Алексей Варламов - 11 сентября
- Я слушаю, - пробормотал он. - Понять? Да, могу. Это по-своему естественно.
- Первый раз он изменил мне сам через месяц после свадьбы. Я в это поверить не могла. Неказистый человек, подслеповатый, большеголовый, уродец - чем он мог нравиться? Писал стихи, которые никто не хотел публиковать, и мечтал смыться из Совка. Он на мне, когда своего добился, женился потому, что думал, я выездная. А тут такой облом. Презирать меня стал. Если б я за политику пострадала, другое дело. Я сама не могла понять, что со мной происходит, люблю его или нет. Или хочу ему что-то доказать. У него была другая, двойная жизнь. Что-то читал, перепечатывал, встречался с такими же придурочными. Потом, естественно, начались неприятности. Меня опять спрашивали, что я про него знаю, не замечала ли чего-нибудь странного. Хотели, чтобы я шпионила за мужем, и пообещали за это пересмотреть мою историю. Я отказалась. Мне пригрозили, что вообще выгонят из университета. Не выгнали, но три года подряд я ездила комиссаром на картошку.
- Что? Кем?
- Господи, какая тебе разница! Ты картошку любишь?
- У нас это национальное блюдо.
- А я ненавижу! - выкрикнула она и, сама испугавшись своего крика, добавила: - хотя в детстве это было лакомство. А тут бесконечные поля, грязь. Обычно все сидели в штабе, а я как дура собирала, чтобы личным примером вести за собой этих обалдуев и обалдуек, а ночами вытаскивала их из кроватей.
- Зачем?
- Да не спрашивай ты меня про этот идиотизм! Лучше спроси, как я здесь оказалась.
- Спрашиваю. Только не раздражайся. Я не люблю, когда ты раздраешься.
- Я выполнила картофельную норму на всю оставшуюся жизнь, - сказала она мрачно. - Прошло года два, как вдруг звонят из министерства: срочно собирайтесь. В Чили нехватка наших специалистов. А я беременна. Это было что-то фантастическое. К той поре мы с ним почти ничего. Как это могло произойти? Сон какой-то. Он вообще почти дома не бывал. Сказал, что переменил ко всему отношение, подписал какую-то бумагу и от борьбы против своего государства отказался. Я его на порог не хотела пускать после этого. И не смогла. А потом, когда все подтвердилось, решила, что сделаю аборт. Господи, какая ж я была дура! Я могла убить свою Варю. Просто не успела, потому что надо было срочно вылетать. - Она снова встала и подошла к окну. Только бы отсюда выбраться. Как мне тут все нравилось! Какая страна! Я, как увидела ее, влюбилась сразу. Очереди не очереди, стреляют по ночам, захватывают землю. А потом чем дальше, тем хуже. Ползучая гражданская война. Да еще эти левые мальчишки-идиоты! Они у меня в группе сидели. И махали перед носом Троцким. Хотели меня шокировать. Я им Пушкина, они мне Троцкого. Я их ругала страшно. Как своих. А потом двоих из них убили... Прямо на улице. Когда мои студенты увидели, что я беременна, меня поздравляли, а в посольстве хотели отправить домой и смотрели волками, что я их обманула. А на следующий день передумали и оставили. Я ничего не понимала. Я вообще давно перестала что-либо понимать. Кроме того, что превратилась в марионетку. Я чувствовала, что на меня странно смотрят. Я же разговаривала с нашими, никто не жил так свободно и одновременно связанно, как я. Да, так вот Варя. Никто не мог поверить, что мне разрешают одной находиться с ребенком. А он не поверил, когда я написала ему, что у него родилась дочь. Решил, что я ее на стороне нагуляла. Да лучше б я так и сделала.
- Она на него не похожа?
- Упаси Боже! Она моей крови. Все, хватит. Я думала, вырвалась из ада. А оказалось, ад теперь тут. Самое поразительное, что я не могу выкинуть его из головы. Несколько раз мне казалось, что я его здесь видела. Бред, чувство вины. И за что мне это?
- А хочешь, я расскажу тебе, как я стал левым? У нас в городе есть Розовый квартал. Детей туда не пускают, но я был подростком и однажды зашел. Я тяжело переживал подростковый период.
- По-моему, ты его так и не пережил, касатик. Не сердись. И что ты там увидел?
- В том-то и дело, что ничего особенного. Чистые улочки, большие окна, в витринах женщины в купальниках. На меня они не смотрели или смотрели сердито - ведь я не мог к ним зайти, а допустить, что кто-то будет на них бесплатно глазеть... Если бы это было грязное, порочное место, оно не производило бы такого впечатления. Я ведь был католиком, хорошим католиком, я даже думал, что, может быть, стану священником, и остро чувствовал эту боль, а увидел такое, что сбило меня с толку. Отца это возмущало, рядом храм, школа. Там еще было небольшое кафе. Оно принадлежало одной женщине, которая прежде работала в этом квартале. Скопила денег и открыла. Туда студенты ходили. Но никто из соседей не приглашал ее в гости. Все помнили и сторонились.
- А почему она не уехала в другой город?
- Не знаю... Привыкла, наверное. Или, когда смотрела на этих девочек, вспоминала молодость... Давай ты будешь моей женой. У нас большой дом в Генте. Сад. Мы будет ездить на море.
- Я старше тебя на семь лет. И зачем я тебе с ребенком?
- Мне не надо будет гадать, от меня она или нет. А следующий будет точно моим.
Глава десятая
El rey de rinocerontes*
Уже три с лишним недели стояла ясная весенняя погода. Череда дождей прошла, в город вернулось тепло, над всей страной сияло голубое небо, в садах цвели персиковые и абрикосовые деревья, но американский паралингвист Рей Райносерос ехал по Сантьяго в самом противоречивом расположении духа. Он был так взволнован, что на углу Театинос и Уэрфанос, проехал на красный свет и чудом избежал столкновения с военным автобусом. Карабинер хотел его остановить, но посмотрев на номер американской дипломатической миссии, только выругался.
Чтобы успокоиться, Рей включил кантри. Больше всего он любил кантри и город Новый Орлеан с французским кварталом. Особенно хороша была в оркестре скрипочка. Он слушал ее веселое пиликанье и думал о том, что скоро наступит День Благодарения, он поедет к родителям в Сидер-Рэпидс, штат Айова, послушает местные новости, сходит на футбол, досыта поест индейки с клюквой, выпьет вина и искренне возблагодарит Всевышнего, что родился в счастливой свободной стране в просторном доме, окруженном зеленой лужайкой, а не в этом сумасшедшем мире. Они сядут в креслах, мама принесет десерт, папа Райносерос, потерявший зрение в тот день, когда японцы напали на Перл-Харбор, заведет с ним разговор о президенте Никсоне и о поражении во Вьетнаме, и Рей расскажет, что они взяли реванш. Вьетнам не прошел дальше, и в этом есть заслуга его сына. Но рассказывать всего не станет, чтобы папу не огорчать. Потому что здесь, в Чили, все вышло лучше, чем он ожидал, и хуже, чем опасался.
Ликвидация коммунистического мятежа в южном конусе материка прошла блестяще, ее будут изучать курсанты в Вест-Пойнте и поражаться, как в самый последний момент в нашпигованной оружием и хаосом стране была предотвращена гражданская война. Даже он, не будучи профессиональным военным, понимал, как это было сложно. Он обещал генералу любую поддержку, исключая прямое военное вмешательство, и все же никто не знал, сколько кубинских наемников и левых эмигрантов находится в Чили и как они себя поведут. Но левые оказались болтунами - эти хваленые коммунисты и социалисты, которых боится весь цивилизованный мир, наложили в штаны и из-за трусости клюнули на слух о том, что с юга идет Пратс. Чужими руками хотели жар загрести, вот и попали в полымя. А генерал повел себя молодцом, хотя и оказался дрянным человеком с негодным норовом. Но в его-то дурном характере и крылась причина противоречивости райносеросовского настроения. Подобно тому как евреи за версту чувствуют антисемитов, Рей кожей чувствовал многочисленную породу людей, испытывающих ненависть к Америке, - чувство, с его точки зрения, психологически объяснимое, но логически совершенно бессмысленное, ибо ненавидеть Америку все равно что ненавидеть дождь, ветер, град. Америка- не страна, но явление природы, которое приносит благо одним и зло другим. Счастье быть ее другом, горе - врагом.
А Пиночет принадлежал к тем редким людям, которые Америку не любили, но не любили умной любовью и пользовались ею, ее же презирая. Сколько раз они ни встречались, Пиночет поражал Рея тем, что ничего не просил. Он смотрел на американца, как в средние века смотрели на ростовщиков обнищавшие испанские гранды или рыцари-крестоносцы, и снисходил до его денег. Эту чертову католическую романскую спесь Райносерос ненавидел памятью голландских и английских предков, но деваться было некуда: Альенде нужно было остановить.
И все же можно было сделать это поаккуратнее. Ни к чему была тюрьма на стадионе, пытки и похищения людей, однако когда Рей пытался заводить об этом речь, у генералов просыпалось нечто вроде национальной гордости, и Рею давали понять, что это их внутреннее, интимное дело, вмешиваться в которое они не позволят ни американцам, ни кубинцам, ни русским. Никому. Так же как прерывать молитву Аугусто Пиночета.
