Всеволод Крестовский - Деды
– Какая дивная особа! – глядя сквозь лорнет на графиню Елизавету, сказал Безбородко, стоявший рядом с престарелым Херасковым, которого перед этим он только что "удостоил" своего особого внимания и разговора как старейшего представителя нашей литературы и поэзии.
– Российская Цирцея[276]! – с видом старческого восторга сказал Херасков, отправив в нос добрую понюшку французского рапе[277] из тяжеловесной золотой жалованной табакерки.
– Нет, ваше превосходительство! Нет, не Цирцея! – с живостью перебил его Безбородко. – Цирцея – это слишком низменно, слишком плотски для нее!.. По-моему, скорей уже Мадонна, если нам нужны боготворения.
– Ваша светлость, позвольте согласить мое определение с вашим, – с почтительно-любезным видом, сквозь который, однако, проглядывала внутренняя независимость, сказал Херасков. – Цирцея в образе Мадонны или Мадонна в образе Цирцеи. Не так ли? В ней есть и то и другое.
Безбородко, любуясь на графиню Елизавету и в то же время как бы соглашаясь с Херасковым, молча кивнул головой.
В это время Екатерина Ивановна Нелидова, завидя графа Илию с дочерью, прервала, извиняясь, какой-то разговор с одной из самых почтенных и взыскательных московских старушек и с доброй, милой улыбкой пошла навстречу графине Елизавете.
– Как я рада, что наконец-то вас встретила! – приветливо заговорила она по-французски, протягивая Лизе свои замечательно маленькие и изящные ручки. – Мой брат не дает мне покою: он давно уже слышал о вас от меня, но сегодня видел вас здесь впервые, ранее меня, и теперь просто сгорает от нетерпения быть вам представленным. Он очень добрый мальчик. Позвольте мне вас познакомить с ним.
Лиза, не зная, что отвечать, полусмущенно взглянула на отца и потом на Нелидову.
– Я очень рад, Екатерина Ивановна; надеюсь, и она тоже, – поспешил ответить старик, заметив взгляд дочери, выражавший ее затруднительное положение.
Нелидова подала графу руку, и они втроем направились к почтенной московской старушке, за креслом которой стоял безбородый и девически свежий юноша, Аркадий Иванович Нелидов, в своем генерал-адъютантском мундире с Аннинской лентой через плечо и с необыкновенно счастливым, самодовольным выражением во взоре и улыбке.
Ярко-радостные лучи посыпались из его глаз, когда он увидел сестру, подходившую к нему вместе с графом и Лизой.
Фрейлина Нелидова представила их друг другу.
Но не успел еще разговориться молодой генерал-адъютант с пленившей его девушкой, как к ней уже подошел адъютант одного из высоких германских гостей и почтительно передал, что его высочество просит оказать ему честь – протанцевать с ним следующий контрданс[278].
– Передайте его высочеству, что я благодарю за честь и буду ожидать его, – совсем просто проговорила Лиза.
– Ах, ma cher[279]! – с видом легкой дружеской укоризны деликатно заметила ей Нелидова, обмахиваясь блестящим веером. – Надо было отвечать не иначе как приняв на себя вид почтительной благодарности и с глубоким реверансом, по этикету, ведь принц наверное смотрел на вас в эту минуту… Это большая честь!.. Я бесконечно рада за вас!
– Учите, учите, Екатерина Ивановна, мою добрую дурушку, – заметил граф, ласково похлопывая слегка по руке дочку, чтобы ободрить ее от невольного смущения, которое почувствовала она при словах Нелидовой.
– Граф, позвольте представить вам и графине, вашей дочери, моего доброго друга, – заговорил вдруг со своей лукаво-добродушной улыбкой Лев Александрович Нарышкин, подводя какого-то немощного, расслабленного субъекта, на лице которого было написано и старческое сластолюбие, и старческая жажда бодриться и молодиться во что бы то ни стало.
Харитонов с легкой вопросительной улыбкой окинул взглядом того и другого.
– Мой друг и достойный ментор[280] моей молодости, граф Ксаверий Балтазарович Лопачицкий, – продолжал Нарышкин, рекомендуя расслабленного субъекта, – камергер прежнего двора и генерал-поручик российской армии.
Харитонов протянул руку.
– Смотри-ка, брат, пожалуй, и этот хрен туда же! Каков? – чуть не прыская со смеху, заметил командир Конногвардейского полка, толкая под руку одного из своих старших офицеров, окружавших его целой группой.
– Что ж, ваше превосходительство, это означает, что мы вскорости будем пировать на его свадьбе, – шутя, заметил тот.
– Куда ему! – махнул кто-то из конногвардейцев.
– Как куда, помилуйте! Он еще не токмо сносен, но и бодр. Смотрите, смотрите, как увивается! – кивнул молодой офицер, граф Уваров.
– А вы знаете, ваше превосходительство, анекдот, который произошел с ним некое время назад? – обратился он к полковому командиру.
– Что за анекдот? Не знаю. Расскажите, пожалуйте.
– Как же-с, – начал офицер. – Покойная императрица Екатерина узнала как-то случайно, что этот чиновный, с отличными достоинствами и уже преклонных лет человек взял к себе в метрессы[281] некую танцовщицу. Обстоятельство, так сказать, экстраординарное, и всем оно стало, к вящему скандалу, досконально известно. Но что ж делает ее величество? Посудите сами: велела выучить заморского попугая сему упреку в его поступке и прислала ему ту болтливую птицу в день его именин заместо поздравления. Съехались этта гости, а он и хвастается: вот-де какой милостью изволила почтить меня ее величество! Еще никто-де из вас, господа, не удостоился получать таковой! Ну, те и возжелали видеть заморскую птицу. Приказал Лопачицкий принести клетку и поставить ее пред гостями. Горд и доволен своим преимуществом необычайно. Но вдруг глупая птица попугай как брякнет ему на чистейшем русском языке: «Стыдно, брат, на старости влюбляться, да еще в танцовщиц!» Можете заключить об эффекте, который произвело это на присутствующих!
Офицеры, глядя на не лишенную комизма фигуру расслабленного старца, так и покатились со смеху.
– А ведь, гляди, чего доброго, женится! Предложение сделает! – воскликнул командир.
– Ну нет, едва ли! Соперник есть, и могущественный соперник! – сомнительно покачав головой, сказал веселый рассказчик.
– Соперник?… Кто таков? – спросили некоторые из товарищей.
– А вот, извольте взглянуть: его превосходительство генерал-адъютант Нелидов. Этот посильнее будет!
Подполковник Черепов, как офицер Конногвардейского полка, стоял в этой же кучке. Услышав имя Нелидова, в соединении с которым было произнесено слово "соперник", и метнув глаза в сторону, он одновременно почувствовал в груди прилив негодования, ревности, досады, опасения и боязни потерять свою надежду на возможность счастия с любимой девушкой. Анекдот о попугае не произвел на него ни малейшего впечатления, в это время он чувствовал себя в состоянии задушить собственными руками этого Лопачицкого вместе с Нелидовым, который вдруг сделался ему ненавистным. Он видел, что графиня Елизавета весьма благосклонно и приветливо отвечает на любезности Нелидова и что старый граф вовсе не смотрит на это неприязненным взглядом; напротив, разговаривая с влиятельной московской старушкой и с фрейлиной Нелидовой, он этим самым как будто давал своей дочери возможность большего сближения с молодым блестящим генерал-адъютантом, который, по-видимому, стремился вполне воспользоваться предоставленным ему преимуществом. Так, по крайней мере, казалось Черепову.
Ревность, злость и досада с каждой минутой все более и более овладевали его сердцем. Он чувствовал себя в состоянии сейчас же подойти к этому ненавистному Нелидову и наделать ему всяческих неприятностей и дерзостей, вызвать его на дуэль, но… присутствие около него графини Елизаветы, во всей ее чистоте и прелести, невольно воздержало молодого человека от всяких чрезвычайных и сильных проявлений своего взволнованного чувства.
Скрепив сердце и, по странному чувству, во весь вечер не решаясь подойти и заговорить с нею, он видел, какое лестное внимание оказывал ей во время контрданса блестящий германский принц и как на эту прекрасную пару с живым любопытством устремлялись внимательные взоры всех присутствовавших; видел потом, как танцевал с графиней Лизой молодой Нелидов и какой благосклонной улыбкой отвечала она на его, по-видимому, беспрерывные любезности и внимание; видел, как потом подошел к ней расслабленный генерал Лопачицкий и пригласил на менуэт[282], который император Павел нарочно заставил всех екатерининских стариков протанцевать в этот день в Грановитой палате. Все присутствующие закусывали губы и строили серьезные мины, чтобы не прыснуть от невольного смеха, глядя, как все эти развалины в паре с молодыми красавицами выделывают антраше[283], грациозные пируэты и поклоны по старой танцмейстерской школе.
Сам император, судя по его улыбке, казалось, нарочно устроил всю эту потеху.
