В Слепцов - Трудное время
- Вы куда же? В сад, что ли? - спросил письмоводитель.
- Мне все равно.
- Ну, так пойдемте на базар.
- Пожалуй! А где же у вас базар?
- А вон площадь-то, за церковью. Базарная площадь. Сельскими произведениями торгуют: деготь тут это у них, лапти... Такая чушь! Коммерция!
Идет баба с ведрами; повар в белой куртке несет с погреба говядину; лошадей ведут на водопой; лягавая собака идет, хвостом машет...
- Танкред! Хо! Дурак, - говорит письмоводитель, лаская собаку.
- Ну, ну, ну! Ступай, ступай! Нечево, брат, тут, нечево. Ты и рад.
Танкред с неудовольствием отходит.
- Ах, постойте, - говорит письмоводитель, - забыл я тут... Дельце есть. Одна минута.
Вошли в людскую.
Стряпуха хлебы в печку сажает, грудной ребенок вертится у ней под ногами.
- Уйди ты, пострел! Чево-с?
- Матвей дома? - спрашивает письмоводитель.
- Нету; на футор до свету уехал.
- Скажи ему, что ж он о пашпорте-то о своем не хлопочет. Ведь штраф заплатит.
- Скажу.
- То-то, скажу. Ишь, тараканов что развели!
- Кто их разводит, проклятых?
- Вы разводите. Вы их любите до смерти; а после в ухо заползет. Ишь ты! Ишь ты! Это что? А? О дьяволы! Вот вас, чертей, за это надо разжечь. Что? Нет, врешь! Вы их жрете, анафемы. Пойдемте! Тут, я вам скажу...
Идет по двору мужик.
- Здравствуйте, Иван Степаныч!
- Здравствуй! Что тебе?
- К вашему здоровью.
- Зачем?
- Все насчет своих делов.
- это насчет телушки-то? Знаю. Деньги принес?
- Нет, не принес.
- Так что ж ты? Разговаривать пришел?
- А я так полагал, по-суседски, мол.
- Ступай, по-суседски деньги неси!
- Да ведь что ж, Иван Степаныч, много ли она потравила, - сами изволите знать. Только что быдто находила.
- Вас, мошенников, учить надо.
- Учить, это точно, Иван Степаныч; только, кажется, мы тоже довольно учены.
- Нет, мало.
- Ну, теперь, позвольте, так будем говорить: ваша скотина зашла ко мне в огород...
- Ну, и загоняй ее!
- Загнать недолго, да на что ж так-то?
- Как на что? Барин штраф заплатит.
- Ну, это тягайся там с вами еще! А незамай же я ей ноги переломаю, она лучше ходить не станет.
- Вот ты поговори еще!
- Право слово, переломаю.
- Ладно, брат. Толковать с ним. Очень нужно. Экой народишко подлый! То есть, я вам скажу, тут какую нужно дубину!..
- Неужели?
- Ей-богу. Помилуйте! Что это такое? Так набалованы! Так... Землю даром отдали. Э! Да что уж тут... Вот она, рыга-то.
- Где рыга?
- А вон, желтая, видите?
- что же там?
- Мaшины. Земледельческие орудия... Даром деньги... Нет, одна ничего. Это штука любопытная, - грабли. Сейчас везет, везет, - раз! А, чтоб те! Англичане деньги берут. Нет, они хитрые, анафемы, шут их возьми. Да. Молотилка такая есть, чудесная. Семьсот целковых... Все равно вот, - пушка. Захотел, куда хочешь. Вот шельмы-то! занимательная штука. Ну, только тяжела, никуда не годится. Эй, Трофим, поди сюда! Это что у тебя в руке?
- Гвоздь.
- Ну, ступай!
Идут дальше. Солнце начинает припекать. Селo. Старухи в синих платках сидят с детьми на завалинах; больной теленок лежит середь улицы, греется; нищий крадется сторонкой, и дребезжит его старческий голос:
- Родителев поминаючи, Христа ра-ади!
Письмоводитель ежеминутно останавливается, разговаривает с собаками, землю ковыряет палкой, ругается, а сам нет-нет и прихватит себя за мушку.
Идут селом прохожие, с лаптями и косами на плечах, идут молча, руками машут.
- Куда вы? - спрашивает их письмоводитель.
- На Дон, в казаки, - отвечает один прохожий.
- Сено косить, кормилец, сено, - проходя мимо, добавляет другой.
- Или у вас своего нету?
- У нас его отродясь не было, - на ходу отвечает третий.
- Ну, с богом, - говорит письмоводитель.
- Спасибо, родимый.
Базарная площадь. В конце виден кабак, навесы для торговли, лавочка и дума 1. Куры копаются середь площади, тишина, слышно, как свинья чешется об угол думы и вполголоса отрывисто похрюкивает.
Письмоводитель с гостем вошли в лавочку.
- Денис Иванычу, - говорит письмоводитель.
- Иван Степанычу, - не глядя, отвечает лавочник.
Он сидит на прилавке, в рубашке, в жилете и играет в карты с волостным писарем. Писарь в военном пальто и в резинковых калошах на босу ногу.
- Писчей бумаги! - спрашивает Рязанов.
- Есть. Пожалуйте! Алексей, покажи бумагу! Ходите, я вздавал. Вы зачем, Иван Степаныч?
- Бросьте вы карты-то! Что в самом деле!
- Погодите! Игра тут у нас идет. Третий день хороводимся. Да чего вам требуется? Черви.
- Нашатырь есть у вас?
- Вам на что? Вали! Вали!
- Для экономии.
- Это моя восьмерка. Что ты врешь? Для экономии?
- Да. Ну что же, есть, что ли?
- Это нашатырь-то?
- Да.
Лавочник пристально смотрит себе в карты и говорит:
- Нда. Вот что! Для и-кано-омии. Так, так. Самая подлецкая игра. Без двух. А нашатырю, похоже так, что нету. Ну, вздавай! Еще чего-с?
- Да будет вам играть!
- Ну!
- Сургуча две палочки.
- Есть. Алексей, подай сургуча две палки конторского. Иван Степаныч, садитесь с нами играть!
- Ну вас!
- Что ж такое? Мы на орехи.
- И на орехи не стану.
- Экие скупые! А у вас непременно деньги есть. Мое почтение! - говорит лавочник кучеру.
Кучер молча подходит к прилавку и глядит на полки с товарами.
- Вам что? - спрашивает лавочник.
- Идей-то у вас тут была, я гляжу, зеркила такая, круглая?
- А вон она.
Кучер берет зеркало и глядится в него. Письмоводитель роется в ящике с пряниками.
- Хороши, уж хороши! И глядеться нечего, - дружески говорит кучеру лавочник.
- Нельзя, - отвечает кучер. - Влюбиться хочу.
- Не говорите! Уж мы сейчас видим, который человек в веселом духе. Это горничная-то? Хм. Девочка ничего.
- Девка убедительная. Одно слово, чего извольте.
- Так, так.
- Беспременно надо влюбиться. Типерь, главная вещь, как-никак расстараться песенник достать.
Входит мужик.
- Денис Иваныч!
- Что ты?
- Отпустите!
- Дугу оставь!
- Как же я без дуги поеду? - Помилуйте!
- А мне что? Вас, чертей, жалеть нечего. Ну да ладно: бери дугу, скидавай зипун!
Мужик молчит, и все молчат, смотрят на него.
- М... Вот что, - про себя говорит мужик.
Молчание. Письмоводитель на прилавке раскалывает гирею орех.
- Так-то, - произносит мужик и чешет в затылке. Одно плечо у него начинает понемногу опускаться, зипун сползает с плеча...
Остановка.
- Скидавай! Скидавай! Нечего. Нынче, брат, не зима, не озябнешь.
Мужик вздыхает и шевелит губами, потом молча, потихоньку стаскивает зипун, бережно кладет его на прилавок и молча, в одной рубахе уходит.
- Ну, вздавай, - говорит писарю лавочник. - Нет, я говорю, - подбирая карты, говорит лавочник.
- Да.
- Я говорю, эти мужичонки подлыи... Типериче, как вы полагаете, сколько у меня за ними денег пропадает? Сейчас провалиться. Пас. Я за него подушные 2 заплатил.
- Дела, - с орехом во рту, произносит письмоводитель.
- Вот по этой причине они мне все и подвержены. Ходи!
- Ну вас совсем! Прощайте! - говорит письмоводитель.
- До приятного свидания.
Вернувшись с базара, гость и письмоводитель расстались. Письмоводитель пошел в контору, а гость отправился в дом. Проходя по двору, он увидел у крыльца несколько баб и мужиков. В дверях стояла молодая женщина в утреннем капоте и внимательно осматривала у одного мужика палец.
- Кто это? - спросил гость у лакея.
- Барыня.
- Гм.
Гость подошел к крыльцу. Женщина, стоявшая в дверях, несколько растерялась, но сейчас же переломила себя и еще внимательнее припала к мужичьему пальцу.
- Погоди, вот я тебе спуску дам, - сказала она и вдруг вскинула глазами на гостя: он стоял прямо против нее и пристально смотрел ей в лицо. Он поклонился, она тихо сказала: "Здравствуйте" и уже совершенно твердо продолжала говорить с мужиком:
- Да нет ли у тебя занозы?
- Кто ее знает. Нет, мотри, вряд.
- Так ты приложи вот это на тряпочку, а дня через два опять приходи сюда!
- Сюда опять притить - понаведаться?
- Да, да, сюда опять приди!
- Ладно, приду.
- А у тебя что?
На пороге стоял мужик на вид толстый, но бледный, и тяжело дышал.
- Чем ты нездоров?
- Я, матушка, всем нездоров, хвораю давно.
- Что же ты чувствуешь? Знобит, что ли, тебя?
- Нету; знобу такова нету; ну и поту настоящего в себе не вижу.
- А ешь хорошо?
- Какo хорошо! В неделю вот эдакой чашечки кашицы известь не могу. Брюхо-то у меня - ишь ты! - опухло. Хошь вшей на нем бить, так в ту же пору.
Гость взглянул на хозяйку: на лице у ней чуть-чуть передернуло один мускул, и опять все стало покойно, только она сейчас же торопливо спросила:
- Простудился ты, должно быть?
- Не знаю, родима, простудился ли, нет ли. Нет, так, должно, эта хворь пристала, с ветру. Утром встал, оглядел в себе ноги: настоящие колоды, опухли. И зачало меня дуть, зачало дуть, пуще да пуще...
- Оглядел в себе ноги... - вполголоса повторил гость. - До этих пор он не знал, что у него ноги есть.
