Николай Лейкин - На заработках
— Да вѣдь такія мѣдныя колечки у многихъ есть. Право, какъ будто не она, твердила Арина и тогда только перестала сомнѣваться, когда священникъ отпѣлъ Анфису.
Отпѣваніе кончилось, женщины простились съ покойницей, крышка гроба забита двумя гвоздями и два мужика потащили гробъ на кладбище. Женщины бросились помогать имъ.
— Вы знакомыя ейныя, землячки? спрашивали женщинъ мужики.
— Землячки, землячки, голубчикъ.
— Ну, такъ съ васъ на вино надо, на поминовеніе души. И такъ ужъ отъ больницы даромъ хоронятъ.
— Дадимъ, дадимъ вамъ по пятачку, отвѣчали женщины.
Вотъ и могила. Въ нее опустили гробъ. Женщины бросили на крышку его по комку мокрой земли. Марфа расчувствовалась, завыла и начала причитать. Ей вторила Устинья.
— Охъ, болѣзная! Охъ, сердечная! На чужой сторонѣ скончалась безъ сродственничковъ и чужіе люди глазоньки тебѣ твои закрыли… Охъ, безталанная! Некому будетъ и на могилку-то твою въ родительскую субботку придти… слышались ихъ голоса.
Плакала вмѣстѣ съ ними навзрыдъ и Арина.
Похоронивъ Анфису, женщины только часамъ къ шести вечера вернулись къ своимъ шалашамъ на Тосну.
— Ну, что, простились съ Анфисушкой? Когда хоронить-то ее будутъ? встрѣтила ихъ Фекла.
— Да ужъ похоронили, сегодня похоронили. Къ самымъ похоронамъ мы и пришли. Еще-бы чуточку промедлили, такъ, пожалуй-бы, и не застали, а тутъ все честь честью, — какъ слѣдуетъ и попрощались съ ней, и поголосили надъ ней, и землицы на гробикъ бросили, отвѣчала Марфа.
— Скажи на милость, какъ вы ловко потрафили. Хорошо, что такъ привелъ Господь… Ну, а теперь помянуть покойницу надо. Бѣгите-ка за овсяной мукой въ лавку на деревню, а я къ ужину кисель заквашу — вотъ и помянемъ, вызвалась Фекла, ковыляя на больныхъ ногахъ около костра, на которомъ уже кипятилось въ котелкѣ какое-то хлебово.
Но ходившія на похороны женщины были до того уставши, что стали просить сходить за овсяной мукой одну изъ сосѣдокъ по шалашамъ, а сами растянулись на землѣ и лежали.
— Хотѣла въ ночь работать, колоть дрова, чтобы наверстать прогулъ-то свой сегодняшній, а кажется ужъ будетъ не въ моготу, проговорила Арина, потягиваясь и позѣвывая.
— Какая ужъ сегодня работа! отвѣчала Марфа. — Только бы похлебать, да и на бокъ. Ноги-то словно колоды у меня. А насчетъ наверстки — въ воскресенье на работу поналечь можемъ.
— Въ воскресенье, дѣвушки, вѣдь мы хотѣли панихидку по Акулинушкѣ и Анфисушкѣ въ здѣшней деревенской церкви отслужить, сказала Арина.
— Ну, такъ что-жъ изъ этого? Послѣ обѣдни отслужимъ, а потомъ, отдохнувъ, и понавалимся на пилы…
Изъ принесенной овсяной муки Фекла сдѣлала нѣчто въ родѣ киселя. Разумѣется, мѣсиво закиснуть не могло, но Фекла все-таки сварила его и женщины ѣли. Помянуть киселемъ Фекла пригласила и сосѣдей, знавшихъ Анфису. Кромѣ киселя, у Феклы была и бутылка водки, за которой она распорядилась послать вмѣстѣ съ овсяной мукой. Водку дѣлили, наливая по половинѣ чайной чашки. Ее пили всѣ женщины, не исключая и Арины. Принимая въ руки чашку, каждая крестилась, говорила «упокой, Боже, рабу Твою Анфису», выпивала водку, морщилась и закусывала ложкой овсянаго киселя.
Такимъ образомъ по Анфисѣ были справлены и поминки. Фекла была очень довольна этимъ и, укладываясь спать подъ шалашъ, сегодня какъ-то меньше кряхтѣла и охала, и говорила Аринѣ:
— Все-таки, дѣвушка, честь-честью все по Анфисушкѣ справили. Вотъ и помянули какъ слѣдуетъ, а черезъ это и душенькѣ-то ейной на томъ свѣтѣ будетъ легче.
— Само собой, отвѣчала ей Арина, натягивая на голову свой армякъ и собираясь ложиться тоже на покой.
LXX
Въ первое-же воскресенье Арина и демянскія женщины служили въ складчину въ мѣстной деревенской церкви панихиду по Акулинѣ и Анфисѣ. На панихиду приплелись и больныя — Фекла и Гликерія. Гликерія еле передвигала ноги, опираясь на палку. Лихорадочная Фекла пришла въ полушубкѣ, хотя день былъ теплый и солнце свѣтило во всю. Идя въ церковь, больныя женщины останавливались раза два отдыхать и садились. Тоже было и на возвратномъ пути. Феклу, кромѣ лихорадки, одолѣвала и одышка.
— Нѣтъ, ужъ видно намъ не поправиться съ тобой, Гликерьюшка, говорила она своей больной товаркѣ. — Протянемъ и мы ноги. Придется и по насъ Аришѣ съ Марфуткой панихиду служить.
— Эко мелево! Мели, Емеля — твоя недѣля, утѣшала ее Арина. — То-есть, такъ-то еще поправишься, что въ лучшемъ видѣ. Теперь пошли дни теплые.
— Однако, вотъ не поправляемся, а все хуже и хуже, кряхтѣла Гликерья. — Я такъ даже прямо изъ кулька въ рогожку: сначала у меня ноженьки ныли только до колѣна, а ужъ теперь и вверхъ пошло. Вотъ тебѣ и теплые дни! Нѣтъ, ужъ намъ коли есть какая поправка, то поклониться заработкамъ и ѣхать къ себѣ въ деревню, а тамъ ложиться на печь и околѣвать съ голоду.
— Ужъ и съ голоду околѣвать! опять возражала Арина. — Шесть рублей у тебя есть принакоплено, семь рублей своимъ въ деревню послала, платьишко ситцевое здѣсь себѣ справила, рубль съ лишнимъ послѣ завтра отъ прикащика получишь…
— Эхъ, милая! Большія деньги шесть рублей, что говорить, коли-бы я могла въ деревню-то пѣшкомъ идти, а то вѣдь вонъ я какая — еле до церкви доковыляла. А вѣдь до деревни-то ѣхать, такъ изъ шести-то рублей надо больше половины на чугунку издержать.
— Поѣду, Аришенька, и я въ деревню на поправку — мочи моей нѣтъ, рѣшила Фекла. — Должно быть ужъ мы не въ часъ въ Питеръ пришли, что-ли!
— Какое не въ часъ! возразила Марфа. — Просто тебя и Гликерію кто-нибудь сглазилъ здѣсь. Все говорили про васъ: вотъ ломовыя бабы, вотъ работящія! Вотъ тебѣ и работящія! Право-слово — сглазили.
— Да кому сглазить, Марфуша? Вѣдь это надо, чтобы по злобѣ.
— А хоть-бы тотъ-же Андрей. Чего парень къ намъ тогда привязался?
— Не къ намъ онъ, милая, привязался, а дѣвка ему понравилась. Изъ-за Аршпи онъ.
— А коли ежели ему Арина такъ нравилась, то не промѣнялъ-бы онъ ее на Аграфену.
При упоминаніи объ Андреѣ Арина вспыхнула и сказала:
— Да полноте вамъ объ этомъ разговаривать. Бросьте!
— Просто ему артель захотѣлось разстроить, этому Андрюшкѣ — вотъ онъ и разстроилъ, продолжала Марфа. — Мы врознь, вы отдѣльно, Аграфена въ сторону, двѣ изъ нашихъ на огородъ пошли, а ему этого только и надо было, чтобы артель повредить. Злой человѣкъ видитъ согласіе — его и мутитъ. У него глаза воровскіе.
Арина поднялась съ земли.
— Ну, отдохнули и будетъ, проговорила она, чтобы прервать разговоръ объ Андреѣ. — Пойдемте къ шалашамъ. Обѣдать надо.
Кряхтя и охая стали подниматься Фекла и Гликерія и стали продолжать путь, но идти было имъ трудно, до того трудно, что когда онѣ выбрались на берегъ Тосны, — а до шалашей было еще болѣе версты, — то онѣ попросили у стоявшихъ у берега на баркѣ рабочихъ лодку, дабы доѣхать до мѣста своей стоянки.
Послѣ незамысловатаго обѣда изъ хлебова съ картошкой и кускомъ солонины ради праздника, больныя женщины окончательно рѣшили ѣхать домой въ деревню и назначили даже день отъѣзда послѣ завтра, о чемъ объявили и Аринѣ.
— А ты, милушка, отъ больныхъ освободишься и приставай къ здоровымъ, ступай работать съ Марфушей и Устей, сказала ей Фекла.
— Нѣтъ, я безъ васъ здѣсь не останусь. Я уйду въ Питеръ и буду на огородѣ мѣста искать, отвѣчала Арина.
— Что такъ?
— Надоѣло мнѣ здѣшнее мѣсто. Глаза-бы не глядѣли… И давно-бы я отсюда ушла, да изъ-за Анфисушки, да изъ-за тебя, Фекла Степановна, оставалась, а Анфисушка померла, ты уходишь — ну, и я ухожу. Провались эти мѣста, опостылѣли онѣ мнѣ.
— Изъ-за Андрюшки? полюбопытствовала Фекла.
— Да что все изъ-за Андрюшки, да изъ-за Андрюшки! Плевать мнѣ на Андрюшку! Изъ-за себя опостылѣли… Сама была глупа. Не будь сама глупа — и Андрюшка-бы ничего не подѣлалъ! воскликнула Арина, стала кусать губы и расплакалась.
— Полно, дѣвушка, плакать. Не ты одна глупа, а всѣ дѣвки на чужой сторонѣ глупы. На чужой сторонѣ уберечься трудно, утѣшала Арину Фекла.
Потолковавъ еще немного, Фекла и Гликерія вытащили изъ шалашей свои мѣшки съ травой и легли отдыхать на солнышкѣ, а Арина присѣла на чурку и стала смотрѣть на воду. На водѣ играла рыба, дѣлая широкіе круги, вдали кто-то наигрывалъ на гармоніи и тянулъ какую-то грустную ноту. Грустная нота задѣла Арину за сердце, и она опять всплакнула, но, наконецъ, утерла слезы, полѣзла въ карманъ платья, нашла тамъ горсточку подсолнуховъ и принялась ихъ грызть. Когда подсолнухи были съѣдены, Арина запѣла какую-то пѣсню, но пѣсня не пѣлась. Аринѣ вспомнилась родная деревня, отецъ} мать, братишка маленькій, сестренка.
«Что-то они теперь подѣлываютъ? Какъ-то они? Поправились-ли»? мелькало у ней въ головѣ — и къ горлу опять стали подступать слезы,
Вдругъ Арина за собой услыхала шаги и чей-то мужской голосъ говорилъ:
— Вотъ тутъ спроси… Вотъ тутъ демянскія пилятъ и промежъ ихъ есть одна боровичская.
