Андрей Зарин - Кровавый пир
– Атаман, – заговорили кругом с почтением. Один подвинулся к Василию и спросил:
– Где ухватили?
Василий промолчал.
– Вот собака, – сказал спросивший, – и тут гордится!
Василия сперва тихо, потом все громче и громче стали ругать:
– Дворянский сын! Пес кривой! Адова падаль! – но Василий ничего не слышал. Он весь ушел в себя и думал свои безотрадные думы.
Невзлюбила его судьба – мачеха! Побаловала его девичьей ласкою и на том бросила, а после… Василий тосковал. Ему хотелось отговеться перед попом и просить у Бога прощения, а колодники продолжали глумиться над ним.
– Вот пожди, порастрясут твои дворянские косточки! Воевода ух злой какой!
– Спой песню, атаман!
Один дернул Василия за волосы. Василий вдруг вспыхнул, схватил его за шею и так сдавил, что тот захрипел и повалился.
– Чего своих‑то душишь, лиходей! – набросились на него. – Не видишь, пытаный!
– Ой – ой – ой! – стонал придушенный.
– А вы не докучайте! – смуро сказал Василий.
– Я вот покажу ему, псу, – проговорил громадный детина в грязной окровавленной рубахе и двинулся на Василия, но тот так его ударил в живот, что он покатился с проклятиями.
– Здорово! – заговорили колодники и вдруг приняли сторону Василия.
– Что‑то все на него, ровно псы, накинулись! Ему, чай, оправиться надоть, а они на!
– Ты их железами по башке, атаман!
Детина поднялся с пола.
– Я на тебя не сердит, атаман, – сказал он, – больно только уж очинно бьешь, а я с дыбы только что.
– Не лезь! – сказал Василий. – Я сижу смирно!
– И то! Дайте ему оправиться!
Василия оставили и занялись своими разговорами.
Это были страшные речи. Рассказы об испытанных только что мучениях и разговоры о роде предстоящей смерти сменялись воспоминаниями буйно проведенных в разбое месяцах. Тоска по воле сменялась смехом при воспоминании о попойках и молодечествах.
Поверяли друг другу свои клады и хвастались богатством, а потом поверяли испытанные боли и хвастались выдержкой.
На другой день, часов в шесть утра, Василия повели к допросу.
– Чуксанов! – воскликнул временный воевода. – Вишь, какого осетра сымали! – сказал он злорадно. – Ну, что скажешь, друг? Как к разбойникам попал? Держи ответ по истине. Государю словно бы!
Чуксанов взглянул на Калачева и усмехнулся.
Давно ли он тряс его за ворот, а тот у него в ногах ползал, а ныне сидит он на воеводском месте с дьяком да с подьячими. В дверях стрельцы стоят и палач в красной рубахе.
– Что ответ держать, – сказал он, – кажись, всю мою правду, как я, сам знаешь Лукоперовы да воевода вором меня сделали.
– Ну, ну! Ты рассказывай по ряду. Вот Егорыч запишет все! Говори все. Кто ты еси?
– Василий Чуксанов, ране был дворянский сын, а теперь вольный казак…
Он говорил нехотя, а Калачев подгонял его своими вопросами. Когда Чуксанов сказал, что воевода Лутохин его взодрал неправильно да в стрельцы силком отдал, Калачев закричал на него:
– Не бреши на упокойника!
– Чего брехать! Пес брешет, – ответил Василий, – чай, сам меня и в стрельцы отводил. Али забыл?
– Откажись! – грозно сказал Калачев.
– Не для ча, – уперся Василий.
– Ну, так я покажу тебе, что брешешь, как пес! – крикнул Калачев. – В пыточную его!
Его повели в пыточную башню. Сначала его один стрелец взвалил себе на спину, а другой стал бить его по обнаженной спине плетью, от чего кожа на спине вздулась и лопалась.
– Сказывай подлинное! – говорили ему за каждым ударом, но Василий молчал.
Ему дали ударов тридцать. Потом увели в тюрьму. Рубаха его была смочена кровью, рана открылась.
– Закусил, атаман? – засмеялись колодники.
После полудня его снова привели в пыточную башню. Теперь его вздернули на дыбу, потом жгли каленым железом, потом капали смолою. Василий вопил от невыносимой боли, а подьячий, приставленный к нему, повторял:
– Говори подлинное!
Наконец его посадили на горячие уголья.
– Отрекаюсь! От всего отрекаюсь! – закричал, не выдержав, Василий.
– То‑то! – сказал подьячий и приказал снять его, после чего записал новое показание Василия.
Лукоперовых и воеводу (царство им небесное) он оболгал. К ворам пристал по дурости да корысти ради.
Его отвели снова в тюрьму. Он упал на землю и лежал, как труп, а колодники говорили:
– Что, поужинал славно?
На другой день его снова привели в воеводскую избу. Там он увидел и Кривого с Тупорылом и Горемычным. Дьяк поднялся и прочел им приговоры. Тех присудили к виселице, а Василия к смерти на колу.
– Хочешь исповедоваться и приобщиться? – спросил его дьяк.
– Хочу! – радостно ответил Василий.
Его отвели в соседнюю избу. Там у аналоя стоял отец Никодим.
Василий задрожал и упал ему в ноги. Слабость и потрясение мешали ему подняться. Отец Никодим стал подле него на колени и опустил над ним свою седую голову.
– Отпусти и помилуй! – твердил Василий, глухо и тяжко стеная.
Отец Никодим стал наставлять его.
– Отец, умоли Наташу, чтобы простила окаянного!
– Она забыла уже и о тебе плачет! – сказал старик. Василий поднял лицо.
– Скажи ей, что, и умирая, люблю ее!
– Скажу, сыне! – ласково сказал Никодим. – Встань, я приобщу тебя.
И он приобщил Василия.
После этого его повели стрельцы за надолбы. Подле одного пустого глаголя остановились, вывели друг за другом его товарищей и быстро вздернули.
– Прощай, атаман! – успел крикнуть Кривой.
Василий набожно перекрестился. Стрельцы повели его дальше и подвели к острому колу. Двое палачей схватили его сильными руками, высоко подняли и с размаху посадили на кол. Василий вскрикнул так, что вороны черной тучей поднялись с обезображенных трупов и закружили в воздухе.
Когда Василий очнулся, он был один среди гниющих трупов. Кол медленно пробивал его внутренности. Невыносимая жажда мучила Василия, и он кричал хриплым голосом среди трупов и хищных воронов, которые уже не боялись его.
Вот один вскочил ему на голову и сидел на ней, хотя Василий кричал и мотал головою. Вот он нагнулся, жадным клювом ударил в глаз Василия и отлетел.
Василий лишился чувств и, не приходя уже в себя, помер к следующему утру.
IV
В первый момент князь не поверил своим глазам, когда казаки принесли и положили перед ним Наташу. Прилуков жадно глядел на нее и не мог наглядеться. Какая она бледная, измученная! Как нежно ее лицо и как печально! При ярком свете луны она казалась покойницей, так бледны и недвижны были черты ее лица.
– Вот так здорово! – воскликнул Дышло. – Да это боярышня Лукоперовых!
Князь очнулся и поднял орошенное слезами лицо;
– Она, Дышло! Только не умерла ли она? Смотри, голубка не движется!
– Что ты, князь! Да я ее сейчас тебе в память приведу! Гляди!
Князь снова склонился над нею. Дышло стал на колени, взял ее руки и тихо стал хлопать по ладоням.
– Будь черная кошка, – говорил он, – тогда бы живо! Подпалил хвост ейный и к носу!.. А теперь… тсс! Гляди, князь!
Но князь и так не сводил с нее очей.
Наташа лежала в обмороке, но вот она вздохнула, раскрыла глаза и улыбнулась. Сон! Вот он, светлый, ясный, который явился ей на спасение! И кругом от него свет так и льется… и она протянула вперед руки и воскликнула:
– Спаси меня!
– Спасли уже, ясная! – нежно ответил князь.
– Ай! – вскрикнула Наташа и пришла в себя.
Так это не сон! Князь правда перед нею, и она спасена. Свет этот – свет ясного месяца!.. Вот здесь лежат связанные!..
Она села и растерянно – радостно оглянулась.
– Не сон! И ты здесь, князь? Как ты набрел сюда?
– Я послан за разбойниками в Саратов, – оправившись, ответил князь, – и узнал, что тебя вор увез. Погнался, и вот – помог мне Господь!
– Истинно Господь, – кивнув головою, сказала Наташа. – От кого узнал?
– Поп сказал. Я думал, тебя убили…
– Отец Никодим! Значит, он жив! О, как я рада! Я думала, все убиты… Князь, отвези меня к нему.
– Туда и уедем. Я только тебя ждал. Эй! – сказал он, подымаясь с колен. – Готовсь!
Он распорядился устроить покойное сиденье для Наташи. Между двух коней, на копьях и арканах, казаки приспособили вроде люльки, и Наташа полулегла в нее. Князь сел на коня.
– Ты, Дышло, воров к воеводе приведешь! – приказал он. – Двадцать казаков здесь тебе на помощь останутся.
– Ладно! – сказал Дышло. – Скачи, княже, со своим кладом. Бог тебе на дорогу!
Казаки поскакали. Князь время от времени взглядывал на Наташу и каждый раз встречал ответный благодарный взгляд, отчего с неудержимою радостью билось его сердце.
В тихом домике отца Никодима, несмотря на поздний вечерний час, все еще длилась беседа. Даже Викентию словно бы полегчало, когда он узнал, как всполошился князь и поскакал в погоню.
– Нагонит! – говорил он с уверенностью.
– Дай Бог! Только ведь, почитай, пять ден прошло. Где искать?
– Найдет! – уверенно повторил Викентий. – Она мне сон свой рассказывала. Вещий сон! Поначалу все так и сбылося, а теперя на нем черед…
