Исмаил Шихлы - Буйная Кура
- Благодарить будете потом.
Фаэтонщик не очень охотно подошел и сел не у самой салфетки, но поодаль. Он оправил рукой усы и бороду, посмотрел на то, что было разложено на салфетке. Там лежали колбаса, сыр и хлеб. Сам Алексей Осипович старался открыть бутылку с вином.
- Дайте мне, барин, нам сподручнее.
Кучер вынул из кармана складной нож, откинул штопор и моментально вытащил пробку. - Прошу, барин.
- Стакан у меня один. Сначала выпейте вы.
- Как это можно. Я хоть и совсем не выпью, не велика беда.
- Мы вместе едем. Мы товарищи по путешествию, а товарищество не терпит никаких различий. Простите, ваше имя?..
- Иван Филиппычем зовут.
- Так вот, Иван Филиппыч, у татар, которых, судя по вашим словам, вы так не любите, есть обычай, что велит товарищам делиться последним куском хлеба. А иначе никакого товарищества не получится. А у нас тут не последний кусок, есть, как видите, и колбаса и вино.
Фаэтонщик растерялся. Он не ожидал такого обращения. Словно в чем-то виноватый, он протянул руку к хлебу. Глядя на него, уже шестидесятилетнего бородатого мужика, Алексей Осипович вспомнил своего отца. Чем-то они были даже похожи. Тот тоже всю жизнь трудился ради куска хлеба. У него тоже был свой фаэтон.
В летнюю пору, до жнитва, отец Алексея Осиповича возил людей из Шемахи и Ахсу в Чухур-Юрт и на другие эйлаги. Иногда по неделям его не бывало дома.
Когда же наступало жнитво, он забирал семью и спускался "на низменность", чтобы наняться там на уборку пшеницы. Собиралось много таких же охотников. Фургоны останавливались среди пшеничных полей, и начинались торги с хозяевами этих полей: жнецы просили побольше а хозяева скупились, выторговывая каждую копейку. Особенно запомнилось Алексею Осиповичу последнее лето которое он провел вместе с отцом. Ему было тогда лет шесть или семь. В тот год градом побило все посевы вокруг Шемахи. Назревал голод. Тем более нужно было ехать на заработки "на низменность", где в более благоприятных и умеренных условиях всегда вызревали хорошие хлеба.
Накануне отъезда отец подозвал к себе маленького Алешу.
- Ты, сынок, оставайся дома. А мы с матерью поедем. Через месяц вернемся.
- А почему?
- Там очень жарко. Ты заболеешь.
- Не хочу оставаться, хочу с вами, - заупрямился Алеша. - Возьмите меня с собой. Я вам буду помогать.
- Помощник ты, конечно, хороший, но ты не вынесешь той жары. Тебе будет тяжко.
Мать неожиданно заступилась за Алешу, взяла его сторону, и Алеша поехал.
Всю ночь накануне он не спал, помогал матери собираться в дорогу. Пекли хлеб, укладывали одеяла, матрацы, утварь. Выехали на рассвете, когда утренняя звезда не взошла еще из-за горизонта, не засветилась еще зеленоватой льдинкой в прозрачном небе.
Алеша, хоть и было ему зябко, сидел рядом с отцом на козлах. Сзади них под фургонным тентом спала умаявшаяся за ночь мать. Орали петухи, разгорался край неба. Алеша вдыхал, словно пил, прохладный утренний воздух, и ему было радостно. Хотелось закричать и оповестить всех, что он уже большой, что его взяли "на низменность", что он будет помогать отцу.
Отец же временами взглядывал на съежившегося мальчика и говорил:
- Простудишься. Иди ложись рядом с матерью.
Алеша не хотел идти спать. Напротив, ему хотелось взять в руки вожжи и править. Тогда не надо и кричать, разу все увидели бы, что он не ребенок.
Лето было прекрасное. Жнецы, приехавшие из Шемахи, разбили лагерь в степи недалеко от пшеничных полей. Рядами стояли там шемахинские фургоны. Просыпались на заре, когда еще только начинало светать, а трава была влажной от росы. Отец срезал пшеницу, а мать, шедшая вслед за ним, вязала снопы. Алеша пас лошадей, кипятил воду, заваривал чай и даже варил похлебку. В полдень, укрывшись в тени фургона, он любил смотреть, как отец с матерью с удовольствием едят то, что он им приготовил. Картошка, сваренная самим, казалась слаще.
Прекрасно было и ночью, когда Алексей вместе с другими ребятами отправлялся в ночное и любовался издали кострами лагеря, горящими около каждого фургона, на огромные черные тени, отбрасываемые в степь людьми, бродящими и сидящими у костров.
Недолго бродили и двигались по степи эти тени. Уставшие за день люди укладывались спать. Догорали костры, тишина опускалась на степь, и от этой тишины звенело в ушах. Алеша долго не засыпал. Он лежал на спине и глядел в бездонную лунную ночь, усыпанную звездами. Ему хотелось их сосчитать, ему хотелось узнать, почему они дрожат и мерцают. Потом ночная прохлада подбиралась к нему, он закутывался в теплое одеяло и думал: уж не от холода ли дрожат звезды на небе? Если звезда падала, чертя по небосводу тонкий огненный след, то Алеша вздрагивал. Он боялся, что этот хвостатый огонь упадет на пшеничное поле и сожжет все, что отец и мать наработали за день. Ему даже казалось, что нужно разбудить взрослых, но отец с матерью спали как мертвые, тесно прижавшись друг к другу и согревая друг друга своим теплом.
Алеша снова укладывался на спину и, подложив руки под голову, глядел на луну и на редкие облачка, посеребренные ею.
Тишина делалась все полнее и чутче. Только слышно было, как жевали траву и фыркали лошади да еще трепетали крылышками невидимые в темноте ночные бабочки.
В воскресенье люди бросали работу раньше обычного. Пообедав, собирались в кружок около костра, рассказывали разные небылицы. Рыжий парень, которого звали Мишка, хорошо играл на гармони. Мужчины пели. Алексей, поскольку считал себя вполне взрослым человеком, подпевал тоненьким голоском. Мать радовалась этому, смеялась и ободряла Алешу, гладя по голове.
Жнитво продолжалось месяц. Пришли хозяева, начался расчет. Подсчитали все снопы. Каждый десятый сноп полагался жнецу. Отец, повернувшись на восток, молился, благодаря бога за успешные труды. Он повеселел, все время шутил с женой и Алешей.
- Ну, вот, - подсчитал он, - в этом году мы с хлебом. Я думаю, даже нужно Алеше отдельно заплатить за его труды. Ведь он тоже работал. Так ли, Алексей Осипович, я говорю? Как приедем в Шемаху, продам два пуда пшеницы и куплю тебе красные сапожки, шелковую косоворотку и даже пояс с кистями. Кроме того, в этот год обязательно отдам тебя в школу.
Жнецы, по обыкновению, молотили свою пшеницу тут же на месте, где и жали. Готовую пшеницу насыпали в мешки, грузили на фургоны. Два дня, день и ночь, шла молотьба, потом караван из фургонов двинулся в сторону Шемахи.
Дома отец исполнил все свои обещания. Вот только послать Алешу в школу не смог.
Когда жнецы вернулись в село, подоспело время косить траву. У отца не было своего луга. Снова пришлось работать по найму. Алексей и на этот раз не отпустил отца одного. Оседлав коня, он возил отцу еду, приготовленную матерью.
Скошенная зеленая трава ложилась рядами. Склоны холмов казались полосатыми. Блестели и вжикали острые косы.
Алексей погонял своего коня, лихо пролетая мимо работающих девушек и женщин.
Отличная погода радовала косцов. Алеша тоже радовался ей вместе со всеми. Вот он нашел отца, отдал обед, а сам устроился поодаль, глядя, с каким аппетитом обедает отец. Он сильно исхудал, загорел за это время. Рубашка прилипла к плечам, ворот открыт, видна волосатая грудь и ключица.
Поев, отец вытер тыльной стороной ладони рот, погладил усы, бороду, перекрестился.
- Большое спасибо тебе, Алексей Осипович.
- Почему ты так называешь меня, ведь я Алеша.
- Нет, ты уже вырос, ты уже Алексей Осипович.
Отец еще долго шутил с ним. Затем посмотрел на небо.
- Парит. Как бы не натянуло дождя. Ладно, Алексей, садись на коня и поезжай домой. Отвези охапку зеленой травы, а матери скажи, чтоб истопила баню, я приду, буду мыться.
Но вымыться в бане отцу уже не пришлось. В тот вечер действительно хлынул дождь. Осип пришел промокший до костей. Попросил постелить ему и сразу же лег в постель. Два дня его била лихорадка. Через неделю он умер от простуды.
... Алексей Осипович, задумавшись, не сводил глаз с фаэтонщика. Наконец он вздохнул и сказал:
- Вы очень похожи на моего отца. И он так же, как и вы, носил усы и бороду.
Иван Филиппыч покраснел, как ребенок, не знал, что ответить.
- Алексей Осипович, я простой фаэтонщик. А ваш отец, наверное...
- А он был простым крестьянином. У него ничего не было, кроме куска земли и двух лошадей.
- Не могу поверить, - удивился фаэтонщик и, сев удобнее, посмотрел на собеседника.
Алексей Осипович ясно видел, что фаэтонщик обрадовался такой новости. Казалось, его подменили. Когда отец, бывало, радовался, он улыбался вот точно так же.
- Пейте, - сказал Алексей Осипович, подвигая стакан, но Иван Филиппыч вдруг поднял бутылку и поднес ее горлышко ко рту. Красные капли потекли по его бороде.
- Сколько у вас детей?
- Трое в доме. А двоих дочерей я уж выдал замуж.
- Кто-нибудь из них учился?
- Куда уж нам? - сказал Иван Филиппыч и стал рассказывать историю своей жизни. Он не стеснялся теперь и рассказывал все, что было на сердце.
