Михаил Елизаров - Сифилис
Борзов, переодетый в ситцевую рубаху, портки и лапти, тренькал на гуслях, Анна Гавриловна, синюшная и страшная, гундосила:
Видим в красках Страшный Суд
Где нас заживо сожгут…
На каталке метался в плену кошмаров мальчик Ваня.
Борзов вдруг закричал:
— Ванька, шельма, сейчас удавлю, сейчас в рот влезу! — и ужом вполз в Ванин рот. Мальчик только застонал, но не проснулся. Лариса Васильевна услышала, как Борзов сказал изнутри Вани ядовито и уверенно: — Все оторву! — Изо рта мальчика высунулась сухонькая лапка Борзова, которая передала Анне Гавриловне Ванину печень. Потом почки.
Ужас сковал горло Ларисы Васильевны. «Бежать из проклятой больницы», — мелькнула мысль.
Анна Гавриловна настороженно повела ноздрями, прищурилась. Ларисе Васильевне захотелось отскочить от двери, но не успела. Ей показалось, что Анна Гавриловна парализовала её своим взглядом. Потом Анна Гавриловна раззявила клыкастый рот и пискнула запредельно высоко.
Лариса Васильевна оглянулась. Путь к отступлению перекрыл бравый гусар Сергей Модестович, похожий на мертвеца. С поводка его рвалась обульдожившаяся Акимовна, рычала и хищно облизывалась… Лариса Васильевна почувствовала под лопаткой боль укуса, разум в ней померк, и она рухнула в черноту.
*Она очнулась. Марлевый потолок пустил перпендикуляры, стены окостенели, палата приобрела чёткие геометрические формы куба. Где-то на дворе ударил колокол, и хор из сотни глоток грянул: «Преставился младенец Иоанн!»
Лариса Васильевна повернула голову. Над пустовавшей койкой дутым парусом возвышалась подушка…
— Выписали утром Ванечку. — В дребезжащем голосе соседки слышалась печаль.
«Не сон!» Лариса Васильевна ощутила дикий прилив страха.
— Ногами вперёд! Не притворяйтесь, вы же знаете, что он умер!
— Это Мусоргский вас так растревожил? — Борзов одним махом удавил хор. — Анна Гавриловна! Я же просил убрать из палаты все постороннее, в том числе и радио!
С виноватым видом зашла Анна Гавриловна.
— Сегодня же снимем…
Лекарственный дурман, терзавший Ларису Васильевну, сделал её бесстрашной. Подойдя вплотную к Борзову и Анне Гавриловне, она угрожающе сказала:
— Мне кажется, нам есть о чем поговорить тет-а-тет!
Низенькие Борзов и Анна Гавриловна переглянулись исподлобья волчьими искорками.
— Ну что ж, — согласился Борзов, — давайте поговорим… Начистоту.
*Борзов всплеснул руками:
— Анна Гавриловна, что вы ей укололи?!
— Но вы же помните, профессор, в каком она была состоянии…
— Тогда почему у больной наблюдались ночью галлюцинации?
— Прекратите комедию. — Лариса Васильевна холодно врезалась в их наигранный диалог. — Меня не интересует, кто вы и чем занимаетесь, я не вмешиваюсь в ваши дела — видите, какая я покладистая. — Я хочу только одного: отпустите меня отсюда, я никому не скажу ни слова, делайте с остальными что вам заблагорассудится, а меня отпустите!
— Опомнитесь, голубушка, — не шутя взмолился Борзов, — куда вам идти, мы не можем вас отпустить… Во всяком случае, пока вы не успокоитесь и не примете висмутовые процедуры.
— Я ухожу, — твёрдо сказала Лариса Васильевна.
— Помните, уклонение от лечения венерических болезней, после врачебного предупреждения, по статье сто пятнадцать Уголовного кодекса наказуется лишением свободы сроком до двух лет. Уголовную ответственность влечет как отказ пройти курс лечения в медицинском учреждении, так и иные действия, свидетельствующие о наличии злого умысла, направленного на уклонение от лечения! — угрожающе процитировал Борзов.
— Воля ваша, заявляйте в прокуратуру, — сказала Лариса Васильевна.
На лице Анны Гавриловны от злости вспухли жилы.
— Акимовна ей ещё компоту наварила!
— Единственно знаю, — каркнул Борзов, — сами примчитесь, голубушка, только поздно будет!
— Прийде коза до воза та й скаже: «Ме!» — пробормотала Анна Гавриловна.
— Пся крев! — по-польски выругался в захлопнувшуюся дверь Борзов.
*Лариса Васильевна пулей вылетела из больницы. Она сразу поймала машину и поехала домой. Шофёр старался казаться бесстрастным, но, видимо, внешний вид Ларисы Васильевны располагал к той настороженной брезгливости, с которой он принял деньги — двумя пальцами, как дохлую крысу.
Родные стены успокоили Ларису Васильевну. Она не испытывала голода, но заставила себя выпить стакан кефира. Стирая перед зеркалом молочные усы, Лариса Васильевна была неприятно поражена — под ними обнаружились настоящие. Конечно, у неё и раньше росли совсем неприметные усики, не нуждавшиеся даже в осветлении. Теперь же прозрачные волосики на губе отчётливо погрубели и потемнели.
В животе противно урчало и булькало, как в прорвавшей канализации, в желудке ощущались чьи-то маленькие шажки.
Попытка соорудить на голове причёску окончилась слезами. Сколько она ни расчёсывалась, массажная щётка всякий раз оказывалась полна волос: они лезли пучками, так что на висках очень скоро обозначились проплешинки.
Прыщики вокруг лба подсохли, но совершенно не готовились к смерти, а как-то затаились. Кожа на теле принципиально изменилась по оттенку, и поры чудовищно разверзлись.
Лариса Васильевна ещё не потеряла веру в нормальную медицину и поэтому решила обратиться в районную поликлинику по месту жительства. Только скрыв лицо платком, она отважилась показаться на улицу.
Она терпеливо высидела очередь на флюорографию. Ветеранам и старухам, казалось, не будет конца. Наконец и её пригласили зайти. Толстая докторша, даже не повернувшись к Ларисе Васильевне, сказала, чтоб та разделась до пояса и зашла в кабинку.
— Вдохните,- скомандовала докторша.
Лариса Васильевна набрала полную грудь воздуха и через несколько секунд выдохнула жуткой тухлятиной. Задыхаясь от собственного зловония, она выскочила из кабинки. Докторша, присев за стол, уже что-то строчила в её карточке. Как и все покладистые пациенты, Лариса Васильевна с деланной бодростью поинтересовалась:
— Ну, как там у меня дела?
— Совсем сгнила от сифилиса, матушка! — неожиданно мужским голосом произнесла докторша, обернувшись к Ларисе Васильевне, а потом зловеще расхохоталась.
Лариса Васильевна кинулась вон из поликлиники.
*Недуг тем временем прогрессировал. К вечеру усилился рост волос над верхней губой и на подбородке, волосы были седые и жёсткие, брови же и ресницы, наоборот, облысели.
Прежде чем спустить воду, Лариса Васильевна заглянула в унитаз, и то, что она увидела, окончательно деморализовало её в унитазе плавала матка, плавничками трепыхались обрывки подгнивших тканей.
Ночью Лариса Васильевна часто вставала с постели, проверяла замки, бродила из угла в угол, тоскливо повторяя:
— Горе, горе…
*Молодой врач Николай Георгиевич Прущ делился скабрезным анекдотом. Практикантка готовилась рассмеяться, Прущ перешёл на интимный шёпот. Практикантка залилась дурацким журавлиным смехом, нянька, убиравшая неподалёку, грюкнула ведром и распластала на полу чавкающую ветошь.
Прущ расцвёл и, рассказывая следующий анекдот, прикидывал, как убедить практикантку в необходимости совместного распития кофе, хотя бы на людях; о событиях, происходящих без свидетелей, он пока не задумывался.
Какая-то женщина явно намеревалась юркнуть в подвал.
— Куда вы? — остановил её Прущ. — Там ничего интересного нет.
— Я уже была там… — В тембре женщины преобладал носовой призвук. Гуммозные поражения захватывали хрящевые и костные ткани черепа больной.
«А говорят ещё, что у нас не встретишь образчик с третичным периодом», — с удивлением отметил Прущ, а вслух спросил:
— Вы к кому? Я имею в виду, кто ваш лечащий врач?
— У меня нет лечащего врача, я больна всего две недели…
— Вы у нас впервые? — продолжал допытываться Прущ.
— Меня принимал и осматривал доктор Борзов, — ответила женщина.
Нянька с грохотом уронила ведро. Больная вздрогнула и тревожно оглянулась.
— Мне нужно найти доктора Борзова!
— Если я вам сообщу, что этот Борзов никогда не работал здесь… — Прущ всегда предпочитал говорить правду.
— Как же так?! — Взгляд женщины неприятно прыгал с Пруща на практикантку и обратно.
— Думаю, вам стоит обратиться ко мне, моя фамилия Прущ…
— Я помню! Кабинет номер девять, меня направляли к вам. Больная истерично разрыдалась.
«Ох, и намаюсь с ней», — подумал Прущ и учтиво улыбнулся.
— Вот и славно, жду вас завтра к восьми.
Женщина не уходила.
— Значит, нету Борзова в помине?! — спросила вдруг она, и такая россыпь отчаяния и злобы прозвучала в её голосе, что бывалый Прущ почувствовал холодок в спине. Он взял себя в руки и вежливо подтвердил:
