Генри Джеймс - Американец
— Моя пытка неопределенностью закончилась вчера, — пояснил Ньюмен.
— А моей когда предстоит окончиться? — потребовала ответа у дочери старая маркиза. В ее голосе не было раздражения, лишь холод и неприязнь.
Мадам де Сентре молчала, опустив глаза.
— Ну вот все и решилось, — проговорила она наконец.
— Где мой сын? Где Урбан? — воскликнула маркиза. — Пошлите за братом и объявите ему.
Молодая мадам де Беллегард взялась за шнурок звонка.
— Мы собирались нанести несколько визитов. Я должна была подойти к дверям кабинета маркиза и тихо, очень тихо постучать. Но теперь уж придется ему самому прийти сюда. — Она потянула за шнурок, и почти сразу в комнату вошла миссис Хлебс. Ее лицо выражало спокойную готовность выслушать и исполнить любое распоряжение.
— Извольте послать за вашим братом, — сказала старая леди дочери.
Но Ньюмена неудержимо потянуло вмешаться, и вмешаться с достаточной твердостью.
— Передайте маркизу, что мы хотим его видеть, — сказал он миссис Хлебс, и та тихо удалилась.
Молодая мадам де Беллегард подошла к золовке и обняла ее. Потом обернулась к Ньюмену и широко улыбнулась.
— Она — прелесть. Я вас поздравляю.
— И я поздравляю вас, сэр, — холодно и официально проговорила старая мадам де Беллегард. — Моя дочь редкостная женщина. Если у нее и есть недостатки, то мне они неизвестны.
— Матушка шутит редко, — сказала мадам де Сентре. — А если шутит, то неудачно.
— Да, Клэр восхитительна, — заключила маркиза Урбан, склонив голову к плечу и глядя на золовку. — Вас, несомненно, следует поздравить.
Мадам де Сентре отвернулась, подобрала свое вышивание и взялась за иглу. Несколько минут они сидели молча, пока не появился маркиз де Беллегард. Он вошел уже в перчатках, держа в руке шляпу, за ним следовал Валентин, который, по-видимому, только что вернулся. Маркиз оглядел собравшихся и с обычной, тщательно отмеренной любезностью приветствовал Ньюмена. Валентин поздоровался с дамами и, пожимая руку Ньюмену, вперил в него исполненный жгучего любопытства взгляд.
— Arrivez done messieurs![100] — воскликнула молодая мадам де Беллегард. — У нас для вас большие новости!
— Дочь моя, сообщите свои новости брату, — распорядилась старая маркиза.
Мадам де Сентре сидела, склонившись над вышиванием.
— Я приняла предложение мистера Ньюмена, — подняла она глаза на брата.
— Да, ваша сестра дала мне согласие, — объявил Ньюмен. — Как видите, я знал, что делаю!
— Я в восторге, — с величавой снисходительностью промолвил маркиз.
— Я тоже, — сказал Ньюмену Валентин. — Мы с маркизом в восторге! Сам я жениться ни за что бы не решился, но понимаю ваши чувства — аплодирую же я ловкому акробату, хотя сам не умею стоять на голове. Дорогая сестра! Благословляю ваш союз!
Маркиз стоял, вглядываясь в подкладку шляпы.
— Конечно, мы были к этому готовы, — наконец произнес он, — но перед лицом такого события невольно испытываешь непредвиденные эмоции, — и губы его раздвинулись в на редкость унылой улыбке.
— Я, напротив, ничего непредвиденного не испытываю, — возразила его мать.
— Не могу с вами согласиться, — воскликнул Ньюмен, расплываясь в улыбке совсем иной, нежели та, какой одарил его маркиз. — Я и не думал, что буду так счастлив! Верно, это оттого, что вижу, как счастливы вы.
— Не впадайте в преувеличения, — сказала мадам де Беллегард. Она встала и положила руку на руку дочери. — Вряд ли можно ожидать, что старая женщина, привыкшая быть честной, станет благодарить вас, когда вы лишаете ее единственной дочери-красавицы.
— Вы забыли обо мне, мадам, — с притворной робостью заметила молодая маркиза.
— Да, дочь у вас красавица, — согласился Ньюмен.
— А когда свадьба, позвольте осведомиться? — поинтересовалась молодая мадам де Беллегард. — Я должна знать за месяц, чтобы обдумать фасон платья.
— Это надо обсудить, — заметила старая маркиза.
— Мы обсудим и сообщим вам о нашем решении, — воскликнул Ньюмен.
— И мы, разумеется, с ним согласимся, — сказал Урбан.
— Не согласиться с мнением мадам де Сентре было бы весьма неразумно.
— Поехали, Урбан, поехали, — заторопила мужа мадам де Беллегард. — Мне пора к портному.
Старая дама так и стояла, положив руку на руку дочери и пристально глядя на нее. Тихо вздохнув, она пробормотала:
— Нет, этого я все же не ждала! Вам очень повезло, — обернулась она к Ньюмену, кивая в подтверждение своих слов.
— О, понимаю! — отозвался тот. — Я горд как не знаю кто! Готов кричать с крыши или останавливать всех встречных на улице, чтобы сообщить им о своем счастье.
Мадам де Беллегард поджала губы.
— Нет уж, пожалуйста, воздержитесь! — сказала она.
— Чем больше народу узнает, тем лучше, — заявил Ньюмен. — Здесь я еще никому объявить не успел, а в Америку утром дал телеграммы.
— Телеграммы? В Америку? — переспросила старая маркиза.
— В Нью-Йорк, в Сент-Луис и в Сан-Франциско — самые важные для меня города. А завтра сообщу моим здешним друзьям.
— И много их у вас здесь? — вопрос был задан тоном, язвительность которого Ньюмен, боюсь, не совсем сумел уловить.
— Хватает. В рукопожатиях и поздравлениях недостатка не будет. Тем более, — добавил он, — если прибавить те, что я получу от ваших друзей.
— Ну эти-то обойдутся без телеграмм, — обронила маркиза, выходя из комнаты.
Маркиз де Беллегард, жена которого уже унеслась воображением к портному и била шелковыми крылышками в стремлении затмить всех, попрощался с Ньюменом за руку и произнес более, чем когда-либо, убедительно:
— Можете на меня рассчитывать, — и, влекомый женой, удалился.
Валентин перевел глаза с сестры на нашего героя:
— Надеюсь, вы все серьезно обдумали?
Мадам де Сентре улыбнулась.
— Мы, конечно, не обладаем столь глубоким умом и не столь серьезны, как вы, братец, но все же обдумали, что смогли.
— Поверьте, я очень высоко ставлю вас обоих, — продолжал Валентин. — Вы оба удивительные люди. Но все же я не удовлетворен. Вам бы остаться в небольшой, но достойнейшей группе лиц — в узком кругу избранных, не сочетающихся браком! Редкие души! Соль земли! Не желаю никого оскорбить: и среди вступающих в брак можно встретить людей вполне достойных.
— Валентин придерживается мнения, что женщины должны вступать в брак, а мужчины — нет, — сказала мадам де Сентре. — Не знаю, как у него сходятся концы с концами.
— Они сходятся на том, что я обожаю тебя, сестра! — пылко вскричал Валентин. — До свидания.
— Лучше бы вы обожали кого-нибудь, на ком могли бы жениться, — заметил Ньюмен. — Я это еще устрою, дайте срок. Дайте срок — и я превращусь в ярого проповедника брака.
Уже в дверях Валентин на секунду обернулся, и лицо его стало серьезным:
— Я и обожаю одну особу, но жениться на ней, увы, не могу, — сказал он, опустил портьеру и ушел.
— Наши новости им не понравились, — заметил Ньюмен, оставшись наедине с мадам де Сентре.
— Да, — согласилась она, — не понравились.
— Ну а вам разве не все равно?
— Нет, — помолчав, сказала она.
— Напрасно.
— Ничего не могу поделать. Я бы предпочла, чтобы матушка обрадовалась.
— Объясните мне, ради всего святого! — воскликнул Ньюмен. — Почему ей это не нравится? Она же разрешила вам выйти за меня.
— Совершенно верно. Я тоже не понимаю. И однако, мне вовсе не «все равно», как вы выражаетесь. Можете считать меня суеверной.
— Придется, если вы, не дай Бог, поддадитесь вашим страхам. Но я отнесусь к этому как к досадному осложнению.
— Я оставлю свои страхи при себе, — сказала мадам де Сентре. — Не буду вам досаждать.
Они заговорили о свадьбе, и мадам де Сентре беспрекословно согласилась с Ньюменом, что день надо назначить как можно скорее.
Телеграммы Ньюмена вызвали большой интерес. В ответ на свои три отправленные по проводам депеши он получил целых восемь поздравлений. Он спрятал их в бумажник и, когда в следующий раз появился у старой мадам де Беллегард, достал и показал ей. Надо признаться, похвалялся он ими не без легкого злорадства — предоставим читателю самому судить, насколько это было оправданно. Ньюмен чувствовал, что его телеграммы раздражают маркизу, хотя не мог найти достаточно убедительных объяснений почему. Мадам де Сентре, напротив, телеграммы понравились, и, так как большинство из них носило шутливый характер, она от души смеялась над поздравлениями и расспрашивала Ньюмена, что представляют собой их авторы. Ньюмен, добившись победы, испытывал непреодолимое желание огласить ее на весь свет. Он подозревал — нет, был вполне уверен, — что Беллегарды замалчивают его триумф, не вынося его за пределы узкого круга, и тешил себя мыслью, что, стоит ему захотеть, он, по его выражению, раструбит об этом на весь мир. Быть непризнанным никому не нравится, и все же Ньюмен если и не был обрадован, то и не слишком скорбел из-за поведения Беллегардов. Поэтому обидой на них он не мог объяснить свое чуть ли не воинственное стремление широко возвестить всем о переполнявшем его счастье. Им двигало нечто другое. Ему хотелось, чтобы старая маркиза и ее сын наконец оценили его, и он не знал, будет ли у него для этого другая возможность. Все прошедшие шесть месяцев у него было ощущение, что, глядя на него, Беллегарды смотрят поверх его головы, и он вознамерился доставить себе удовольствие и сделать такой жест, которого они не смогут не удостоить вниманием.
