Анатолий Курчаткин - Солнце сияло
- Хорошо, - сказал я. - Договорились.
Клип поплыл и стал разваливаться, только я его тронул. Пошел несинхрон изображения и звука, части расчлененных эпизодов отказывались занимать свои новые места, две склейки, что требовалось переделать, разом превратились в двадцать две, если не в тридцать три. Я это, правда, все предвидел и заранее настроился на долгую тягомотную работу. Но Баран, сидя рядом со мной перед монитором, занервничал. Ты что, на хрен, все развалил, разъехалось же, блин, все, то и дело слышал я от него.
Впрочем, в первую ночь Баран вел себя, можно сказать, терпимо. Его снесло с винтов во вторую.
- Куда к херам! - вдруг закричал он - так что дремавшие поодаль на стульях видеоинженеры враз встрепенулись. - Ты что, так и будешь тут колупаться?! Демонстрируешь мне, как пашешь? В гробу я видал! Будешь сейчас клеить, как я скажу!
- Долго думал? - парировал я.
Вот когда на меня обрушилась та лавина, в которой "падла" было если и не самым нежным, то одним из достаточно мягких выражений. Час, не меньше, я барахтался в этой лавине, пытаясь объяснить Барану, почему нельзя монтировать, как ему хочется. Однако объяснить ему что-то - это было не в моей воле. И я сдался. Что ж, снова решил я, пусть будет по его. Принять клип с его монтажом агентство просто-напросто не могло. Деньги платил Баран, но за качество клипа отвечало агентство. Чем-чем, а своей профессиональной репутацией они рисковать бы не стали.
Чтобы отмонтировать клип, как это представлял себе Баран, нам хватило всего двух часов. К рассвету, когда обычно работа была в самом разгаре, мы уже поднялись со своих мест. Баран имел самый довольный, победительный вид. Чувство победительности рождало в нем, должно быть, известную благость, и, когда мы вошли в лифт - он, я, его заморенный директор, - оказались на десяток секунд притиснутыми друг к другу, Баран хлопнул меня по плечу и потрепал по нему:
- Что, Саша? Видал? Учить вас и учить! А то вы все гениев из себя корчите.
Я промолчал. Я-то знал, что нас ждет впереди, когда мы покажем этот вариант клипа в агентстве.
Я знал, что нас ждет впереди в агентстве, и я уже не начинал догадываться, во что влип, теперь я уже понимал. Но все же я не мог себе и представить, во что действительно влип и что ждет меня впереди.
Однако не представляли себе всех последствий и в агентстве, когда разносили представленный вариант в пух и прах. Если б им было известно, кто реально монтировал клип, ничего бы то не изменило. Разве что они были бы сдержанней в выражениях.
Вместо того чтобы уйти в сторону, предоставив мне возможность спокойно доделывать клип без его непосредственных указаний, Баран объявил, что посылает агентство на все три, стоящие торчком, и еще туда, куда эти три, стоящие торчком, вставляются. В завершение своего заявления он потребовал обратно все деньги.
- И без понтов! Выложили - и разбежались! А будете понты гнать потребую еще за моральный ущерб, - подвел он черту под своими требованиями.
- Подождите, Алексей, что вы, давайте остыньте. - Генеральный метнулся глазами на финансового, на арт-директора, и я отчетливо прочитал в его взгляде испуг. - Если вас не устраивает режиссер - это вопрос решаемый.
- Я сказал! - проревел Баран иерихонской трубой. - В гробу я вас всех, вместе с режиссером!
На этих его словах солнце, весь нынешний день бродившее за облаками, прорвалось сквозь их ватный щит победным снопом света, наполнив серый, мрачный до того воздух комнаты, где мы сидели, яростным праздничным ликованием. Казалось, природа напомнила в этот миг нам всем о неких высших и вечных истинах, которые единственно и сущностны в жизни; но никто в комнате не услышал ее голоса.
- Это невозможно, деньги уже потрачены, уже ничего не осталось, говорил финансовый директор.
- Я сказал! - ревел Баран.
- Я понимаю, Алексей, дело все же лишь в режиссере... - говорил генеральный.
- Я сказал! - ревел Баран.
В агентстве настолько не были готовы к решению Барана отказаться от клипа, что у них не оказалось никаких домашних заготовок, чтобы вести такой разговор.
Он дал им сутки на то, чтобы вернуть деньги.
- Иначе придется пожалеть, - неожиданно раскрыл рот его директор, беззвучно просидевший все время, когда они поднялись уходить, и я обратил внимание, что звуки его тихого, словно бы изможденного голоса заставили всех троих - и костистого Гену, и генерального, и финансового директора - чуть ли не вздрогнуть.
Агентство сочло за лучшее вернуть деньги Барану. Так я узнал, сколько они взяли себе, дав мне на производство двенадцать тысяч. Почти две трети: восемнадцать. Но главное было не в этом; они сумели каким-то образом договориться с Бараном так, что отдали ему лишь эти восемнадцать, а двенадцать должен был вернуть я. Я их получил, они прошли через мои руки вот мне и возвращать. Но если восемнадцать тысяч агентства были его чистой прибылью и, должно быть, в целости-сохранности лежали в сейфе, от моих-то двенадцати остались рожки да ножки. Я-то все раздал, раскидал - где по штуке, где по сотне, - в осадок у меня выпала какая-то несчастная тысяча: мой гонорар да еще то, что я должен был заплатить видеоинженерам за незавершенный монтаж.
- Нас это не интересует, - своим тихим изможденным голосом сказал мне в трубке директор Барана, прервав мои объяснения. - Нет клипа - должны быть деньги.
Когда мы говорили с ним по телефону в прошлый раз, он еще обращался ко мне на "вы".
- Да откуда вы знаете, что я их брал! - воскликнул я, прибегнув в отчаянии к детсадовскому приему самозащиты. - Может, я и не брал!
- У нас твоя расписка агентству в их получении, - спокойно ответил директор.
Так наш разговор и шел все по одному и тому же кругу: я убеждал его в несправедливости требований Барана, он непреклонно стоял на своем: отдавать мне.
В какой-то момент я сорвался: бешенство, душившее меня, оказалось больше той меры, что я мог выдержать. Я прервал разговор с директором.
После чего владевшее мною чувство пронесло меня галопом по всей квартире из конца в конец и вышвырнуло на стоявший с распахнутой дверью балкон, где я, ухватившись за железные перила и что есть силы сотрясши их, наконец совладал с собой. Двенадцать тысяч! Слишком непомерной получалась плата за мою дурость. А это уж точно была дурость - браться за клип Барана.
Я простоял на балконе минут пять, потом зашел внутрь и закрыл балконную дверь. Быстро обошел всю квартиру, запер все окна, освободил стоявший в прихожей велосипед от заваливших его за лето вещей и, не накачивая спустивших камер, выкатил с ним на лестничную площадку. В прошлый раз директору Барана с "другом" понадобилось полчаса, чтобы добраться до меня, следовало оставить дом и уехать подальше до истечения этого срока.
Было около пяти вечера, когда я уехал, вернулся я уже совсем в темноте. На улице посвежело, второпях, уходя из дома, я забыл захватить какую-нибудь куртку для вечера, меня потрясывало от холода, и я мечтал как можно скорее оказаться у себя в квартире. Но все же я поднялся на лифте этажом выше и посмотрел сверху, не обретается ли кто-нибудь на лестничной площадке моего этажа. Она была пустынна.
Я спустился с велосипедом на свой этаж, подкатил к квартире, достал из кармана ключи и открыл дверь. Темнота была - как слепота, и первым делом, вкатив велосипед, я включил свет. Захлопнул дверь, стал устраивать велосипед на его обычном месте, и тут мне показалось, что в квартире что-то не так. Что не так, я не успел осознать: со всех сторон прихожей, с кухни, из комнат, материализовавшись из стоявшего там мрака, появились квадратные человеческие фигуры. Если у кого никогда не вставали от ужаса волосы и он не верит, что такое бывает, хотел бы его заверить: бывает.
- Что, сучара, - сказала одна из фигур, и я наконец опознал ее: это был "друг". - Думал, на велосипеде, как на крыльях? А мы, видишь, терпеливые, мы дождались.
Они не могли попасть в квартиру, просто толкнув незакрытую дверь. Я точно помнил, что запирал ее. Они подобрали ключи. Или поорудовали отмычкой.
Я дернулся к двери - рвануть ее, выскочить наружу, - но поздно: шесть рук единым движением схватили меня и, словно куклу, повлекли в большую комнату, где тотчас зажегся свет, и навстречу мне из ее глубины выдвинулся директор Барана.
- Давай по-хорошему договариваться, - своим тихим, заморенным голосом произнес он. - Пока на тебя счетчик не включили.
Что такое счетчик, проживши в Москве полные шесть лет, я, естественно, знал. Но все же я не смог отказать себе в удовольствии и не спросить:
- А что это такое, счетчик?
- Да нет, если по-хорошему, то никакого счетчика. - Директор говорил, и казалось, каждое слово доставляет ему страдание; его бы воля - он не раскрывал рта. - Алеха не зверь, зачем он тебя просто так на счетчик. Он свое получить хочет. Отдай его - и гуляй.
Я уже пришел в себя, волосы мои успокоились, и от идиотизма положения, в котором оказался, меня разбирал смех. У меня было ощущение - это не со мной, это с кем-то другим и я, стоящий здесь один против четверых, - это не я.
