Андрей Зарин - Кровавый пир
Василий бегал по переходам, по лесенкам и горницам, оглашая дом призывными криками, но дом хранил мрачное молчание.
Василию начинало казаться, что он сходит с ума.
В отчаянье бегая по горницам, он окровавленной саблею наносил удары ни в чем не повинной мебели. Мысль, что он не найдет Наташи, приводила его в ужас, и наконец, когда надежды уже покинули его, он увидал узкую лесенку и поднялся по ней наверх.
Радостный торжествующий крик огласил пустынный. Дом и был слышен даже на дворе.
Василий упал на поя и приникнул губами к помертвевшему лицу Наташи.
Она лежала недвижно, раскинув руки. Василий стал звать ее, называя нежными именами, лаская ее лицо, но она была все так же недвижима.
– Очнись, голубка! – говорил Василий. – Очнись, рыбка моя золотая! Я – твой Василий, я пришел за тобою, люба моя! Наташа! Наташа!
Он стал трясти ее за руки, за плечи, но она не приходила в себя. Новый ужас охватил его. Неужели она померла?
Он поднял ее, взял на руки и осторожно спустился вниз. Идя из горницы в горницу, он увидел в одной высокую пуховую постель. Подушки на ней были сбиты, одеяло сброшено.
Он тихо положил Наташу на постель и подбежал к окну. Окно выходило на двор, где происходило избиение беззащитных людей.
– Эй, люди! Кто есть! Ко мне! – закричал Василий. Кривой услыхал голос своего атамана и бросился к нему в дом.
– Возьми людей, из наших, – сказал ему Василий, – и поставь у этой горницы. Чтобы никого не пускали! Придут сюда за животами, скажи, эта горница моя и все в ней мое! Саблей руби, кто войти посмеет! Скорее!
Кривой выбежал и вернулся с Горемычным и Тупорылом.
– Вот тут и стойте! – приказал Василий, и, бросив проницательный взгляд на Наташу, он выбежал на улицу. Голова его горела, сердце сжималось страхом.
«Ах, если бы Еремейка был!» – думал он в отчаянье и вдруг увидал Калачева, дворянского сына. Он как‑то избег общего удела и теперь, озираясь, крался вдоль забора.
– Стой – Василий схватил его за ворот. Калачев упал на колени:
– Смилуйся! Ни в чем не повинен! Я хотел идти в казаки проситься.
– Молчи и слушай! – сказал Василий. – Если хочешь жить, достань мне знахаря или знахарку.
– З – з-на… харя? – изумленно забормотал Калачев.
– Ну, ну! Ведь лечит тут у вас кто‑нибудь?
– Есть, есть, милостивец! – оживился Калачев. – Ежели не убили его разбой… удалые казаки! Я мигом! – и он рванулся, но Василий удержал его:
– Врешь, вражий сын! Идем разом!
– Что же, я готов! – покорно согласился боярский сын. Они пошли по улицам, на которых бушевали казаки, голь и посадские.
Они врывались в дома, выталкивали оттуда всякое добро и кучей валили его на соборной площади. Иногда из дому выволакивали купца, дьяка или дворянина и быстро расправлялись с ним, обливая кровью пыльные улицы. При каждом крике Калачев вздрагивав всем телом, а Василий нетерпеливо кричал на него:
– Будешь шевелиться, или я тебя!
Наконец боярский сын подвел его к маленькой избе с двумя волоковыми окошками.
– Тут жил, милостивец, великий знахарь. У него воевода всегда пользовался. Викентием звать, поляк!
– Хоть черт! – сказал Василий. – Зови!
– Викентий! – закричал Калачев. – Викентий, друг!
Он застучал в окошко, но никто не отозвался на его призыв.
– Пойдем! – сказал Василий. Калитка оказалась на запоре, но Василий сбил ее плечом. Крошечный двор был пуст; они обошли его кругом, осмотрели избенки и наконец нашли Викентия на сеновале зарывшимся в сено.
– Ну, ну, вылезай! – вытащил его боярский сын.
Перед Василием встал крошечный горбун с огромною лохматой головою, в волосах которой торчало сено. Он дрожал на своих тоненьких ножках и, увидев казака, упал на колени.
– Смилуйся, пан добродею! – запищал он. – Я же худа не хочу добрым казакам. Пусть возьмут мой майонтек, только оставят жизнь!
– Брось выть! – крикнул на него Василий. – Иди за мною! Ты знахарь?
Карлик закачал головою:
– Я это все умею! И заговоры знаю!
– Ну вот тебя и надо! Боярышня обмерла. Идем!
Карлик совершенно оправился и принял даже гордый вид.
– Зараз! – сказал он. – Только инструмент возьму!
– Бери!
Через минуту Василий шел с карликом назад. Калачев уже от страха плелся за ними, боясь, что иначе его зарубят казаки. Карлик едва поспевал за Василием, но, видя, как к нему относятся встречавшиеся пьяные разбойники, он боялся даже заявить о себе и, обливаясь потом, бежал; рядом с атаманом.
Они вошли в воеводский дом. Там уже хозяйничали казаки, но отведенная для Наташи горница осталась неприкосновенной.
– Вот! – сказал карлику Василий, указывая на Наташу.
Тот осторожно на цыпочках подошел к ней и стал внимательно слушать ее дыхание, потом покачал головою и вздохнул. Василий хрустнул пальцами:
– Жива?
– Жива‑то жива, – ответил карлик, – только испугалась очень. Обмерла. Постой, пане, я кровь пущу!
Он вынул острый тоненький нож, обнажил руку девушки и ловко вскрыл жилу. Кровь, темная, густая, тяжелыми каплями закапала на пол.
Карлик качал головою, но следом за этим кровь пошла быстрее и, наконец, брызнула светлой, алою струею.
– Оживет! – радостно сказал карлик, ловко зажимая жилу и бинтуя обрывком полотенца раненую руку. Девушка медленно открыла глаза. Лицо Василия озарилось радостью. Он нагнулся над ее изголовьем и тихо сказал:
– Наташа!
В его призыве была вся его любовь. Наташа подняла голову, в ее глазах мелькнул словно испуг.
– Прочь, прочь! – закричала она неистово, вскочила на ноги и снова без чувств запрокинулась на постель.
– Не узнала! – с горечью и испугом сказал Василий. Карлик искоса бегло взглянул на него и покачал головою.
– Капское дело! – продолжал он.
– Что ты сказал?
– Я сказал плохо! – ответил карлик. – С ней злая болезнь будет. Огневица, и потом ее бесы мучить будут. Долго болеть будет!
– Вылечишь?
– Все от Бога!
– Так слушай! – сказал Василий. – Я не с Богом считаться буду, а с тобой! Вылечишь и проси с меня что хочешь. Я богат! Умрет – и я в твой горб ноги твои засажу и тебя на огне спалю, как гада! Понял?
Бедный карлик задрожал, как лист, и опустил голову.
– Я не Бог! – забормотал он.
– Молчи, – прошептал Василий, – а то велю батогов еще засыпать!..
Карлик сел на пол у постели больной и тихо заплакал.
– Не выпускать его без моей воли! – приказал Василий часовым и вышел.
– А я тебя ищу, батько, – закричал, идя Василию навстречу, Гришка, – надо дело робить! Да, цур тебя, що ты такой хмурый? Чего захилився, сынку? Але горе?
Василий махнул рукою:
– И не говори, друже! Коли умрет, я не жилец буду!
– Кто умрет?
– Невеста моя!
– Та – та – та, – засмеялся казак, – а я думал, что у доброго казака и женка, и невеста – одна саблюка! А што с ей?
– Заболела. Со страха, верно. Лежит и как мертвая!
– Ну и оживет, атаман! Пойдем горилки выпьем да про дела погуторим!
– Какие дела?
– А як какие? Про казачество рассказать надо, в казачество ввести, круг сделать, присягу взять, добро поду – ванить. Мало дела? А потом, что дальше! Куда отсюда пойдем?
Василий схватился за голову:
– Ах, одно у меня теперь дело. Тоска, тоска моя! И месть не радует!
– Негоже, атаман! – серьезно сказал Гришка. – Ты мне люб, и я по душе говорю: негоже! Кабы батька узнал, что ты по девке воешь, ой, плохо было бы! А дела своего, казацкого дела, забывать не можешь. На то атаман ты! Да, крепись, батька, – прибавил он весело, – а я тебе помогу. Что за казак, коли бабиться станешь!..
Василий встряхнулся.
– Тяжко, друг! – сказал он. – Все время мечту лелеял, и вот тебе – на!
– То ли бывает, батько! – ответил Весело Гришка. – Я вот двух коханок имел и потерял. А любили как!
– Померли?
– Ни! Бросил их, потому не казацкое это дело. Гляди‑ка, народ уж весь собрался!
– За надолбы, други! – зычным голосом крикнул Василий. – Сейчас присягу возьму с вас! А ты, есаул, пошли молодцов за попами!
Он сел на коня и в сопровождении Гришки, Кривого и Пасынкова с союзниками поехал через посад за толпою.
Там, составив круг, он сказал всем, в чем они присягнуть должны, и повторил им, что есть казачество.
– Это вольная воля. Нет над тобой господина, и ты никому не господин. У казаков все братья. Казак последним с бедным делится и всегда стоит за слабого и обиженного. Нет ничего лучше казачества, да никто лучше того и не удумает вовек!
К этому времени в поле привели пять священников. Они слышали уже про крупную расправу с их братией в Царицыне, Камышине и Астрахани и смирились заранее.
– Митрополит Иосиф смирился, – говорили они, – а мы и тем паче!
Народ стал креститься, целовать крест и кланяться Василию.
После присяги он объяснил им порядок управления. Велел выбрать тысяцких, сотников, пятидесятников и десятников и прибавил:
– А до прихода самого батюшки Степана Тимофеевича я атаман у вас, а Григорий Савельев есаул мой. У нас про все спрашивайте! К завтрому выберете и завтра добро дуванить будете, а теперь и по домам. Ишь, ночь на дворе!
