Исмаил Шихлы - Буйная Кура
Ашраф спохватился и покраснел.
- Не стесняйся. Меня все называют здесь Рус-Ахмедом. Ты тоже называй так.
- Почему тебя так называют?
- Откуда мне знать?
- Из-за того, что ты носишь шапку?
- Наверное.
- А почему ты не носишь папаху?
- Привык.
- Где?
- В Петербурге.
- А где Петербург?
- Э, далеко. Отсюда не видать.
- Зачем же ты туда ездил?
- Учиться.
- А почему вернулся?
- На что тебе это знать? Длинная история. Когда-нибудь придешь ко мне, я все расскажу. Читать-то умеешь?
- Нет.
- А научиться хотел бы?
- Разве это нетрудно?
- Для такого парня, как ты - ерунда. Через месяц будешь читать.
Ашраф не знал, что ему ответить.
- Если хочешь, я научу тебя даже говорить по-русски. Хочешь?
- Не знаю.
Они взобрались по тропинке вверх. Совсем стемнело.
Дрожали огни села.
Ашраф свернул было с тропинки налево, к своему дому, но Ахмед остановил его:
- Возьми и этих.
- Зачем? - В темноте блеснули его большие глаза. - Я же их не убивал.
- Что с того. Я их дарю тебе.
- Охотник не берет чужой добычи.
- Ты же не сам берешь, я тебе дарю. И потом, кто мне их приготовит?
- Отчего у вас в доме нет людей?
- Я сирота.
Ашраф звонко засмеялся.
- Такой большой и сирота! Разве так бывает?
- Когда человек попадает в чужие края, бывает. Ну хорошо, Ашраф, спокойной ночи. Когда захочешь, приходи, я буду рад.
Ашраф пришел на другой день утром. Он положил на подоконник большой узел. Ахмед, разложив перед собой бумаги, что-то писал.
- О, добро пожаловать! Значит, пришел все же. Очень хорошо. А что здесь?
- Мать прислала. Она сказала, что человек должен оказывать уважение пришельцу. Здесь немного сыра, масла. И еще вот это. - Он развязал узел.
Ахмед вдохнул запах свежего теплого хлеба и улыбнулся, как ребенок, которому подарили красивую игрушку. В то же время глаза его увлажнились. Заботливость мальчика тронула отшельника до глубины души. Целые годы он не встречал человеческого участия, забыл, что такое внимание, ласка, доброта. Он натыкался всюду только на холодные, а то и враждебные взгляды, на подозрение или в лучшем случае на равнодушие. Долгие дни и ночи он проводил один без людей, наедине со своими мыслями. Он представлялся самому себе ненужным куском дерева, выброшенным бурными волнами судьбы на чужой, холодный, пустынный берег. С тех пор как приехал в это село, он не пробовал теплого хлеба. Все сторонились его, а он не навязывался. Одиноко уходил он в свое жилище, стоящее на отшибе, и ложился спать, завернувшись в шубу. Как же было ему не растрогаться в эту минуту. Кто-то посочувствовал ему. Нажарил птиц, испек хлеба, кто-то сказал: "Надо оказывать уважение пришельцу". Это он, значит, пришелец, и ему оказано уважение.
- Большое спасибо, брат. Совсем ты меня расстроил.
- Почему же?
- Так. - И, ломая лепешку, добавил: - Давно я не ел такого хлеба. Как вкусно! Давай-ка ешь и ты.
- Я сыт.
- Что из того! Вместе - вкуснее.
Ашраф незаметно взглядывал на Ахмеда. Вчера во время охоты, в азарте, он как-то не обратил внимания, но сегодня увидел, насколько у Ахмеда красивое и располагающее к себе лицо. Ашраф мысленно сбрил ему бороду, подстриг волосы и привел в порядок усы, и получился Ахмед совсем еще молодым человеком. А если бы ему еще и одеться по-настоящему...
Ашрафу было приятно, что этот человек, с которым он начинает дружить, не урод какой-нибудь с разбойничьей рожей.
Внимательно посмотрел Ашраф и по сторонам. Ахмед увлеченно ел хлеб и не замечал изучающих взглядов гостя.
Порядок в доме тоже понравился Ашрафу. Он оглядел постель, сложенную на сером рядне, наброшенном на деревянную кровать, сундук, двустволку, висящую на гвозде, книги, стоящие на полках и лежащие на столе, шубу, висящую поодаль, даже веник в углу около двери.
Оглядев все это, Ашраф остановился глазами на фотографии. Он увидел мужчину, смотрящего из-под широких вразлет бровей прямо на него, на Ашрафа. Мужчина был в большой серой папахе. Ашрафу подумалось, что если бы мужчина на фотографии разомкнул губы и заговорил, то он сказал бы что-нибудь недлинное, мужественное, но доброе и приятное. Ашраф так внимательно разглядывал незнакомого мужчину, что ему начало казаться, будто широкие усы его и борода, закрывающая грудь, и вправду задвигались, зашевелились. Тогда он стал разглядывать одежду мужчины.
Как красива его вышитая чоха, пояс со свисающими концами, кинжал. Можно было разглядеть все узоры на серебряной рукоятке кинжала.
А кто та женщина, сидящая рядом в черном келагае с белыми узорами? И еще паренек стоит сзади них и глядит поверх их плеч. Он так знаком Ашрафу, особенно его взгляд, будто Ашраф с ним когда-нибудь встречался.
Ахмед между тем покончил с хлебом.
- Спасибо, брат охотник, - сказал он, но Ашраф ничего не услышал.
Увидев, что парень внимательно разглядывает фотографию и забыл про все на свете, Ахмед положил ему руку на плечо и тихо спросил:
- Нравится?
Ашраф вздрогнул, оторвался от дум. Люди, как бы выросшие в его глазах до настоящей величины, вновь уменьшились и уместились на небольшой фотографии под стеклом. Он улыбнулся.
- Очень хорош мужчина. Кто он тебе?
- Это мой отец.
- Отец?
- Что же в этом удивительного?
- А ты разве не русский?
- Откуда ты взял?
- А кто эта женщина?
- Мать. А вот это я, похож?
- Очень похож. Только без усов и без бороды.
Ашраф почувствовал, что этот разговор не так уж по душе Ахмеду и что он как-то сразу помрачнел, запечалился, словно серый и морозный ветер пахнул на весенний солнечный день. Но Ашраф не мог подавить своего любопытства и спросил с детским простодушием:
- А где они сейчас?
- В Шуше.
- Почему они не приезжают к тебе?
- Ну, видишь ли... Мы поссорились.
Ахмед махнул рукой, словно хотел отогнать недоброе и горестное воспоминание, и постарался улыбнуться:
- Лучше не будем вспоминать.
Они замолчали. Ашраф отвел взгляд от фотографии на стене и посмотрел на книги.
- Ты прочитал все эти книги?
- Да. И тебя научу. Ты научишься читать и писать по-русски.
- У меня есть двое друзей, ты их тоже научишь?
- Почему же нет? Пусть приходят. Я научу вас всему: разбираться в карте, рисовать, считать, только приходите. Мы вынесем из одной комнаты вещи и превратим ее в класс. И будет у нас своя школа. Правильно я говорю?
- Очень хорошо. Назло молле Садыху мы все придем к тебе. Только ты не отказывайся от своих слов.
- Не откажусь. - Он долго молчал, испытующе глядел на своего маленького друга. - Знаешь, Ашраф, давай будем настоящими друзьями. Ты мне очень нравишься. Стань мне братом. Согласен? Да?
- Согласен. Нас было два брата, я и Шамхал. А теперь будет трое, радостно ответил Ашраф.
2
Дорожный фаэтон, ехавший по большаку, приближался к селу. Кони устали. Как ни понукал их фаэтонщик, как ни погонял кнутом, резвости и быстроты в них уже не было. При щелкании кнута они, правда, немного оживлялись или делали вид, что оживляются, фаэтон скрипел по каменистой дороге громче, однако через десять шагов лошади словно забывали про кнут и переходили на црежний шаг.
Устал и сам фаэтонщик. Долгая и пустынная дорога утомила его. Но все же он не падал духом и надеялся к вечеру во что бы то ни стало быть в Тифлисе.
Пассажир, напротив, не казался усталым. Он сидел несколько боком, закинув ногу на ногу и спокойно обозревал почти не плывущие навстречу окрестности. Он глядел на домики, рассыпавшиеся по отлогому берегу Куры, на стада, бродящие по долине. Стояла жара. Теплый ветер, прилетающий откуда-то из-за холмов, лениво начинал свиваться в столбы, увлекая кверху пыль, и, постояв и покружившись так на одном месте, двигался дальше вниз по долине в сторону реки.
Фаэтонщик заскучал. Чтобы забыться от долгой и однообразной дороги, он хотел затеять с пассажиром разговор, надеясь услышать какой-нибудь забавный случай, интересное происшествие. Он повернулся и поглядел на пассажира, но тот в это время сидел, прикрыв глаза и покачиваясь в такт качающемуся фаэтону. Может быть, он дремал.
Солнце палило почем зря. Стрекотали кузнечики в траве и в кустах, начавших желтеть не от приближения осени, а от нещадной жары. Ящерицы, греющиеся посреди дороги, услышав скрежет железных колес по камню, скорее разбегались по сторонам. Дорога беспощадно тянулась прямой линией, рассекая долину до самого горизонта.
- Негодяй и сын негодяя. Сидит, как набрал в рот воды, - выругался про себя фаэтонщик. - За всю дорогу ни одного слова. - С досады он опять защелкал кнутом, кони дернули, фаэтон покачнулся, пассажир открыл глаза.
- Жарко. Не стоило бы гнать лошадей.
Фаэтонщик, услышав голос пассажира, обернулся. Он показал кнутовищем на солнце, давно перевалившее через зенит.
- Опоздаем, если не погонять,
- Так и так сегодня уж не доедем до Тифлиса.
