Николай Лейкин - На заработках
— Вотъ тутъ спроси… Вотъ тутъ демянскія пилятъ и промежъ ихъ есть одна боровичская.
Арина быстро обернулась и вздрогнула. Передъ ней стоялъ мужикъ въ розовой ситцевой рубахѣ, безъ картуза, безъ опояски, и указывалъ на нее, Арину, а за мужикомъ стояла блѣдная, исхудалая Акулина съ сапогами, перекинутыми черезъ плечо, и опиравшаяся на палку. Вздрогнувъ, Арина тотчасъ-же оправилась и стала вглядываться въ Акулину — она, Акулина. Въ довершеніе всего Акулина заговорила:
— Аришенька, душечка, наконецъ-то…
Услыша голосъ Акулины, Арина взвизгнула и закрыла лицо руками.
— Да что ты, ангелка? Чего ты?… продолжала Акулина.
— Не подходи, не подходи! Святъ! Святъ! Наше мѣсто свято! пронзительно кричала Арина, вскочивъ съ чурки и прижимаясь къ полѣнницѣ дровъ.
— Да чего ты, глупая! Здравствуй!
— Феклуша! Фекла Степановна! Гликерьюшка! Помогите!
Фекла и Гликерія, спавшія тутъ-же, проснулись отъ крику, сидѣли на подстилкахъ, заспанными глазами вглядывались въ Акулину и недоумѣвали.
Гликерія крестилась.
— Здравствуйте, Фекла Степановна здравствуй, голубушка… говорила Акулина.
Фекла первая пришла въ себя.
— Господи Іисусе! Да неужели это ты, Акулинушка? Вѣдь ты умерла…
— Умирала, милая, совсѣмъ умирала, сама не чаяла, что жива буду, лежала безъ памяти, да, вотъ, поправилась и ужъ съ недѣлю какъ вышла изъ больницы. Аришенька! Да подойди-жъ ты ко мнѣ. Чего ты боишься? обратилась Акулина опять къ Аринѣ.
Но тутъ Арина опять взвизгнула, на этотъ разъ уже не отъ испуга, а отъ радости, и со словами: «живая, совсѣмъ живая» — бросилась къ Акулинѣ на грудь и заплакала.
Фекла и Гликерія сидѣли на подстилкахъ и продолжали креститься.
— Вотъ оказія-то… Живая, совсѣмъ живая, а мы по ней панихиду служили… удивленно бормотала Фекла.
Гликерія, молча, покачивала головой.
LXXI
Какъ только женщины пришли въ себя отъ испуга и удивленія при видѣ Акулины, сейчасъ-же принялись ее распрашивать, какъ могло случиться, что она оказалась въ живыхъ, и при этомъ разсказали ей, какъ онѣ наводили о ней справку въ больницѣ, какъ толстый человѣкъ въ конторѣ сказалъ имъ, что она, Акулина, умерла и похоронена на Преображенскомъ кладбищѣ.
— Помилуйте, дѣвушки, и не думала умирать, очень спокойно отвѣчала Акулина.
— Странно. Съ чего-же это онъ сказалъ-то? пожимали плечами женщины.
— Да ужъ не иначе какъ съ пьяна что-нибудь перепуталъ, опять дала отвѣтъ Акулина.
— Трезвый, трезвый былъ, подхватила Арина. — А только сильно заспавшись. Со сна мы его подняли и онъ долго въ книгу глядѣлъ.
— Ну, такъ съ просонья это случилось. Съ просонья, вы сами знаете, иногда человѣкъ бываетъ совсѣмъ ополоумѣвши. Иной разъ глядишь, видишь — и не понимаешь, что видишь.
— Какъ-же ты узнала, что мы здѣсь на Тоснѣ дрова пилимъ? допытывалась у Акулины Арина.
— А отъ Надюшки нашей боровичской. Она два раза приходила ко мнѣ съ огорода Ардальона Сергѣева, и я вотъ у ней была, какъ изъ больницы-то вышла. И, дѣвушки, какъ она живетъ! Безъ варенья и чай пить не садится. Каждый день ситный пирогъ про себя стряпаетъ. Въ конецъ забрала въ руки Ардальона Сергѣева.
Разсказывая это съ нѣкоторымъ воодушевленіемъ, Акулина остановилась и схватилась за грудь. У ней была одышка.
— Все еще грудь нудитъ послѣ болѣзни-то, сказала она.
— А ты не торопись, ты потихоньку… посовѣтовала ей Фекла. — Бѣда съ болѣзнью-то. Захвораешь въ минуту, а на поправку-то и мѣсяца мало. Я и Гликерія тоже вотъ расхлябались. У ней ноги, а меня лихорадка треплетъ неудержимо. Ты потихоньку…
— И то надо потихоньку… согласилась Акулина и стала разсказывать. — Около шести недѣль, милыя мои, вѣдь я въ больницѣ-то вылежала. А только все это напрасно про больницу говорятъ, что тамъ въ кипятокъ сажаютъ. Рай красный тамъ жить — вотъ какъ хорошо. Докторъ этотъ самый, мужчина хоть и строгій, но такой добрый, сидѣлки — ничего, тоже ласковыя. Одно только — пищи этой самой въ умаленіи, а ѣсть-то хочется. Какъ выздаравливать стала — страхъ хотѣлось, а не даютъ. И какъ мнѣ капустки кисленькой или клюковки хотѣлось, такъ просто ужасти, словно вотъ при беременности. Былъ гривенничекъ, просила послать купить — ни Боже мой. Да ужъ Надюшка пришла меня навѣстить, а я ей и говорю: «принеси, милая, капустки квашеной мнѣ поѣсть». Ну, принесла въ синей бумагѣ. Ужъ и поѣла-же я въ сласть! И хорошо таково сдѣлалось на нутрѣ, такъ что ужъ изъ больницы на утро хотѣла проситься, а вдругъ къ вечеру хуже, опять разгасилась, что было — не помню, и три недѣли еще пролежала. Да… Шесть недѣль. И во все время только одна Надюшка пришла навѣстить. А ужъ какъ-же мнѣ горько было, дѣвушки, что вы-то меня забыли.
— Странная ты какая, Акулинушка, да вѣдь мы думали, что ты померши, перебили ее женщины. — Арина даже и въ деревню о тебѣ твоимъ писала, что ты померши, и пришелъ отвѣтъ, что по тебѣ тамъ панихидку служили. Пишутъ, чтобы одежу твою и сапоги прислали имъ съ оказіей.
— Отвѣтъ былъ? быстро спросила Акулина. — Господи Іисусе! А я ужъ недѣли двѣ тому назадъ имъ черезъ сидѣлку Марью Ивановну писала изъ больницы — и мнѣ отвѣта никакого. Ну, что мой голубчикъ Спиридоша живъ-ли?
— Живъ, живъ, отвѣтила Арина.
— Ну, слава тебѣ Господи, слава тебѣ Господи!
Акулина стала креститься, верхняя губа ея затряслась, глаза заморгали и она заплакала.
— Чего-жъ ты ревешь-то? Чего? Вѣдь живъ! — утѣшали ее женщины.
— Живъ-то живъ, да не красна, я думаю, жизнь-то. Вѣдь ни копѣечки я имъ въ деревню послать не могла изъ-за моей болѣзни.
— Ты благодари святителей, что сама-то цѣла осталась. Ты какъ добралась-то сюда? Вишь, дрожишь даже вся. Неужто пѣшкомъ? спросила Арина Акулину.
— Нѣтъ, душечка, разорилась, на пароходѣ пріѣхала. Сорокъ копѣекъ за пароходъ взяли, ни пито, ни ѣдено, Мнѣ Надюшка рубль-цѣлковый взаймы дала. Гдѣ пѣшкомъ! Я и отъ парохода-то сюда шла, такъ три раза по дорогѣ присаживалась.
Фекла взглянула на держащуюся за грудь Акулину и, подмигнувъ Гликеріи, сказала:
— Вотъ теперь насъ три калѣки.
— Поправитесь, сказала имъ Арина.
— То-то думаю, что поправлюсь на работѣ. Теперь дни теплые, отвѣчала Акулина. — Хотя докторъ нашъ, выписывая меня изъ больницы, сказалъ: «а работу теперь ужъ брось и поѣзжай къ себѣ въ деревню». Чудаки эти доктора, право… Какъ работу бросить, какъ въ деревню ѣхать, коли ни копѣйки еще своимъ не послано?
— Мы вотъ тоже думаемъ послѣзавтра ѣхать къ себѣ въ деревню. Здѣсь намъ не поправиться, сказала, кряхтя, Гликерія.
— Вы дѣло десятое, умницы, вы поработали и, поди, въ деревню послали, а я-то, грѣшная, ни копѣечки…
— Пошлешь еще… Теперь не ранняя весна, работы повсюду достаточно, сказала ей въ утѣшеніе Арина и стала варить воду на кострѣ, дабы приготовить чай по случаю прибытія гостьи.
Къ чаю пришли и Марфа съ Устиньей. Напившись чаю, Акулина прилегла въ тѣни около шатра, а Арина сѣла около нея.
— Здѣсь и намъ нечего оставаться, Акулинушка, здѣсь работа трудная и тебѣ не подъ силу, сказала она Акулинѣ. — Здоровому человѣку здѣсь работа на отличку, а больному человѣку только одно умаленіе. Пойдемъ искать работы въ другое мѣсто.
— Нѣтъ, нѣтъ. Что ты говоришь! Я тутъ попробую… Я здорова, совсѣмъ здорова, упрямилась Акулина. — Одно вотъ только, что грудь нудитъ.
— Ну, вотъ изъ-за груди-то и нужно ночевать въ избѣ, а не въ сырости по землѣ цѣлыя ночи валяться.
— Полно, полно, дѣвушка. Теперь ночи теплыя, люди говорятъ, скоро Константина и Елены будутъ — огурцы сажать время. Вотъ завтра и примусь за работу…
Арина не возражала, хотя по тяжелому дыханію и слабости голоса Акулины ясно видѣла, что Акулина долго еще не работница. Разговаривая такимъ манеромъ, Арина сообщила ей о своемъ житьѣ бытьѣ на берегу Тосны, о томъ какъ онѣ сначала работали большой артелью, а потомъ подѣлились, но объ Андреѣ и своемъ знакомствѣ съ нимъ и ссорѣ умолчала. Слушая ее, Акулина стала дремать и заснула.
LXII
На другой день, въ понедѣльникъ, Фекла и Гликерія окончательно рѣшили отправиться къ себѣ въ деревню на поправку и просили у Арины сдѣлать расчетъ работы. Уходить онѣ положили во вторникъ, утромъ. Арина начала вымѣривать распиленныя дрова, сдала ихъ прикащику, взяла отъ него записку, сходила съ запиской въ контору къ коммиссіонеру и получила деньги, которыми и расчиталась съ товарками. Тѣ, какъ обѣщали, отдѣлили ей отъ заработка каждаго дня по гривеннику. Въ расчетахъ этихъ прошло полъ-дня. Акулина стряпала обѣдъ. Послѣ обѣда Фекла и Гликерія ходили по берегу и прощались съ знакомыми пильщицами. Зашли онѣ и къ Андрею. Андрей не работалъ, былъ съ похмѣлья, сидѣлъ одинъ около дровъ и пищалъ на гармоніи.
— Уходите? Нажились? Ну, скатертью вамъ дорога. Кланяйтесь нашимъ, когда увидите своихъ, сказалъ онъ съ прибаутками.
