Генри Джеймс - Американец
— Ну, это все подробности, они не имеют значения, — заключил месье де Беллегард. — Я верю, что вы пережили немало удивительных приключений, повидали жизнь с самых неожиданных сторон, исколесили свой континент вдоль и поперек, как я — парижские бульвары. Спору нет, вы умудрены жизнью. Вам приходилось смертельно скучать и заниматься крайне неприятными вещами: мальчишкой орудовали лопатой, чтобы заработать на ужин, а в лагере золотоискателей отведали жареной собачатины! Вы простаивали по десять часов кряду за подсчетами, высиживали службы в методистской церкви ради того только, чтобы любоваться хорошенькой девушкой на соседней скамье. Словом, как мы говорим, вам досталось с лихвой. Но по крайней мере вы что-то сделали и чем-то стали, вы приложили все силы, чтобы разбогатеть, и разбогатели, не растрачивали себя в кутежах и не закладывали свое состояние ради соблюдения светских условностей. Вы относитесь ко всему легко, предрассудков у вас меньше, чем у меня, а ведь я делаю вид, будто у меня их вовсе нет, хотя на самом деле три-четыре наберется. Счастливец — вы сильны и свободны. Но что, черт возьми, — завершил свой монолог молодой человек, — вам со всеми этими преимуществами делать? Поистине, чтобы воспользоваться ими, надо жить в лучшем мире. Здесь ничего достойного вас нет.
— А мне кажется, есть, — сказал Ньюмен.
— Что же это?
— Это, — тихо проговорил Ньюмен, — я, пожалуй, скажу вам в другой раз.
Так наш герой со дня на день откладывал обсуждение предмета, занимавшего его воображение. Однако сам тем временем не преминул познакомиться с этим предметом поближе, иными словами, трижды наведался к мадам де Сентре. Но лишь в двух случаях застал ее дома, причем оба раза, кроме него, у нее были другие гости. И оба раза гости эти оказывались чрезвычайно многочисленны, болтливы и требовали от хозяйки уймы внимания. Правда, она все-таки улучила момент, чтобы уделить хоть немного времени и Ньюмену, нет-нет да улыбалась ему своей неопределенной улыбкой, и сама эта неопределенность очень нравилась нашему герою, так как позволяла ему мысленно во время разговора, да и потом, толковать ее улыбку так, как ему хотелось. Он молча сидел рядом с мадам де Сентре, наблюдая за гостями — как они приходят и уходят, как здороваются и болтают. У него было такое чувство, будто он присутствует на спектакле и, если сам заговорит, действие прервется; иногда ему даже хотелось иметь в руках текст, чтобы легче было следить за диалогом. Ему так и чудилось, что сейчас к нему подойдет женщина в белой шляпе с розовыми лентами и предложит программку за два франка. Некоторые дамы останавливали на нем изучающий, вернее, многообещающий взгляд, толкуйте, мол, как вам угодно; другие, казалось, вовсе не замечали его присутствия. Мужчины смотрели только на мадам де Сентре. Это было неизбежно: даже если вы не считали ее красавицей, она целиком заполняла собой ваше поле зрения, как заполняет слух пленивший вас звук. Ньюмен ни разу не обменялся с нею больше чем двадцатью связными словами, но, уходя, уносил с собой впечатления, которые не могли бы быть значительнее даже в том случае, если бы они с мадам де Сентре обменялись клятвами в вечной дружбе. Точно так же, как и ее посетители, она была частью пьесы, зрителем которой он оказался, — но как притягивала она к себе внимание и как вела свою партию! Что бы ни делала мадам де Сентре — вставала ли со своего места или садилась, шла ли проводить до дверей уходящих друзей и придерживала тяжелую портьеру, когда они выходили, задерживалась ли на мгновение посмотреть им вслед и кивнуть на прощание, откидывалась ли в кресле, скрестив руки, слушая и улыбаясь одними глазами, — Ньюмен чувствовал, что был бы счастлив всегда наблюдать, как она медленно переходит с места на место, выполняя все, что предписывает роль гостеприимной хозяйки. Выполняй она эти обязанности, принимая его, — прекрасно, а уж рядом с ним, будучи хозяйкой его дома, — еще лучше! Она была такая высокая и в то же время такая легкая, такая деятельная и такая спокойная, такая элегантная и одновременно такая простая, такая искренняя и такая загадочная! Ньюмена больше всего занимала именно эта загадочность. Какая она на самом деле, когда ее никто не видит? Он не мог бы объяснить, что дает ему основание говорить о ее загадочности, но, если бы ему было свойственно выражать свои мысли в поэтических образах, он, вероятно, сказал бы, что, глядя на мадам де Сентре, иногда различает вокруг нее слабое свечение, подобное тому, какое порою окружает на небе полумесяц. При этом мадам де Сентре не отличалась скрытностью, наоборот, она была откровенной, как журчащая вода. Но Ньюмен был уверен, что она обладает качествами, о которых и сама не подозревает.
По многим причинам он воздерживался обсуждать эти свои впечатления с Беллегардом. Одна из причин заключалась в том, что прежде, чем сделать решительный шаг, Ньюмен всегда все тщательно обдумывал и взвешивал, как человек, сознающий, что, двинувшись в путь, зашагает широкой поступью. Вдобавок ему просто нравилось хранить молчание — его это развлекало и волновало. Но однажды он обедал с Беллегардом в ресторане, и они засиделись за столом. Когда же наконец встали, Беллегард предложил скоротать вечер у мадам Данделярд. Мадам Данделярд — маленькая итальянка — вышла замуж за француза, а муж оказался распутником и негодяем, он отравил ей жизнь, пустил по ветру ее деньги и, лишившись возможности получать более дорогие удовольствия, стал от скуки поколачивать жену. На теле у нее появлялись синяки, которые она охотно демонстрировала многим, в том числе и Беллегарду. Она добилась развода с мужем и, собрав остатки своего состояния (довольно жалкие), прибыла в Париж, где поселилась в hôtel garni.[69] Занятая поисками постоянного жилья, она без конца посещала предлагаемые внаем квартиры. Миловидная, ребячливая, она отпускала весьма необычные замечания. Интерес к ней Беллегарда, как он сам заявлял, питался любопытством — ему хотелось узнать, что с ней станется.
— Она бедна, хороша собой и глупа, — говорил он. — По-моему, у нее одна дорога. Жаль, конечно, но ничего не поделаешь. Даю ей полгода. Меня ей бояться нечего, я просто наблюдаю за процессом. Мне любопытно посмотреть, как будут развиваться события. Да, я знаю, что вы хотите сказать: в нашем ужасном Париже сердца черствеют. Зато обостряется ум, и в конце концов приучаешься видеть зорко и безошибочно. Для меня следить за тем, как разыгрывается маленькая драма этой маленькой женщины, просто интеллектуальное удовольствие.
— Но она губит себя, — сказал Ньюмен, — вы обязаны ее остановить.
— Остановить? Каким образом?
— Поговорите с ней, посоветуйте что-нибудь.
Беллегард рассмеялся.
— Да избави Бог! Вот еще придумали! Пойдемте и посоветуйте ей сами.
Вот после этого разговора Ньюмен и побывал вместе с Беллегардом у мадам Данделярд. Когда они уходили от нее, Беллегард с упреком спросил:
— Ну и где же ваши замечательные советы? Я что-то не слышал ни слова.
— Сдаюсь, — просто ответил Ньюмен.
— Значит, вы такой же вертопрах, как я, — сказал Беллегард.
— Нет, не такой же! Я не вижу радости в «игре ума», гадая о ее будущих похождениях. И никоим образом не хочу наблюдать, как она покатится по наклонной плоскости. Я даже предпочту отвернуться. Но почему, — спросил он через минуту, — почему вы не попросите свою сестру навестить ее?
Беллегард воззрился на него в изумлении.
— Мою сестру? Навестить мадам Данделярд?
— Она могла бы поговорить с ней, это принесло бы пользу.
— Моя сестра не может встречаться с людьми такого сорта. Мадам Данделярд — никто. О таком знакомстве не может быть и речи, — покачал головой Беллегард, внезапно став серьезным.
— Я-то думал, что ваша сестра, — сказал Ньюмен, — имеет право знакомиться, с кем ей угодно.
И про себя решил, что, когда их отношения с мадам де Сентре станут покороче, он попросит ее пойти и поговорить с этой глупенькой итальянкой.
Посему после вышеозначенного обеда с Беллегардом Ньюмен отклонил предложение своего спутника снова отправиться к мадам Данделярд и послушать жалобы этой дамы на ее синяки и невзгоды.
— У меня на уме кое-что получше, — сказал он. — Пойдемте ко мне и проведем вечер у камина.
Беллегард всегда приветствовал возможность поговорить всласть, и вскоре они оба уже сидели перед камином, от пламени которого по богато украшенному высокому потолку бального зала Ньюмена плясали красноватые блики.
Глава восьмая
— Расскажите мне о своей сестре, — внезапно начал Ньюмен.
Беллегард повернулся и быстро взглянул на него.
— Мне только что пришло в голову, что вы ни разу не задали мне о ней ни одного вопроса.
— Знаю.
— Если это вызвано тем, что вы мне не доверяете, вы совершенно правы, — сказал Беллегард. — Я не могу рассуждать о ней разумно, я слишком ею восхищаюсь.
