Алексей Варламов - 11 сентября
Автобус остановился у здания аэропорта. Они встали в очередь к пограничному контролю. Все было оцеплено автоматчиками. Западных европейцев среди пассажиров почти не было: кубинцы, русские, чехи, восточные немцы. Все были встревожены и находились в той крайней степени напряжения, когда казалось: сейчас что-то произойдет, их не выпустят, положат на пол, начнут обыскивать и унижать. Тишину нарушал детский плач, молчаливые парни с автоматами стояли вокруг, и матери спешили успокаивать младенцев, боясь, что раздраженные автоматчики примутся палить по толпе.
Елена Викторовна протянула паспорт. Пограничник с неприязнью пролистал его, взглянул на девочку с обезьянкой в руках и вопросительно посмотрел на Питера.
- Ваши документы, сеньор.
- Я провожаю жену.
Елена Викторовна бросила на него беспомощный взгляд, в котором смешались отчаяние, недоверие, удивление, страх.
- Я должен ненадолго остаться, Елена, - сказал он тихо по-французски.
- Ты передумал, милый?
- Я скоро прилечу. Оставайся в Париже и жди меня. А если я задержусь, езжай в Гент к отцу.
Девочка заплакала и вцепилась в Питера. Он гладил ее по голове, все было суетно и торопливо, сзади кто-то напирал, впереди был зал, забитый более спокойными людьми, словно черта, которую они пересекли в аэропорту "Пудауэль", была не просто нарисована красной краской, а отделяла территорию, где людям угрожали пытками, тюрьмой и концлагерем, от той, где безопасно. Женщины, дети, все расслабились, улыбались и, подбадривая, смотрели на тех, кто еще стоял по эту линию.
- Проходите быстрее, сеньора. Не задерживайте.
- Я приеду через неделю. Слышишь? И обязательно тебя найду.
Он махал ей рукой, как десятки других мужчин, провожавших своих жен. И никто не мог уверенно сказать, скоро ли они встретятся. Питер видел, как она идет по летному полю, очень долго, потому что самолет стоял в стороне, а потом на поле выскочила серебристая машина. Из нее вышли два человека - один очень большой, а другой маленький. Они пожали друг другу руку, как капитаны футбольных команд, только было непонятно, происходит это рукопожатие до или после матча. Потом большой сел в машину, а маленький стал подыматься по трапу.
Питер смотрел вслед Елене Викторовне. Глаза у него резало словно от ветра, а в затылке отдавала тупая боль. "Я приеду, Лена", - продолжал повторять он. Маленький человек, вышедший из машины, встал в очередь за Еленой Викторовной. Она обернулась, он увидел женщину с ребенком и замер. Она тоже остановилась и изумленно установилась на него. Что-то сказала стюардесса, маленький мужчина вежливо пропустил женщину и задержал взгляд на девочке.
Питер не мог знать, о чем они говорят, не видел их глаз, но ощутил нечто вроде ревности. Все прояснилось у него в голове. Он бросился из аэропорта и схватил такси. До наступления комендантского часа оставалось совсем чуть-чуть. Голова болела все сильнее. Он шел по Аламеде, когда увидел знакомый "форд". Или машину, похожую на сонин "форд". Были видны следы пуль, он узнал трещину в лобовом стекле, потом увидел сосредоточенное лицо Идрис и слишком поздно понял, что тормозить машина не будет.
Несколько прохожих закричали, тело Пита отбросило к стене, он ударился головой о фонарный столб, заплакала русская девочка, прижимая руки к ушам, вздрогнули сидевшие в разных концах салона красивая женщина и маленький бородач, печальная улыбка осветила обезображенное лицо чилийской танцовщицы, а из разбитой головы Питера потекла кровь, просто как течет по асфальту кровь.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЙ САМОУБИЙЦА
Глава первая
Фил
В то лето, когда страна отмечала тысячу лет своего крещения, Варя подала документы в педагогический институт. На экзаменах она волновалась так, что несмотря на подготовку отвечала путано и сбивчиво и еле-еле набрала нужное количество баллов. Но все же поступила. Поначалу была счастлива, однако скоро поняла, что обманулась. В институте оказалось гораздо хуже, чем в школе. И дело было не в преподавании. Женский дух, который еще недавно был ее стихией, утомлял ее. Она презирала дамские разговоры, ее раздражал шелест юбок и стук каблучков, изящные пальцы с густо накрашенными ногтями, сжимавшие тонкие сигареты, и запах дезодоранта, витавший в коридорах и заглушавший живую жизнь.
С сестрой Марией отношения наладились, но прежней близости не было. Случившееся в Себеже ими не обсуждалось, как не обсуждается среди людей неудачная попытка самоубийства, и, размышляя об охлаждении девичьей дружбы, Варя заключила, что ей мешает благодарность к сестре. А между тем Мария, не подозревавшая о тонких и сложных чувствах в душе путешественницы, в июле прикатила в Москву.
- Ты откуда? - без энтузиазма спросила Варя.
- Из универа.
- Откуда?
- Я подала документы на филфак, - весело объявила рижанка и пнула Пиночета, который терся об нее полосатым боком.
- Ты что же, готовилась?
- Вот еще! Очень надо.
- И как же тогда?
- А никак. Экзамены за меня ты будешь сдавать.
- Я?!
- Ну ты же у нас умная.
- Я не могу.
- Почему?
- Я не умею сдавать экзамены.
- Ерунда.
- Там экзаменационный лист.
- Мы сестры. Похожи.
- Мы с тобой?
- Разве нет?
Мария потащила ее к ненавистному зеркалу: изысканно удлиненное лицо на точеной шее, обрамленное светлыми, небрежными прядями непослушных волос, и круглая, с крупными губами и носом физиономия, посаженная сразу на плечи, смотрели на них из венецианского зазеркалья.
- Хотя сходство это скорее внутреннее, - вздохнула Мария, но не так горько, как в прежние времена. - Я тебе честно, Варька, скажу, мне охота в Москве пожить. Достала меня родня, сил нету. Папаня еще очередной. Когда только мамка угомонится?
- Пристает?
- Хуже. Пьет не просыхая, гад. Ненавижу пьяниц. И потом... Андрюху помнишь?
- Какого еще Андрюху? - спросила Варя, опуская голову и чувствуя, что безбожно краснеет и не может удержать дрожь.
- Ага, - с безразличным видом кивнула сестра, - того самого. Мы с ним еще пару раз встретились, и чего он удумал. Жениться на мне захотел. Представляешь?
- Нет.
- Проходу не давал.
- А ты? - пролепетала Варя, чувствуя, как проваливается ее нежное сердце и ухает в яму от тоски.
- А я... а я... А я что, дура, по-твоему? Замуж в восемнадцать лет идти? Я девушка свободная. Мне пожить для себя охота. Я решила так: когда замуж выйду, все - с мужиками завяжу. Только с мужем. Но пока - нет, фигушки. Буду гулять, сколько сил хватит. А он говорит - увижу с кем-нибудь, убью. Хохол, чего с него взять. Ладно, ставь яйцо вариться.
Она вытащила выданный ей в университете экзаменационный листок, подержала его над паром, отклеила свою фотографию, достала фотокарточку сестры трехлетней давности, прокатила яйцом по одной карточке, затем по другой, и на нежном комсомольском личике Варвары засветилась фингалами фиолетовая, чуть размытая печать.
- Философский факультет Московского государственного университета имени мэ вэ Ломоносова. А?
- Философский? - пробормотала Варя. - Почему философский?
- Ты же сама год назад ныла, что собираешься на филфак.
- О Господи, Маша. Филфак - это... - она не договорила и махнула рукой.
- Не понимаю, какая разница, - пожала плечами рижанка. - Там фил и тут фил. Ладно, на философском мужчинки должны быть умнее. Я, Варька, умных люблю.
Варя-Маша была уверена, что ее зарежут на первом же устном экзамене, и чувствовала в душе такое спокойствие, так уверенно и играючи отвечала на все вопросы, словно вся ее интеллектуальная сила собралась в пучок, и срезать девушку было невозможно. Все дополнительные вопросы она сначала выслушивала и записывала на проштампованный листок, потом методично отвечала, не позволяя себя перебивать, и даже четверку по истории ей поставили несправедливо, придрались к ерунде, а верней всего, просто не могли понять, как девочка с троечным аттестатом захудалой рижской школы так лихо все рассекает.
Мария, которая во время каждого экзамена с виноватым видом поджидала сестру у стеклянного здания и знакомилась всякий раз с новым мальчиком, на радостях купила торт и бутылку наливки, но Варя была убита. Такой подлости от судьбы она не ожидала. Она могла бы учиться в университете! Могла бы! Если бы относилась к себе как к другому человеку. И теперь уже ее жгла ревность к сестре. Несчастная красавица тайно ожидала, что в первую же сессию обманщицу и дурнушку, укравшую ее счастье, вышибут вон, однако так же ловко, как удавалось Марии воровать на рынке, сестра перебивалась в университете, заседала в студсовете, рассуждала об античной философии, предпочитая Аристотелю Платона, и свысока смотрела на темную филологиню, знавшую эти имена понаслышке. С удовольствием, досадным Варе, она рассказывала про диспуты и афинские ночи, которые устраивали в общежитии умные мужчины и раскованные женщины, и Варя просто вынуждена была защищаться рассуждениями о морали и девичьей чести и смешить Марию.
