Сергей Клычков - Чертухинский балакирь
А уж окуней да плотвы - про тех и говорить нечего!..
Инда подчас дурно на воду взглянуть, когда окунье со всего плесу подойдет к колесу на быстрой воде половить хлебную пыль и обметки…
Мужик же все это любит, хотя он тебе того и не скажет, а ты сам не заметишь, потому ты к нему подойдешь, а он первый от тебя отвернется, особливо если его застанешь, когда он, дожидаясь очереди на жернова, бессмысленно будто на воду глядит: ты не подумай, что это он так, от нечего делать!
Нет, брат, ему все это любо!..
Только тебе он не скажет, а если и спросишь, так равнодушно ответит:
- Ну что ж, она вода и вода!.. - и отвернется с такой сердитой серьезностью, которая к этому случаю совсем не подходит!..
У него уж такая повадка!..
*****
Выстроил эту мельницу барин наш Махал Махалыч Бачурин и долгое время сам на ней промышлял, пока не разбогател и от богатства своего не оплешивел… Потом и совсем ее продал гусенскому масленику Спиридон Емельянычу… Как и на каких условиях перешла она масленику во владение, хорошо никому не известно!..
Разное про это болтали. Что кому вздумается, тот то и плетет.
По нашему же крайнему разумению, барин наш Махал Махалыч на мельницу Спиридон Емельяныча просто прельстил, потому что сам-то был, может, как про него говорили иные, хоть и жулик большой, но к тому и большой книгочей и волховник[7], а также умел глаза отводить: сменял барин Спиридон Емельянычу мельницу на какую-то очень редкую книгу!..
Все это хорошо не известно, зарубки ни на чем не осталось!.. Доподлинно правильно то, что мельником на Боровой мельнице был Спиридон Емельяныч и что у этого мельника после смерти второй его жены Устиньи Васильевны остались две девки…
Одну звали Феколка.
За красоту и пригожесть прозвали ее по местности Феклуша Красивая.
Другая - Маша.
Та пошла в худобу и неказистость, и прозвище было у нее нехорошее: Непромыха!..
Феколка и в самом деле была девка - находка!..
Было что-то у нее в лице такое написано, что заставляло подолгу смотреть на ее свежий румянец, на круглые щеки с круглыми пушистыми ямками возле розовых губ, когда она чуть улыбнется, такая была во всем ее лице девичья ни к чему непричастность и ни в чем невиновность: робость красит девичье лицо лучше карамельной бумажки…
Потому, должно быть, Феклуша и не засиделась долго на отцовской спине: стукнуло ей на семнадцатый год, и от сватов да от свах не стало никакого отбоя, хотя и приданого за ней большого не числилось, и слыла она за белоручку и чистеху, потому что росла в холе и в отцовской потачке. По хозяйству да по мельнице с отцом больше хлопотала Маша-домоседка, народу чужого хотя и не держали: не любил Спиридон чужие глаза…
Сам же Спиридон Емельяныч глядел на Феклушку, как на картинку…
*****
Гуляла как-то у нас Феклуша в Троицын день в Чертухине и вместе с другими вела хоровод[8]. Случись о ту пору к нам Авдотьи Клинихи сын Митрий Семеныч, жил он тогда в городу, имел мастеров, сам был мастер первой руки и вел сапожное дело…
Приглянулась ему в хороводе Феклуша. Он и не думал было жениться, приехал так больше для-ради разгулки домой, а тут сразу приколодило и защемило сердце, как лису в капкане…
Подослала Авдотья сватов, но Спиридон Емельяныч с первого же дня стал упираться и от прямого ответа артачиться… дескать, жених, что зря говорить, очень хороший, даже об этом Спиридон Емельяныч не спорит, но… городской человек, увезет Феклушу на чужину, а она к чужой стороне не привышна, к тому же она у него на старости лет всего и отрады…
Нечего делать, пошла Авдотья сама, хотя это по деревенским нашим старым обычаям и не полагалось… Зазор!..
Пришла Авдотья Михайловна на мельницу и сначала то да се, дескать, пошла за малиной, а вышла эна куда, глядит - мельница, ну и зашла… Потом видит, что Спиридон Емельяныч зевает и слушает ее с неохотой и, видно, только ждет, когда она будет говорить по делу или уйдет: чего зря трепаться! Известно, какая это малина и где она растет. Поняла все Авдотья и в разговоре неловко и ни с того ни с сего круто повернула на сватовство.
- Скажи на милость, Спиридон Емельяныч, чего ты канючишь?..
- Да я, Михаловна, - говорит ей Спиридон, - я… ничего… ничего не скажу про жениха: жених что же, хороший, что говорить!.. Всем вышел, и лицом, и крыльцом (польстил Спиридон Емельяныч: дом был не ахти, но Митрий Семеныч собирался, по слухам, выгрохать двухэтажный!)… и лицом, и крыльцом… только у нас, видишь, по вере…
- Чего же это такое, Спиридон Емельяныч, по вере? Небось мы не щепотники какие!..
- Да не говорю ничего, по вере есть… недомолвок!..
- А ты бы сказал, небось мы не попы!..
- Ты пришли-ка назавтра сынка, я его немного пообрукаю… Он ведь у тебя понятный… на разное мастерство доделистый!..
- Вот еще, да что ты, Спиридон Емельяныч? Несь я ему мать!.. Говори!..
- У тебя, Авдотья Михаловна, по вере понятия мало!..
- Ну-к что, что мало. Может, пойму!.. А и не пойму, так тогда еще подовторишь!..
- Насчет воздержания надо нам установиться.
- Так отчего же, Спиридон Емельяныч, можно!
- Да ты слушай сначала: на каждый день по нашей вере полагается… год. Значит, три года…
- Это что же три года? Вот уж тут не пойму!.. Скоромного не есть, что ли?..
- Я же сказал тебе, Михаловна, что большого разумения по вере у тебя быть не должно, хотя ты и не знаешь щепоти… Чувствуй: Христос тридневно воскрес!..
- Понимаю: тридневно!..
- Поняла, скажем… Теперь: каково нам заповедано эти три дня хранить нерушимыми в жизни нашей и сердце?.. Ведь спаситель был три дня в… смертной плоти!.. Познал плотскую смерть, как и не мы же, грешные, то есть был мертв!..
- Понимаю: иже из мертвых!..
- Отсюда и заповедь: не убивать своей плоти - могий да может! - а во искупление трех смертных дней спасителя мира искуситься во плоти три года, когда плоть получит венец!..
- У меня, Спиридон, как дым в голове: слушаю тебя, а и, правду ты сказал, мало что понимаю… Наше бабье дело - плакать да бить побольше поклонов, когда страсти читают!..
- Опять же как ты не поймешь, - уже вошел в жар Спиридон Емельяныч, -насчет воздержания надо нам установиться, об нем и идет разговор!..
- Какого, вот я хорошенько в толк не возьму… Пост наложить?..
- Пост тут плевое дело. Три года молодые должны друг друга не трогать… ни персью, ни естеством!..
- Вот оно что… батюшка, Спиридон Емельяныч… не вынести… подумать только - три года!…
- Три года!..
- Может, сколько-нибудь да скостишь?..
- Эко слово: скостить!.. Не в моей воле… Видно, нам с тобой, Авдотья Михаловна, ни до чего так не допеться. Иди-ка ты лучше малину сбирать. Феколка тебе тут наши места покажет! Она у меня - ох, ягодница!..
- Что ты, Спиридон Емельяныч, взъерошился?.. Я ведь по-бабьи сказала… нельзя, так и ладно, - испуганно заспешила Авдотья, оглядываясь по комнате: не слыхал ли кто?..
- Согласна?..
- Ты лучше ведь знаешь, как надо по вере, чтобы все было по уставу да по правде…
- Согласна или нет, тебя последний раз спрашиваю? - привстал с лавки Спиридон Емельяныч с лицом строгим и непреклонным, с бородой, так и напружившейся вокруг порозовевших его щек.
- Сог… ласна! - тихо ответила Авдотья и сама привстала.
- Ну, если согласна, сватья, давай становись под икону, положим для крепости начал, а потом об руки стукнем!..
Выкатила Авдотья на Спиридона Емельяныча глупые бабьи глаза и ничего ему больше не сказала, встала под икону. Спиридон бросил ей под ноги подрушник, тонкую подушечку, покрытую сверху парчой и с шелковым подбоем, перекрестился и выбрал себе толстую и длинную, а Авдотье лестовку, какую поменьше…[9]
Долго Авдотья Михайловна и Спиридон Емельяныч молились…
Авдотья во время молитвы одним глазом косила Спиридону Емельянычу в спину и, сжавши тонкие, четко прочерченные губы, думала про него, что такого борового медведя и боровой медведь не переломит: вспомнила она старую историю про Спиридона Емельяныча - был у него один такой случай с медведем!..
В тайне своей бабьей души, далекой от мудрости веры, она решила сама про себя, что ничего путевого и прочного с ее сыном из этой заповеди не выйдет, но что все же Феколка девка им подходящая: не городская шаромыжка и не деревенщина - серая голь!.. Потому-де на деле там будет виднее…
"Никто же, как бог!" - не раз сказала она про себя, кланяясь за Спиридон Емельянычем в землю и глубоко вздыхая - столоверки во время молитвы все часто вздыхают: вот-де, какие мы грешные! - потом снова внимательно начинала следить за широкой спиной Спиридона, чтобы не пропустить какого поклона, и когда кланяться в землю, и когда только в пояс, потому что сама поклонного устава не знала, а поклоны спутать в молитве нет того хуже: зазря пойдет вся молитва!..
