Андрей Зарин - Кровавый пир
Марковна встрепенулась.
– Иди, иди, отец, скорей! – заговорила она. – Бог просветил тебя! Иди! Может, он выручит ее чистою, непорочною. А не пошлет того Господь, все же из рук разбойницких вырвет. В монастырь голубонька уйдет.
– Так и я думал, Марковна, – ответил Никодим. – Вот поснедаем, поспим, да и пойду, благословясь. Так‑то – сь!
Марковна ожила, даже» Викеша перестал стонать и слабо улыбался.
– Вернется голубка наша! – тихо сказал он.
Встав с послеобеденного сна, отец Никодим надел рясу, взял в руки палку и пошел к воеводскому дому.
– Скажи князю, что видеть надобно, – сказал он стрельцу в сенях.
Стрелец вышел и вернулся, зовя Никодима в горницу.
Князь сидел, опершись головой на руку. При виде отца Никодима он встал и подошел под его благословение.
– Что скажешь, отче? – спросил он. – Разграбили животишки твои?
– Не о том, княже, – ответил отец Никодим, – вор нашу голубку скрал. Приютили мы у себя Наталью, дочь Лукоперова…
Словно невидимая сила подбросила князя. Глаза его вдруг вспыхнули. Он весь дрожал.
– Кого? Кого, ты сказал?
– Наталью Лукоперову, князь! – ответил отец Никодим и рассказал все, начиная от знакомства с нею, ее выздоровление, исповедь и наконец увоз ее против воли Васькой Чуксановым.
– А дознал я, что все они на Пензу поскакали, – прибавил он.
Лицо князя пылало, как заря.
– Так она про меня вспоминала?
– Один, говорит, защитил бы меня, сироту. Да он, слышь, в Казани!
– Дышло! – закричал князь. – Дышло ко мне позвать да двух сотников! Скоро!
Стрелец побежал исполнять приказ. Князь нетерпеливо ходил по горнице.
– Жив не буду, – говорил он, – ее выручу! А того Ваську… – он только сжал кулаки и потряс ими.
– Не бойсь, отче! Вызволю я тебе голубицу твою и тебя, и Викешу твово награжу за все добро!
– Ее только вырви от злого коршуна!
– Иди, иди с Богом и жди! – уверенно сказал ему князь. В это время в горницу вошли Дышло и сотники. – Готовь коней, Дышло, – приказал князь, – сейчас в погоню пойдем.
– Вот так здорово! – радостно воскликнул Дышло и побежал во двор.
– Готовьтесь! – сказал князь сотникам. – Сейчас я с вами в поход! Обе сотни соберите!
Потом он прошел к воеводе, поручил ему стрелецкого тысячника со стрельцами и вечером уже с двумя сотнями казаков скакал на Пензу.
Они скакали без отдыха часов шесть и наконец сделали привал.
Ночь была тихая, лунная. Князь не мог уснуть и, взойдя на холм, с тоскою думал о страшной участи своей невесты.
Выручить! А что, если выручит он ее, чтобы в монастырь везти?.. При этой мысли кровь холодела в нем от страха. Он упал на колени.
«Господи! – молился он. – Будь защитником сироты от разбойника. Допусти мне радость видеть ее непорочною, и, клятву даю, в честь Девы Непорочной у себя в вотчине церковь поставлю».
Он поднялся с земли и вдруг вдали зорким глазом заметил четырех всадников. Нет, пять…
Только пятый не сидел, а лежал на коне, перекинутый через седло.
Сердце его вздрогнуло предчувствием. Неужели это Бог послал ему по молитве?
Он быстро спустился с холма и разбудил сотника.
– Петрович, – сказал он, – выбери десять или двадцать удальцов. – Гляди, вон люди едут. Сымай их всех. Только, для Бога, не бей их. Всех заарканить надо, живыми взять! Скажи им: по рублю дам!
– Добро, князь! – ответил Петрович, осторожно идя к спящим и будя некоторых.
Князь взошел на холм. Всадники скакали в том же направлении, приближаясь к холму.
Князь огляделся. Из‑за холма друг за другом выезжали его казаки.
Дышло вдруг очутился подле князя.
– Чего они там потиху? – спросил он. – Взяли бы пищали!
– Молчи! – ответил князь. – Тут жизнь моя!
– Что?
– Жизнь, говорю. Смотри, они заметили! Побежали!
II
Быстро мчался Василий Чуксанов в Пензу со своею дорогою ношею в сопровождении верных слуг – товарищей, Кривого, Тупорыла и Горемычного. Они останавливались по дороге только ради необходимого роздыха себе и лошадям и скакали дальше.
Наташа по дороге оправилась. Она не умоляла Василия о пощаде, не плакала, не лишилась чувств и молча, сосредоточенно обдумывала только план побега. Решение помимо ее воли вдруг сложилось и окрепло в ее душе. Если не удастся побег, она не будет живою во власти Василия. Он словно чувствовал ее мысли и думал: «Только бы доскакать до Пензы».
Там все свои. Там он поместит ее в горнице, и она будет в его воле, а покуда… он окружал ее самым нежным вниманием и попечениями, все же зорко следя за нею.
По дороге их нагнал Гришка Савельев со своими шестьюстами казаками.
– Ходу, ходу! – сказал он Чуксанову. – Неравно нагонят.
Они дальше уже скакали вместе.
Удалых когда‑то разбойников охватывал теперь словно панический страх. Чувствовали они, что, попадись государевым ратникам в руки – им не будет пощады.
И наконец дней через пять они прискакали в Пензу.
– Кто вы такие? – спросили их уже взбунтовавшиеся пензяки.
– Я саратовский атаман Гришка Савельев, – ответил Гришка, – а это есаул батюшкин, Васька Чуксанов!
– Чего там Васька! У нас у самих есть Васька! Идите к нашим атаманам! – загалдели вокруг них. – А это что за девка? Нешто по – казацки это?
– Тронь ее кто, – закричал Васька, – головы не удержит! Ведите нас к атаману!
– Вы постойте тут, – крикнул Гришка своим казакам, – я сейчас обернусь!
– Постойте! – передразнили его казаки. – Чай, и погулять можем! Ишь, пять дней скакали. Братцы, где у вас горилкой торгуют?
Пензенские атаманы, Васька да Мишка Харитонов, сидели полупьяные в своей избе, когда к ним казаки ввалились гурьбою, ведя Чуксанова и Гришку.
– Слышь, – кричали они, – новые атаманы объявились!
– Кто такие? – грозно спросил Васька.
– Скажи, ты кто? – смело ответил Гришка.
– Я‑то? Беглый солдат с Белгорода, – хвастливо ответил Васька, – не захотел государю служить, пришел к батюшке Степану Тимофеевичу на Дон послужить; он меня казаком сделал, и тут я атаманствую!
– А я Мишка Харитонов, тож атаман, – проговорил Мишка, – был поначалу холопом у князя Петрусова, да не захотел в холопах быть и вольным казаком сделался. Ныне тут атаманствую! А вы кто?
– А я с батюшкой еще на Хвалынском море гулял, – ответил Гришка, – был в Саратове атаманом, да государевы войска пришли. Я сюда. Здесь гулять буду!
– Гуляй, казак, только не атаманствуй! – согласился Васька. – Ей, вы! Тащите водки из кружала!
Гришка сел за стол, а Чуксанов быстро выскользнул из дверей.
– Устроил птаху‑то, – сказал Кривой, подходя к нему.
– А где?
– Тут, у посадского, в баньке. Важно так!
– Что она?
– Она‑то? Да молчит. Я, чтобы худого чего не сделала, Горемычного приставил к ней‑то!
Василий быстро пошел за ним. Сердце его билось и трепетало. Кровь то приливала к голове, то откатывалась волною, и тогда он делался бледнее рубахи. Сейчас он объяснится с нею. Скажет ей все, и как она решит, так поведет себя. Коли склонится, он ее что царицу обережет, коли заупрямится, он… – голова его при этой мысли кружилась, и ему казалось, что он убьет тогда Наташу без пощады.
Тем временем Кривой его провел позади посадских домов, через тын, через огород к маленькому деревянному строению.
– Тута, – сказал он.
– Ты не уходи! – сказал Чуксанов, робко ступая через порог.
Горемычный высунулся из двери горницы:
– Ты, атаман?
– Уходи и жди! – сказал и ему Василий и вошел в горенку.
Наташа сидела в углу, опустив голову, сложив руки на коленях. Она была бледна и имела измученный вид, но в своей слабости показалась Василию еще обольстительней.
– Здравствуй, зорюшка, – тихо произнес он, делая шаг вперед.
Как кровный конь под ударом хлыста бьется до последнего издыхания, так Наташа вся затряслась, вся затрепетала при звуке ненавистного ей голоса.
Лицо ее вспыхнуло румянцем, она выпрямилась и твердо взглянула на Василия. В ее взгляде было столько презрения, что он даже попятился несколько назад.
– Хорошо ли тебе тут? – спросил он.
– Мне везде хорошо, где нет тебя, – ответила она, – а где ты, там я гроба ищу!
Краска прилила к лицу Василия.
– За что поносишь меня? Я ли не люблю тебя? Вспомни, как миловала меня. Али я другим стал?
– Не напоминай! – вскрикнула она, подымая руки. – За то я проклята! Лучше бы убил меня тогда отец мой, чем такую срамоту терпеть!
– В чем срамота? Я тебя не обидел; я люблю тебя и повенчаюсь с тобою. По закону жить буду, а не насильничать!
– Никогда! – пылко ответила Наташа. – Батюшка за гробом проклянет! Прочь, разбойник! Не коснись меня! Прочь!
– Что ты? Али очумела?.. – раздражаясь, сказал Василий.
– Прочь, прочь!
Василий двинулся к ней с усмешкой.
– Брось! Ты моя и моей будешь! Честью не хочешь, силой моя будешь. Не противься! – он протянул к ней руки и коснулся ее.
Словно порох от прикосновения фитиля, вспыхнул он, коснувшись ее, и вся сдержанность его исчезла.
