Сергей Сергеев-Ценский - Том 1. Произведения 1902-1909
Отец Мефодий уселся на траве, подвернув угол подрясника, закурил папиросу и с лениво-веселой улыбкой следил за ловкими движениями Шевардина.
— Ну, вы — оригинал, я вам скажу, — не удержался он, наконец, и захохотал, точно ударил в турецкий барабан. — Как хотите, серчайте или не серчайте, а оригинал!
— В чем оригинальность? — недовольно буркнул Шевардин. — В том, что я сад снял?
— Мало того, что сад снял… Этого, душа моя, мало. Дело в том, что вы хозяин природный, можно сказать — по призванию… Ишь как ворочает!.
Он помолчал немного и оживленно добавил:
— Знаете что? Великолепный факт: мы вас женим.
— Ладно, рано еще, — отозвался Шевардин.
— Чего рано? Девятнадцать лет есть, и роскошно женим. Вот Петровки пройдут и до Успенья, этак нежно, возьмем и женим… Что вы, батенька! Да вас попадье показать, она за вас зубами ухватится. Такую вам невесту найдем — роскошь!.
— Чей это лес, батюшка? — перебил Шевардин, кивнув головою в сторону реки.
— За речкой? — Батюшка замолчал, глубоко затянулся и выдохнул: — Графский.
— Весь графский? — обернулся Шевардин.
— За речкой? Сколько глазом видите — и туда, и сюда, и вот сюда этак нежно взгляните (о. Мефодий широко развел рукою) — все графское… По сю сторону только монастырского лесу порядочный клок, а то и это тоже графское.
— Сколько же тут десятин?
Шевардин бросил плетень и выжидающе смотрел на попа серыми встревоженными глазами.
Отец Мефодий густо засмеялся.
— Эх вы, Робинзон! Кто же тут на десятины считает? Лесу конца краю нет, на сорок верст тянется, восемнадцать сел в нем стоят, а вы, этак нежно, — десятины! Тоже хватил мухой по обуху!
Шевардин, еще когда шел со станции в Татьяновку, знал, что тут есть имение одного графа, но размеры этого имения представлял смутно. Теперь же оно сразу выросло перед ним в огромную гору, раздавившую в прах восемнадцать мелких Татьяновок. Это впечатление чего-то огромного, слепо навалившегося и тяжелого прошло и по его телу, и он инстинктивно передернул плечами, чтобы его сбросить.
А о. Мефодий сидел перед ним широколицый, грузный, улыбающийся и в промежутках между затяжками говорил:
— Прадед графа, француз, при дворе Екатерины брадобреем был, — хорошо брил и дамам шиньоны делал, за что и возвели его в титул, а имение это за женой получил — у Потемкина, говорят, любовницей была, — дело, конечно, темное и, так сказать, покрытое мраком истории… Теперь имение, конечно, в залоге и за крупную сумму заложено — восемьдесят тысяч ежегодно одних процентов платят, — шутка, а? Великолепный факт, а?
Задорно и пряно пахло кашкой, молодыми яблоками; что-то бесформенное, но свежее, зеленое, смеющееся все время стояло перед глазами, ежесекундно меняясь в очертаниях, и от этого зеленого тянуло спокойной и ласковой силой, но Шевардин чувствовал, как с каждым словом сидящего против него грузного попа в него тупо входит обида.
— Самого-то графа мы редко видим, — продолжал о. Мефодий, — за двенадцать лет я его, кажется, только три раза видел, — без него машинка идет. Осенью, пожалуй, поохотиться приедет: только за этим и приезжает — охотиться. Шлейф за ним тянется огромаднейший: актриски, певички, эти самые еще плясавицы… как они?.. балерины, что ли, ну да… И откуда он их набирает!.. И не молодой ведь, не думайте, — лет сорок с хвостиком есть, а не унялся… Дела! Много этот поп денег глотает, — пожалуй, имения бы не хватило, только что майорат имение-то, продавать нельзя…
— Хорошо, а управляет им кто? — перебил Шевардин.
— Управляет? — Отец Мефодий весело взглянул на Шевардина, затянулся и не спеша ответил: — Тут целая комедия в одном действии! Управляет кочегар из немцев-колонистов, по фамилии Аурас, а попросту, по-русски, мы его зовем Саврас, саврас он и есть настоящий. В министры попал почему? Понравился графу, что метко стреляет, бьет без промаху, — ну и убил бобра. Бесконтрольно, можно сказать, всем царством владеет, — за шесть лет трехэтажные дома в Одессе нажил, шутка, а?.. Рукой его не достанешь. Что хочет, то и делает. Мужики у него — пикнуть не смей. Ездит на тройках с форейторами, за версту слышно… Черкесов объездчиков завел — целый Кавказ. Чуть что, — этак нежно, — кинжал в спинку — и готово.
— Позвольте, батюшка, а полиция?
— Полиция? — Отец Мефодий хмыкнул. — Полиция вся на графских лошадках ездит. Да и дела тут полиции чуть. Конечно, застали в лесу с поличным, нападение, самозащита, — знаете, как это делается? Одним словом, лексикон известный… Нет, вы скажите, как Аурас царствует? Все законы, и божеские и человеческие, попирает — цел и невредим… Вы думаете, на него мужики облавы не делали? Был такой грех, вышли из терпения, — ничего, ускользнул живехонек, а сам еще из этого бунт сделал. Мужиков же и секли… С черкесами тоже сражение было. Вот будете идти к Неижмакову, — это на том берегу село, — по дороге на просеке там кресты будут, деревянные кресты и камни. Там, знайте, Мамаево сражение было. Над православными, конечно, кресты, а камни над черкесами… Из-за баб дело вышло, черкесы баб обидели, ну, народ и осерчал… Восемь крестов там стоит, а камней или пять, или шесть, не помню; лет пять назад дело было.
Упорно глядя на рыжую шляпу грузного попа и на его медленно движущиеся губы, Шевардин чувствовал, что входящая в него обида тоже грузная, медленная и рыжая, как желчь. Она густо переливалась по его мышцам и напрягала их, как камни.
— Будете идти так, по этой стороне, — махнул вправо о. Мефодий, — там каменоломня будет: около нее графская псарня, в оной псарне двести штук одних борзых содержится; молочной овсянкой кормят, и коровы для них особые есть. Считайте, самое бедное, по пятачку в день на собаку, — десять рублей в день, триста в месяц, итого три тысячи шестьсот рублей одного собачьего содержания — четырех причтов доход, — шутка, а? (Отец Мефодий ударил Шевардина по колену.) Как приедет сюда граф со шлейфом, по целому быку в день съедают… Вот дворец-то графский, видите, на горе белеется? Можно сказать, замок, гнездо орлиное!
Всмотревшись, Шевардин увидел в лесу белый, с башнями по бокам, двухэтажный дом. К нему вела извилистая, серая среди темных сосен дорога.
— Послушайте, батюшка, что он из себя представляет, этот граф? — медленно спросил Шевардин.
— Как «что представляет»? Графа, — лукаво улыбнулся поп.
— То есть служит где-нибудь или так?
— Насчет службы не знаю, навряд ли, чтоб служил, за границей он больше витает… А может, какую-нибудь должность и имеет для видимости, не знаю, об этом не слыхал. Чего не знаю, того не скажу… А вот, если хотите, для иллюстрации, как говорится, был у нас недавно такой случай, прямо комедия в одном действии…
И длинно, с большими отклонениями, смехом и хлопаньем по колену Шевардина, о. Мефодий начал рассказывать, как графская экономия обманула крестьян из Неижмакова: обменяла песчаную косу на заливной луг с озером, обещая вместо придачи вечный попас в лесу и вечный хворост для топки; обещание было дано на словах, а об обмене земли составили акт и запили его водкой.
На другой же год застроили лужок дачами, а в попасе и хворосте отказали.
Уже три года судятся неижмаковцы, судятся упорно, с причитаниями и ссылками на Страшный суд и совесть, а экономия над ними смеется.
По мере того как говорил о. Мефодий, все больше темнело лицо Шевардина, и, безволосое, широкоскулое, оно было напряжено в каждой видимой точке, а о. Мефодий весело пыхал папироской, надувая щеки.
Ночью Шевардин видел странный сон. Будто сидел он над обрывом на реке возле сада. Сияла луна, и лес на берегу был черный и далекий, а вода серебрилась гладкими широкими полосами, изъеденными отражениями. И было страшно тихо и на земле и в воде, когда раздались вдруг короткие, частые всплески, точно кто-то бил вальком по воде, и вслед за этим посредине реки, высоко приподняв изжелта-зеленую воду, показалась тупая огромная рыбья голова, в полреки шириною, посмотрела в обе стороны на лес белесыми бычьими глазами и тяжело ухнула снова в воду.
И в берега от заходившей буграми воды ударились ревущие мутные волны, а по воде закружились подмытые ими с берега старые чаны, гнилые, зеленые от моха, — один, два, три… восемнадцать. Потом потонули чаны, на реке стало тихо, и Шевардин проснулся.
В голове его что-то больно стучало, звенели комары… Воздух был сырой от ночного тумана; из-за реки презрительно и злобно хохотал филин, и выли на селе собаки.
IVНужно было обобрать гусениц с деревьев: серыми шарами паутины окутали они китайку, анис, скороспелку; нужно было отпилить сухие сучья, мешавшие хозяйскому глазу Шевардина, нужно было подвязать слабые и низкие ветви, чтобы охранить их от полома во время июльских ветров.
Все это хотелось сделать скорее, и Шевардин решил нанять на селе поденщика.
