Генри Джеймс - Американец
— Моя сестра не может встречаться с людьми такого сорта. Мадам Данделярд — никто. О таком знакомстве не может быть и речи, — покачал головой Беллегард, внезапно став серьезным.
— Я-то думал, что ваша сестра, — сказал Ньюмен, — имеет право знакомиться, с кем ей угодно.
И про себя решил, что, когда их отношения с мадам де Сентре станут покороче, он попросит ее пойти и поговорить с этой глупенькой итальянкой.
Посему после вышеозначенного обеда с Беллегардом Ньюмен отклонил предложение своего спутника снова отправиться к мадам Данделярд и послушать жалобы этой дамы на ее синяки и невзгоды.
— У меня на уме кое-что получше, — сказал он. — Пойдемте ко мне и проведем вечер у камина.
Беллегард всегда приветствовал возможность поговорить всласть, и вскоре они оба уже сидели перед камином, от пламени которого по богато украшенному высокому потолку бального зала Ньюмена плясали красноватые блики.
Глава восьмая
— Расскажите мне о своей сестре, — внезапно начал Ньюмен.
Беллегард повернулся и быстро взглянул на него.
— Мне только что пришло в голову, что вы ни разу не задали мне о ней ни одного вопроса.
— Знаю.
— Если это вызвано тем, что вы мне не доверяете, вы совершенно правы, — сказал Беллегард. — Я не могу рассуждать о ней разумно, я слишком ею восхищаюсь.
— Говорите, как можете, — настаивал Ньюмен. — Начинайте.
— Ну что ж, мы с ней большие друзья; таких брата и сестры не было со времен Ореста и Электры.[70] Вы ее видели, знаете, какая она: высокая, стройная, легкая, нежная, всем внушает уважение — словом, grand dame[71] и ангел в одном лице; в ней уживаются гордость и смирение, орлица и голубка. Она — будто статуя, которая не смогла жить в камне, отвергла холодную твердь и обратилась в плоть и кровь, а теперь расхаживает в белых плащах и платьях с длинными шлейфами. Могу сказать одно — она действительно обладает всеми достоинствами, которые обещают ее глаза, улыбка, голос, выражение лица, а обещают они многое. Обычно, если женщина так очаровательна, я говорю себе: «Берегись!» Но при всем очаровании Клэр — ее бояться нечего, вы можете спокойно сложить руки и плыть по течению — вы в полной безопасности. А как она добра! Я не встречал женщины, столь цельной, женщины, обладающей хотя бы половиной ее совершенств. В ней воплотилось все — больше мне нечего добавить. Ну вот, — засмеялся Беллегард, — я предупреждал, что не удержусь от панегирика.
Ньюмен молчал, будто обдумывая слова гостя.
— Значит, она очень добра? — переспросил он затем.
— Божественно добра!
— Добра, милосердна, нежна, щедра?
— Щедрость высшей пробы и доброта чистой воды.
— И умна?
— Самая умная женщина из всех, кого знаю. Проверьте при случае мои слова, заговорите о чем-нибудь заковыристом — и убедитесь.
— Она любит, когда ею восхищаются?
— Черт возьми! А какая женщина не любит?
— Да, но когда женщины слишком это любят, они ради поклонения готовы на всяческие глупости.
— Я не сказал, что она слишком любит внимание! — воскликнул Беллегард. — Упаси Бог! Такой нелепицы я сказать не мог. Слово «слишком» к ней вообще неприменимо. Даже будь я вынужден сказать, что она уродлива, я не мог бы назвать ее слишком уродливой. Да, она любит нравиться и, если нравится, благодарна. А если не нравится, относится к этому спокойно и не будет думать хуже ни о вас, ни о себе. По-моему, она считает, что святые на небесах довольны ею — ведь она никогда не станет искать расположения такими средствами, которые они не одобрили бы.
— А нравом ваша сестра серьезная или веселая?
— И то и другое. У нее нрав ровный, сквозь ее веселость проглядывает серьезность, сквозь серьезность — веселость. Только особых причин веселиться у нее нет.
— Она несчастлива?
— Я бы так не сказал, ведь счастлив человек или нет, зависит от того, как смотреть на жизнь, а на этот счет Клэр следует велениям свыше, ей было видение Святой Девы. Быть несчастливой — значит пенять Всевышнему, а для Клэр это невозможно. И она ко всему относится так, чтобы чувствовать себя счастливой.
— Вы хотите сказать, что она философ! — заключил Ньюмен.
— Нет, просто прелестная женщина.
— Но жизнь у нее складывалась неблагоприятно?
Беллегард минуту помедлил, что случалось с ним крайне редко.
— Дорогой мой, если я стану углубляться в историю моей семьи, я выложу куда больше того, о чем мы договаривались.
— И прекрасно, чем больше, тем лучше, — сказал Ньюмен.
— Тогда назначим отдельную встречу и начнем беседовать пораньше. А пока удовольствуйтесь тем, что путь Клэр не был усыпан розами. В восемнадцать она вступила в брак, который обещал быть блестящим, но уподобился неисправной лампе: лампа погасла, остался лишь дым и чад. Месье де Сентре, премерзкому, должен вам сказать, господину, было шестьдесят — ни много ни мало. Прожил он, правда, недолго, а когда умер, его семья забрала все деньги, возбудила против вдовы судебный процесс и не шла ни на какие уступки. Закон был на их стороне, потому что, как выяснилось, месье де Сентре, являвшийся для части своих родственников доверенным лицом, был повинен в весьма неблаговидном поведении. В ходе процесса обнаружились кое-какие стороны его частной жизни, которые сестра сочла отвратительными и прекратила дело, лишив себя состояния. На это нужна была немалая смелость: она оказалась между двух огней — ей противостояла и семья мужа, и собственная семья, старавшаяся на нее повлиять. Мать и брат не хотели, чтобы она выпустила из рук то, что принадлежало ей по праву. Но она решительно воспротивилась и в конце концов купила себе свободу — получила согласие нашей матушки на прекращение дела, но в обмен на некое обещание.
— Что же она обещала?
— В следующие десять лет соглашаться на все, чего мать от нее ни попросит, — на все, кроме замужества.
— Ее муж был ей очень неприятен?
— Даже представить себе невозможно, до какой степени!
— Брак был, конечно, состряпан по вашим возмутительным французским обычаям? — продолжал Ньюмен. — Сговорились две семьи, а ее даже не спросили?
— Да, это уж глава для романа. Сестра увидела месье де Сентре за месяц до свадьбы, когда все уже было решено — до мельчайших подробностей. Взглянув на него, она побелела и так бледной как смерть оставалась до самого венчания. Вечером накануне свадьбы она упала в обморок, а придя в себя, прорыдала всю ночь. Матушка, сидя возле ее постели, держала ее за руки, а брат шагал взад-вперед по комнате. Я заявил, что это бесчеловечно, и при всех сказал сестре: если она откажется выходить замуж, я встану на ее сторону! Но мне предложили заниматься своими делами, а она стала графиней де Сентре.
— Ваш брат, — задумчиво произнес Ньюмен, — наверное, очень приятный молодой человек.
— Очень приятный, хотя и не молодой. Ему пятый десяток — на пятнадцать лет старше меня. Нам с сестрой он заменил отца. Он человек необыкновенный. У него лучшие во Франции манеры. Очень умен и прекрасно образован. Пишет «Историю французских принцесс, не вступивших в брак», — это название Беллегард произнес с крайней серьезностью, глядя прямо на Ньюмена, и в его глазах не было заметно — или почти не было заметно — никакой задней мысли. Но Ньюмен, по-видимому, кое-что все же разглядел, потому что вдруг спросил:
— Вы не любите вашего брата?
— Простите, — церемонно ответил Беллегард, — воспитанные люди всегда любят своих братьев.
— Ну а мне он что-то совсем не люб.
— Подождите, сначала познакомьтесь с ним, — остановил его Беллегард, на этот раз улыбнувшись.
— Ваша мать тоже необыкновенная женщина? — помолчав, спросил Ньюмен.
— Что касается моей матушки, — на этот раз с глубокой серьезностью сказал Беллегард, — она меня только восхищает. Она совершенно необыкновенная женщина. Это бросается в глаза с первого взгляда.
— Я слышал, она дочь английского аристократа?
— Да, дочь графа Сент-Данстенского.
— А это очень древний род?
— Более или менее. Данстены восходят к шестнадцатому веку. А линия моего отца уходит вглубь прошлого гораздо дальше. Даже у историков дух захватывает! Они останавливаются, запыхавшись и отирая пот со лба, где-то в девятом веке на Карле Великом. Оттуда мы и происходим.
— И это точно? — спросил Ньюмен.
— Надеюсь, да. Разве что нас обсчитывают на несколько столетий.
— И вы всегда сочетались браком лишь с представительницами древних родов?
— Как правило. Правда, за столь длительный период не обошлось и без кое-каких исключений. Трое или четверо Беллегардов в семнадцатом и восемнадцатом веках взяли в жены буржуазок — женились на дочерях законников.
— Подумать только! А что, дочь законника — это никуда не годится? — спросил Ньюмен.
