Андрей Зарин - Кровавый пир. За чьи грехи?
— Ты скажи нам, дедушка!
— Ну, ну! Сам поведу вас к батюшке. Долго ждал я времени своего, а вот и пришло! Холопское царство будет. Конец боярам!
— А мы их… того! — выразительно сказал Муха, любимый стремянный Сергея.
— Нет, сынок, этого нельзя! — качая головою, сказал Еремейка. — Они оба Василья Чуксанова. У него с ними счеты.
— Так! Так! — подхватили закабаленные холопы. — Он им за свое должен!
— Ну вот! Вы их и оставьте ему на долю!
— А Ермилку?
— Ермилку? Ну, того можно!
И не проходило дня, чтобы Еремейка не говорил с холопами. Чуть вечер, пробирались два, три человека в старую баню и слушали Еремейку и видали у него дивные вещи.
— Смотрите, друга, это я для вас заготовил! — он ввел их в заднюю камору, где отлеживался после нападения Сергея Чуксанов, и показывал им мечи, копья, кинжалы.
— Откуда это у тебя, дедушка? — с изумлением спрашивали холопы, а тот только ухмылялся:
— Люди добрые принесли. Страннички прохожие!
Нетерпение охватывало холопов. Радость свободы, жажда мести распаляли их воображение, но они сдерживались по совету Еремейки, и с той, и с другой стороны не произносилось еще страшного имени Стеньки Разина.
Ермил ходил теперь между холопов со своим батогом в руке мрачнее тучи.
— Знаю, что у вас, чертей, на уме! — говорил он иногда в виде угрозы. — Как бы усадьбу спалить да на сторону! Так допрежь того я вас насмерть забью. У меня приказ такой есть.
— Ты за Васькиными-то холопами следи, — говорил ему Лукоперов, — они, сучьи дети, чай, дознались, что он к вору ушел.
— Не бойся, милостивец! У меня всякий холоп во где! — и Ермил сжимал свою могучую пятерню в кулак.
Однажды Сергей с любимыми своими стремянными выехал на охоту. Они переехали разоренную усадьбу Чуксанова и в его леску затравили зайца.
Сергей слез с коня отдохнуть. Кругом было тихо, мирно. Наступившая осень позолотила деревья, свежий, бодрящий воздух уже пах холодною зимою, синее небо уже не палило зноем, и во всей природе чувствовалась неясная грусть.
Сергей задумался. Ему было скучно. Если бы не теперешнее напряженное время, бросил бы он усадьбу и поехал бы в Казань, где снова забражничал бы с приятелями, пошел бы гулять в посад, а там на лето вернулся бы с князем Прилуковым, и сыграли бы свадьбу. "И ей-то, Наташе, тоска какая? — подумал он, и ему стало жалко сестры своей. — Надо будет у батюшки за нее попросить!"
Потом подумал он о наступившем времени, и ему стало почему-то жутко. Что холоп? Холоп — пес, а когда раз бросилась на него песья стая, он едва ускакал на коне! А тут этот Разин. Еще князь Прилуков приезжал, каких страстей наговаривал, а тут и он сам!..
В это время он оглянулся и вдруг встал на ноги, насторожился и стал внимательно смотреть перед собою. Саженях в ста от него в просеке стояли с лошадьми в поводу Первунок, Муха и с ними какие-то нищие. Они горячо разговаривали друг с другом, потом один нищий снял шапку, вытащил оттуда бумагу и дал Мухе. Муха сунул ее за пазуху.
— Гей вы! Коня! — закричал Сергей.
Нищие вдруг юркнули в кусты. Первунок с Мухою что-то крикнули им вслед, и тихо, не спеша, Первунок сел на коня и повел Сергеева в поводу.
Сергей сам пошел к нему навстречу.
— Чего медлишь, коли я зову? — крикнул он. — Плети хочешь? Что за люди были?
— Какие? — спросил Первунок.
— Что с вами говорили?
— Это-то? Нищие! Дорогу спрашивали.
— Куда?
— А на Камышин! — с едва заметной усмешкой ответил Первунок. Кровь ударила в голову Сергея. Он вдруг обернулся к Мухе:
— Что за бумагу они тебе дали? Кажи!
Муха сделал глупое лицо:
— Бумагу? А на что мне бумага? Нешто я грамоте знаю?
— Попритчилось тебе, государь! — сказал Первунок.
— Домой! — Сергей погнал коня. Первунок и Муха поскакали за ним следом. Он слышал, как они обменялись словами, и еще сильнее взволновался. — Я им покажу! — цедил он сквозь сжатые зубы.
Они въехали во двор.
— Ермил! — закричал Сергей, сходя с коня.
— Здесь, государь!
— Зови Сову, Охочего да еще пять холопов! Живо! А вы стойте! — сказал он своим стремянным.
Те переглянулись и остановились у своих коней. Пришли холопы.
— Взять их! — сказал Сергей, указывая на стремянных. — Да ошарьте везде! Бумага при них быть должна!
Ермил встряхнул головою и бросился на Первунка. Холопы бросились за ним.
Из-за пазухи Мухи выпала бумага. Ермил тотчас подал ее Сергею.
Сергей развернул, но он не знал грамоты и тотчас отложил ее.
— Ты што ж говорил, что нет у тебя бумаги? — спросил он Муху. — И ты тоже! — сказал он Первунку. — Дайте им по сто батогов! Да тут, при мне! Ну!
Холопы не посмели ослушаться. Удары посыпались на спины Первунка и Мухи, но, верно, те удары были не крепки, потому что они сами встали на ноги.
— Ты, Ермил, сведи их в клеть да запри! Я ту бумагу прочту, а после обеда сыск сделаем!
Сергей прямо прошел к отцу, положил бумагу и рассказал, какое дело.
Лукоперов побледнел:
— Ой, уходить надо! А что в грамоте-то?
— Да не знаю я. За попом сходить надо! Ей, Федька, позови отца Андрея. Да не мешкотно!
Отец Андрей был еще молодой человек.
Он учился в Киеве, убежал оттуда, служил дьяконом в Царицыне, а потом пошел в Саратов, поссорившись с попом, да и остался в усадьбе Лукоперова, куда зашел на отдых.
— Нам лишь бы по книгам читал! — сказал Лукоперов. — Службы-то править нельзя, церкви не ставил, а так утреннюю али вечернюю, акафисты почитаешь
Он вошел, покрестился, поклонился Лукоперовым и спросил:
— Что требуется?
— Да вот, батька, почитай-ка нам! — сказал Лукоперов.
Поп взял в руки бумагу, быстро просмотрел ее и покачал головою:
— Богомерзкая!
— Да что в ей?
— Прелестное письмо от некоего вора и богоотступника, Стеньки Разина!
— Что! — крикнул нетерпеливо Сергей. Поп откашлялся и начал читать:
— "Ей вы, холопы да кабальные люди, голь кабацкая да посадские горькие, иду я до вас, Степан Тимофеевич, суд и правду чинить над воеводами, да боярами, да дьяками, да приказными, да над всеми начальными людьми, от коих по земле Русской всем теснота и обида…"
Дальше в письме говорилось, что всем холопам будет воля казацкая. Пересчитывались вины боярские. Говорилось, что они царевича Алексея Алексеевича да патриарха Никона извести хотели, а теперь он, Степан Тимофеевич, их на Москву везет и зовет всех подневольных людей подняться ему на помощь.
И чем дальше читал поп грамоту, тем бледнее делались лица Лукоперовых.
— Ну, ин! — закричал Сергей. — Я им покажу! Я с Мухи кожу сниму.
— Пожди, Сережа, подумаем!
— Чего думать? Страху нагнать на них надобно!
В угрюмом молчании прошел у них обед. Слышно было только в тишине, как гудели мухи, носясь стаей по горнице.
— Допрос учинить надо, — сказал наконец Лукоперов.
— Я ужо учиню! — с злой усмешкою ответил Сергей.
Они разошлись по горницам. Сергей ушел в повалушу, а сам в свою опочивальню.
Но заснуть он не мог и беспокойно ворочался с боку на бок. Мерещились ему угрюмые лица холопов, представлялась высокая виселица и припоминался Василий с искаженным злобою лицом.
— С него и все беды пошли, — бормотал он. — Эх, Сережа! Горяч ты, горяч, сынок мой возлюбленный!
Долго он ворочался без сна и наконец не выдержал и поднялся с лавки. "Квасу испить на крылечке", — подумал он и медленно направился к крыльцу.
— Федь!.. — закричал он, выходя на крыльцо, и вдруг замолк и присел от ужаса. Глаза его почти вылезли из орбит, словно кто сдавил ему горло, лицо позеленело и борода затряслась, как лист на осине. Потом он вдруг завизжал нечеловечьим голосом, бросился назад и, не переставая кричать, побежал через другой ход в повалушу к сыну.
И было ему с чего испугаться. На высокой перекладине высокого крыльца качался на веревке труп Ермила…
Сергей вскочил от пронзительного крика отца, а тот вбежал и обессиленный повалился на пол.
— Батюшка, что с тобою? Что приключилось?
— Там… там… — бормотал Лукоперов.
— Что там? На, квасу испей! Да что случилось-то?
Лукоперов, стуча зубами по краю ковша, отпил квасу и несколько оправился. Сидя на полу, указал рукою на окно и сказал:
— Там… на крыльце… Ермил…
— Ну, что Ермил?..
— Повешенный!
— Что-о? — Сергея охватил в первый раз настоящий страх. — Что ты сказал?
— Повешенный! Это его холопы! Теперь нас будут! Ох! Говорил я, идем в Саратов! Доченька-то, доченька!
Сергей затрясся:
— А с ней что?
— И не убьют, разбойники.
Сергей сразу оправился. Решимость овладела им. Он опоясался саблей, взял в руки чекан и сказал отцу:
— Полно! Пойдем, что ли!
