Болеслав Маркевич - Четверть века назад. Часть 2
Оба пріятеля Гундурова одинаково это всего сердца желали ему успѣха, хотя и руководились при этомъ не совсѣмъ одинаковыми побужденіями. Донельзя распущенный въ нравственномъ отношеніи, но искупавшій свои слабости дѣйствительно «золотымъ», какъ говорила Софья Ивановна, пылкимъ и великодушнымъ сердцемъ, Ашанинъ не имѣлъ ничего иного въ виду при этомъ какъ счастіе друга, котораго онъ любилъ какъ брата и глубоко уважалъ какъ человѣка. Искренній «фанатикъ» театральнаго искусства, Вальковскій таилъ вмѣстѣ съ тѣмъ подъ своею, весьма часто намѣренною, грубостью не мало что говорится «хитростцы» и практическаго разчета. Онъ любилъ Гундурова по своему, за «охоту и талантъ» его ко сценѣ, и въ бракѣ его съ дѣвушкой имѣвшею принести мужу въ приданое такое огромное состояніе какъ княжна видѣлъ прежде всего ту выгоду которую самъ онъ, Вальковскій, въ случаѣ такого приращенія земныхъ благъ у пріятеля, могъ извлечь для себя какъ по части устройства всякихъ будущихъ «театриковъ» такъ и относительно грядущаго размѣра тѣхъ вспоможеній всякаго рода которыми онъ искони привыкъ пользоваться со стороны обоихъ своихъ пансіонскихъ товарищей… На этомъ основаніи онъ гораздо болѣе Ашанина волновался заботой объ исполненіи желаній Гундурова, и очень часто, самъ не подозрѣвая того, оскорблялъ нашего героя въ его чистомъ и благоговѣйномъ чувствѣ ко княжнѣ Линѣ.
— Послушай, братъ, говорилъ онъ ему озабоченно на другой день послѣ полученія ея письма въ Сашинѣ,- я всю ночь продумалъ о твоихъ обстоятельствахъ, и пришелъ къ тому что нечего намъ тутъ всѣмъ киснуть когда настоящее дѣло дѣлась треба!
— Какое это такое «настоящее дѣло»? спрашивалъ Сергѣй.
— А такое что колибъ эта лядащая фря, княгиня, захотѣла дочь силой въ Питеръ везти, такъ вѣдь и мы можемъ ей такой камуфлетъ подпустить… Я все сообразилъ подробно. На козлахъ ямщикомъ — я. Весь этотъ аллюръ ихній знаю я теперь до тонкости, то-есть въ самомъ настоящемъ видѣ изображу, не отличить! Володька — лакеемъ. Мы же и свидѣтели. Подкатываемъ ночью къ саду;- она тамъ ждетъ. Живо, въ коляску, валяй въ Анцыферово, — село тутъ есть, двадцать верстъ, все это разузналъ я до ниточки, а въ селѣ-то попъ Гаврило, пропойца и шельма изумительнѣйшая, за сто цѣлкашей козла съ козой обвѣнчать готовъ, говорятъ, а не то что…
— Ты самъ не знаешь что говоришь, Вальковскій! вскликнулъ весь вспыхнувъ Гундуровъ.
— Экая дубина, экая безобразйна! расхохотался тутъ же бывшій Ашанинъ;- и вѣдь изъ того онъ это все изобрѣлъ въ дурацкой головѣ своей чтобъ ему ямщикомъ молодцомъ на козлахъ сидѣть, въ клыкъ свой кабаній соловьемъ свистать… А что, Ваня, «Маргоренька-то къ гусару ушла»? закончилъ онъ вопросомъ которымъ преслѣдовалъ его съ утра до вечера, съ самаго дня встрѣчи ихъ въ городѣ.
Вальковскій, само собою, ругнулъ его, плюнулъ, и отошелъ.
А вечеромъ сидѣли они опять всѣ трое за вечернимъ чаемъ у стола, за которымъ Софья Ивановна въ круглыхъ очкахъ на носу вязала какое-то одѣяло, и восторгались Ромео и Юліей, въ появившемся въ ту пору въ одномъ изъ повременныхъ изданій переводѣ этой драмы на русскій языкъ. Такія чтенія Шекспира, начатыя по мысли тетки Гундурова, видѣвшей въ этомъ лучшее средство развлекать Сергѣя отъ муки и тревогъ его личныхъ помысловъ, соединяли каждый вечеръ Сашинское общество, и часто заставляли засиживаться его далеко за полночь. Сама Софья Ивановна, сохранившая подъ сѣдыми волосами всю горячую впечатлительность молодости, увлекалась до слезъ геніальными красотами поэта и просила чтеца продолжать, забывая первая что обычный часъ ея отхода ко сну давно отзвонилъ во всѣхъ комнатахъ дома. Гундуровъ, душевное состояніе котораго такъ близко подходило къ тому страстному возбужденію которымъ исполнено все существо молодаго Веронца Шекспира, находилъ для передачи его рѣчей звуки глубоко потрясавшіе его слушателей, и отъ которыхъ самъ онъ иной разъ пьянѣлъ и замиралъ въ неизъяснимомъ восторгѣ, или растрогивался до рыданія въ горлѣ. Послѣ каждой нѣсколько значительной сцены начинались толки, комментаріи, споры. «Фанатикъ» сжималъ кулаки и зубы чтобы не ругнуться отъ избытка восхищенія въ присутствіи импонировавшей ему Софьи Ивановны. Ашанинъ, неустанно тѣшившійся имъ и преслѣдовавшій его все тѣми же незлобивыми насмѣшками, всячески поджигалъ и вызывалъ его энтузіазмъ на какую нибудь забавную выходку.
— Да говорилъ онъ однажды, — Ромео несомнѣнно первая изъ первыхъ молодыхъ ролей какія только существуютъ на театрѣ!
— Первѣющая! подтвердилъ Вальковскій, сіяя непомѣрно раскрытыми глазами.
— Вотъ бы тебѣ попробовать себя когда-нибудь на ней Ваня? невиннѣйшимъ тономъ продолжалъ за этимъ красавецъ.
— Вѣдь ты не дашь, Володенька? возразилъ на это тотъ голосомъ исполненнымъ такого страстнаго внутренняго желанія, униженной мольбы и страха за отказъ что все кругомъ разразилось неудержимымъ хохотомъ.
— А вотъ вы, въ самомъ дѣлѣ, возьмите, прочтите намъ что-нибудь изъ роли Ромео, Иванъ Ильичъ, молвила Софья Ивановна, принимая тутъ же серіозный видъ и грозя пальцемъ Ашанину:- Владиміръ Петровичъ не одинъ здѣсь судья!
«Фанатикъ» жадно потянулъ къ себѣ книгу лежавшую предъ Гундуровымъ, остановившимся на первой сценѣ Ромео съ Лоренцо, и съ первыхъ же словъ загудѣлъ такимъ звѣремъ что Ашанинъ, ухватившись за бока, вскочилъ, выбѣжалъ въ гостиную и повалился тамъ на диванъ надрываясь новымъ истерическимъ смѣхомъ. Гундуровъ уронилъ голову на столъ и залился тоже.
— Да, рѣшила Софья Ивановна, укалывая себя до боли спицей въ подбородокъ чтобы не заразиться ихъ примѣромъ, — мнѣ кажется, дѣйствительно, Иванъ Ильичъ, что для васъ годятся роли… менѣе пламеннаго характера…
Вальковскій надулся, но только на этотъ вечеръ. Ему слишкомъ удобно жилось въ Сашинѣ, онъ слишкомъ хорошо тамъ ѣлъ, пилъ и спалъ чтобы расходиться съ его гостепріимными хозяевами изъ-за какой-нибудь «рольки», какъ выражался онъ своими обычными уменьшительными обозначеніями. Чтенія Шекспира продолжались попрежнему, и неудачная попытка «фанатика» передать эту молодую «рольку» не оставила малѣйшаго слѣда въ строѣ общаго добраго согласія царствовавшаго въ тихой сѣни стараго Сашинскаго дома.
Такъ прошло болѣе недѣли. Съ каждымъ днемъ все нетерпѣливѣе ждали теперь наши друзья новыхъ извѣстій изъ Сицкаго, отъ княжны. Но извѣстій не приходило….
XXXII
Готовься съ бодрою душой
На все угодное судьбинѣ!
БаратынскійВолшебный лѣтній вечеръ лежалъ надъ заснувшими липами Сашина. Нараждавшійся мѣсяцъ индѣ сверкалъ тонкимъ серебряннымъ очеркомъ сквозь темную сѣть ихъ многолиственныхъ вѣтвей, и нѣжный запахъ политыхъ къ вечеру цвѣтовъ несся проницающими струями на низенькій балконъ дома, двумя-тремя ступеньками спускавшійся въ садъ. Свѣтъ высокой лампы и свѣчей въ стеклянныхъ колпакахъ, стоявшихъ на столѣ на этомъ балконѣ, добѣгалъ до разбитой подъ нимъ клумбы, и какъ бы вынырнувшая изъ ближайшаго ея куста большая бѣлая роза чуть дрожала на невидимомъ стеблѣ своемъ, вся облитая и вся будто зачарованная этимъ нежданнымъ и незнакомымъ ей свѣтомъ…
Кругомъ стола сидѣлъ «Сашинскій квартетъ», какъ выражалась Софья Ивановна въ веселыя минуты. Они только-что отпили чай. Предъ Гундуровымъ лежалъ томъ Пушкина, открытый на Каменномъ Гостѣ, котораго собирался онъ читать вслухъ. Но онъ медлилъ приняться за книгу, и глядѣлъ прищуренными глазами въ садъ, охваченный тишью и красотой ночи.
— Какъ хорошо! проговорилъ онъ ни на кого не глядя.
«Что за ночь, за луна, когда»… вспомнилось Ашанину тутъ же одно изъ любимѣйшихъ его стихотвореній.
— Нѣтъ, вы посмотрите на эту розу, молвила въ свою очередь Софья Ивановна, — какъ она выдѣляется изъ темноты, и точно глядитъ на насъ!
— Я давно на нее любуюсь, сказалъ Ашанинъ, — точно глядитъ, и стыдится, прелесть!.. Сережа, не напоминаетъ она тебѣ…
— Офелію? И Гундуровъ съ засверкавшимъ взглядомъ обернулся на него.
— Именно, именно! Вотъ что называется симпатія душъ, засмѣялся красавецъ, — мнѣ это сейчасъ пришло въ голову! Она такъ…
Онъ не успѣлъ досказать свою мысль, прерванный восклицаніемъ Софьи Ивановны:
— Кого это Богъ даетъ!
Всѣ разомъ примолкли. Изъ-за сада, мимо котораго шла дорога въ усадьбу, доносился звонъ колокольчика.
Гундуровъ вздрогнулъ отъ невольнаго нервнаго ощущенія. Колокольчикъ такъ живо напоминалъ ему пріѣздъ Анисьева въ Сицкое, трепетъ Лины, всю пережитую ими тогда муку.
— Кто это, въ самомъ дѣлѣ? пробормоталъ онъ.
— Ужь не за мною ли начальство шлетъ? У меня вторая недѣля какъ отпускъ просроченъ, заявилъ со мгновеннымъ смущеніемъ Вальковскій.
Ашанинъ расхохотался:
— Станетъ оно еще давать себѣ трудъ посылать за тобой! Просто выключитъ если къ сроку не явился.
