Инна Кинзбурская - Дорога на высоту
-- Я же говорил, -- вновь сказал сын Н.Н., -- надо наложить тфиллин. Это же несложно, попробуйте, что вам стоит.
Утром на переговоры отправилась вся делегация, в том числе сам пророк, но каждый прочитал молитву и выполнил все, что требовалось по ритуалу утреннего религиозного обряда.
Никто не поверил бы, что такое может быть, если бы не произошло на самом деле. На этот раз руководителем группы американской фирмы почему-то был другой человек, и все выглядело невероятно и закончилось фантастически. Американцы взяли на себя заботу о проекте и подписали договор на кругленькую сумму.
Потом руководители фирмы и члены американской группы, что вели переговоры, никак не могли понять, как такое могло случиться. Назавтра все словно очнулись от гипнотического сна, но дело было уже сделано, американскую сторону уже заглотнули. Оставалось платить деньги и выполнять взятые обязательства. Единственное, на чем отыгрались в фирме, -- уволили с работы того, кто в тот день возглавлял группу.
-- Это была награда вам за хорошее поведение? -- спросила я.
-- Называйте как хотите, -- вмешался Н.Н. -- Это было.
-- Я могу рассказать еще много подобных историй, которые ничем иным, кроме помощи Бога, объяснить невозможно, -- сказал хозяин дома.
Разговор за столом шел в основном на тему "верю -- не верю", но мы с мужем не спорили, мы слушали, мы уже знали, что спорить сейчас и об этом -- дело совсем бесполезное. Но потом речь зашла об алие, а она не могла не зайти, нас, естественно, спросили о том, как мы живем, и мы рассказали, как живем -мы. Возможно, хозяин дома, как и его родители, чувствовал некоторое неудобство оттого, что он получает высший в Израиле оклад инженера (хотя, конечно, заслуженно: он инженер классный), а мы -- только пособие на бедность.
Но может, он ничего этого не чувствовал, просто говорил, потому что говорить любит, а слушать -- нет.
А может, я все это сочиняю, просто он был гостеприимным хозяином и старался нас хорошо принять и ободрить.
-- Вы говорите, вам плохо, -- хотя, видит Бог, мы этого не говорили, но мы были представители алии девяностых годов и, по его опыту, не могли не жаловаться. -- Нам тоже было трудно, и у вас все образуется.
Не знаю почему, но память вдруг подбросила мне нашего друга, врача, который привез с собой оригинальные свои приборы, но не работает, никому здесь его метод оказался не нужен. А ведь специалист -- классный.
-- Слушай, -- спросила я у Н.Н., -- ты помнишь?.. я назвала имя и фамилию. -Вы ровесники, он говорит, что вы учились в одной школе.
Что-то промелькнуло в глазах Н.Н., может, он вспомнил, а может, пытался вспомнить.
-- А что он? -- вместо ответа тоже спросил Н.Н. Поистине еврейская традиция -- вопросом на вопрос.
Я рассказала -- что он.
-- Нет, -- сказал Н.Н., -- не помню. Может, он что-то путает, школа была так давно.
-- Вряд ли. Когда я назвала тебя, он сразу вспомнил и сказал: "Такой был полный румяный мальчик, мы вместе заседали в комитете комсомола".
На это никто за столом не отреагировал, будто слова эти пролетели мимо всех ушей, только А. усмехнулась, а вот мое возмущение ситуацией, в которой оказался наш общий земляк, Н.Н. охладил короткой фразой:
-- Ты же понимаешь, что никто не подвинется.
Он уже не интересовался бывшим своим однокашником, хотя, может быть и вправду, тот что-то перепутал.
Н.Н. поднялся, взял какой-то журнал, полистал его, нашел то, что искал, и стоя стал читать. Автор статьи рассказывал, как он переживал трудности абсорбции, искал работу, и как со временем у него все устроилось. Статья была построена как обращение к нашей алие.
Через трудности проходили все, писал умудренный опытом автор, мы прошли, у вас со временем тоже все будет хорошо, потерпите. Надо иметь терпение.
Боже мой, мы этими проповедями уже сыты по горло. А вместе с проповедями глотаем и глотаем свое эмигрантское несъедобное варево. Я думаю, оно несколько отличается от того, что ели вы.
-- Это, конечно, ты написал? -- спросил муж.
-- Конечно, я, -- подтвердил Н.Н.
-- Понятно.
И об этом, я понимала, спорить бесполезно. Но то, что я прочла сегодня утром в другой статье Н.Н., сидело во мне, как заноза, а тут еще -- "не подвинется", а тут еще -- "потерпите", я не выдержала и спросила:
-- Скажите, пожалуйста, как это понимать: если государство допускает, что учитель математики моет полы у какой-нибудь хозяйки магазинчика, а конструктор подметает на улицах окурки, а скрипач развлекает публику в подземных переходах, и ему бросают в футляр монеты, а он надевает темные очки, чтобы не было так стыдно, если все это государство допускает, значит ему нужно это, значит это в интересах государства, или в интересах тех, кто сегодня изрекает от имени государства?
-- Я думаю, ты несколько перегибаешь палку, -- мягко сказала А. -- Есть в жизни главное и неглавное. Главное для нас -- жить, как положено евреям, и нам, женщинам, тоже. Жить, как заповедано. И находить в этом радость.
Вместо роли громоотвода у нее вышла роль катализатора. Я сорвалась:
-- Прекрасно! Но хотела бы я посмотреть, как бы ты радовалась жизни и какие чувства испытывала бы, как еврейская женщина, если бы единственным источником твоих доходов было мытье чужих сортиров?
-- О! -- воскликнула А., смеясь. -- Я бы с удовольствием. Когда я прихожу к людям и вижу грязный туалет, мне хочется его тут же вымыть.
Все-таки она умная женщина, очень умная, свела все к шутке, надо бы и мне остановиться.
За столом молчали. Какой кошмар! К чему был весь этот пафос? Вся эта буря в стакане воды? Здесь -- для чего?
Нас встретили в этой большой гостеприимной семье добрыми улыбками и вкусной едой. Надо бы поесть, сказать "спасибо", погладить головки детей и распрощаться. И пожелать всего хорошего и здоровья детям -- на прощанье. А я?!
Спасти нас, вывести из электрического поля, в котором мы оказались, могло только чудо, и это чудо свершилось. В соседней комнате, где спал самый младший представитель этой семьи, как раз во время минуты молчания послышался шорох, мама мгновенно метнулась туда и вынесла на руках теплое от сна очаровательное существо, которое смотрело на наше сборище с подозрением и прижималось к маме пухлой щечкой. В этой худенькой хрупкой женщине было надежное для него укрытие.
Господи, какое счастье прижимать к себе родное здоровое дитя!
Электрическое поле рассеялось, гроза миновала.
Мы возвращались домой от их сына. На улице было душно и жарко. И трудно идти. Н.Н. даже остановился по дороге и присел на скамейку -- у него болела нога. Присел спокойно, молча, без жалоб, А. подошла к нему, они о чем-то тихонько говорили, мы подождали в сторонке. Н.Н. немного посидел и поднялся, мы пошли медленно.
С главной улицы мы свернули в переулок, что вел к их дому, и оказались возле большого красного здания. Н.Н. сказал, что здесь живет их вчерашний гость, вдовец, но А. никак не прореагировала на это и не предложила зайти. Может быть, ее беспокоила нога Н.Н. и она хотела, чтобы он скорее добрался домой и лег. К тому же все устали, и ни у кого уже не было сил.
Дома нас обдало волной охлажденного воздуха. Как здорово, что существуют умные приборы, и Н.Н. умеет задавать им программу. Приборы знали, когда мы вернемся, и приготовили нам приятную прохладную встречу. Нам в субботу работать нельзя, но на нас работать можно. Крутится же по субботам шарик, и светит солнце. Это Господь отлично все придумал.
Крутится шарик, работает кондиционер, падает за дома солнце. Я опять не сплю. "Я Н.Н. из города X. Шалом". Когда это было? Кажется, давным-давно. И целая вечность прошла с тех пор, как мы переступили порог их дома. О чем была передача? Да, я помню, о том, отдавать или не отдавать Голанские высоты. Н-ка дока и в этом вопросе...
Кажется, на этом я засыпаю.
x x x
Утром после короткого зыбкого сна я поднимаюсь с трудом. Выхожу на кухню, А. уже на ногах, она укладывает в баночки еду, делает бутерброды. Я смотрю удивленно.
-- Это еда для Н-ки. У него болит желудок. То, что дают на работе, ему есть нельзя, там все острое, а я беру то, что ему можно. Вот, если хочешь, помой мне огурчики -- для него.
Я мою огурчики и предлагаю:
-- Давай я приготовлю кофе.
-- Хорошо, делай на троих.
-- То есть?
-- Я сегодня не ем, после вчерашнего у меня разгрузка. -- А. опять усмехается. -- Как видишь, в молодости я спокойно относилась к своей полноте, а сейчас хотелось бы быть похудее. А Н-ку надо покормить. И вас тоже.
-- А где Н-ка? Спит?
-- Ну что ты, он молится.
В это время на кухню заглядывает Н.Н. Он еще в талите, и это белое покрывало еще сильнее подчеркивает бледность и седину, словно сливается все воедино. Меня опять вдруг поражает сходство Н.Н. с великим заокеанским ребе.
-- Скорее, ты знаешь, который час! -- говорит Н.Н., сбрасывает талит, и сходство сразу же пропадает.
