Александр Саверский - Кровь
"Может, сегодня воскресенье? Так вчера... Да нет, кой черт воскресенье? Вчера же пили с французами! Значит, четверг... Вчера четверг, а сегодня пятница, значит!"
-- Соловьев! -- Игорь Юрьевич, топая босыми ногами, грузно спустился со второго этажа, заглянул в огромную, но совершенно пустую кухню, ругнулся и вышел на порог дома.
Окружающий лес встретил его больную с похмелья голову весенним звоном и запахом цветов, что вызвало в Лаврентьеве чувство отвращения к самому себе -- пропитому и с отвратительным запахом во рту. Он дыхнул на весну перегаром и еще раз оглядел небольшой парк, разбитый вокруг дома. Кроме разрывающегося на части соловья, заменяющего присутствие провалившегося в преисподнюю Соловьева, никакой живности он не заметил.
Снова ругнувшись, он вернулся в дом и схватил телефон, начав лихорадочно тыкать в него пальцами. Однако вместо набора номера в трубке раздался голос, распевающий знакомую с детства песню:
Вихри враждебные веют над нами,
Темные си-илы нас зло-обно гнетут.
"Проклятье! Что за идиотизм?" -- отшвырнул он от себя телефон, будто это была змея, в результате чего была нажата кнопка селектора, и голос уже на всю гостиную продолжал выводить:
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще су-удьбы бессмертные жду-ут!
Но мы поднимем...
Игорь Юрьевич догнал брошенный на пол телефон и закрыл ему глотку, вырвав шнур из розетки. Но телефон и не думал молчать. Песня прервалась, и голос, теперь уже похожий на голос Левитана, заявил:
-- Передаем правительственное сообщение! Работают все радиостанции Советского Союза!
"Какого Советского Союза?" -- застонал Лаврентьев и в изнеможении сел на стул.
-- Сегодня, тридцать первого июня...
"Какого июня? -- Лаврентьев был бесконечно возмущен, -- нет, и не может быть никакого такого тридцать первого июня. Впрочем... фильм, книга. Так это розыгрыш!". Игорь Юрьевич с облегчением рассмеялся и стал слушать диктора уже в приподнятом настроении.
-- ...за два года до Всемирного Потопа чеченские террористы захватили Первого Заместителя Председателя Совета Министров Советского Союза Лаврентьева Игоря Юрьевича. Политбюро ЦК КПСС, Верховный Совет СССР и Совет Министров СССР предъявили ультиматум Республике Ичкерия. В ультиматуме говорится...
В этот момент в трубке что-то зашуршало и голос Высоцкого запел:
Лукоморья больше нет,
От дубов простыл и след,
Дуб годится на паркет,
Так ведь нет.
Выходили из избы
Здоровенные жлобы,
Порубили те дубы
На гробы.
Ты уймись, уймись, тоска,
У меня в груди.
Это только присказка -
Сказка впереди-и.
Осторожно поднявшись, убрав с лица умиротворенную улыбочку, Игорь Юрьевич взял телефон и, нежно держа его на безопасном расстоянии, вышел за порог дома, откуда со злостью швырнул адскую машину подальше, за забор. Закрыв за собой входную дверь и прислушиваясь к затихающим звукам, доносящимся из леса, он с облегчением вздохнул и направился в ванную комнату.
Сняв последнюю одежду, которой и было-то всего ничего, он залез под душ и стоял так несколько минут, стараясь прийи в себя. Охлажденный мозг Игоря Юрьевича скрупулезно вычислял тех, кто мог разыграть с ним подобную шутку. Да разве это шутка?
"Отрезать меня -- Вице-премьера -- от связи с внешним миром, какие уж тут шутки?" Нет, оставалась, конечно, еще правительственная связь и мобильный телефон, но использовать их Игорь Юрьевич решил позже.
Он намылил голову, и в этот момент раздался звонок, который заставил бы даже памятник сойти с постамента и трусцой поспешить к телефону. Это была та самая спецсвязь с Президентом. Чертыхаясь по дороге в спальню, где стоял этот немаловажный в жизни Игоря Юрьевича аппарат, Вице-премьер пытался стереть с лица мыло, бесцеремонно ползущее в глаза. Правда, от этого оно залезало туда еще больше.
Добравшись до телефона, Лаврентьев выдохнул скопившееся нервное напряжение, кхекнул и достойным голосом произнес в телефон:
-- Слушаю, Николай Борисович.
-- Где тебя черти носят, дорогой мой? -- прозвучал раздраженный голос Президента.
-- Так французы только сейчас уехали, Николай Борисович, -- отчаянно соврал Игорь Юрьевич.
-- Ты что, не знаешь, что Валютный Фонд тебя ждет? Мы эту встречу готовили полгода, а ты мне про французов, мать твою итить! Где материалы?
-- Так в столе у меня, Николай Борисович.
-- На работе можешь не появляться больше. А в качестве наказания отправляйся-ка ты в Легенду, за два года до Потопа.
-- Слушаюсь, Николай Борисович.
Лаврентьев послушал гудки и уронил трубку телефона на рычаг.
"Все! Отставка! -- отчетливо нарисовалась мысль. -- Впрочем, -успокоил он себя, -- из системы не выпадают, если только по собственному желанию, хотя и противно все это.... Черт, где же прислуга?". Он досадливо вздохнул и уже сделал шаг к выходу из спальни, как вдруг до него дошло: "Да, но позвольте, какая Легенда? Какой Потоп?"
Он сел на стул, стоявший у выхода, не замечая, как продолжает стекать по голому телу мыло. В голове снова прозвучал голос Левитана: "...за два года до Всемирного Потопа чеченские террористы..."
"Что же это такое?" Похмелье оставило Игоря Юрьевича окончательно, вызвав сильную головную боль и сердцебиение.
В этот момент, когда отставленный Вице-премьер уже готов был поверить в глобальный заговор против него неведомых ему сил либо отвергнуть все известные и загнанные многолетним трудом в его голову материалистические учения, в комнате раздался детский смешок.
Он поднял голову. Перед ним стояла маленькая девочка, насмешливо оглядывая его голое, намыленное тело. Игорь Юрьевич был настолько ошеломлен, что даже не прикрыл свои интимные места, позволяя ребенку внимательно рассматривать все свои достоинства. Впрочем, видимо достоинства были не столь велики, поскольку девочку они мало интересовали. Она разглядывала его глаза, будто пытаясь проникнуть в глубину... хм, ну не глубину, а что там у него было с мыслями.
С минуту они молча глядели друг на друга, пока государственный служащий в запасе не выдавил:
-- Девочка, ты как сюда попала?
-- А меня аист принес, -- звонко ответила гостья.
-- Аист? Какой аист? -- недоуменно спросил Игорь Юрьевич. -- Ах, ты шутишь? Знаешь, у меня сейчас плохо с юмором, -- сказал он, -- ступай домой. Где ты...
В это момент за окном спальни раздался шум, окно распахнулось, и в комнату влетела красивая птица.
-- Вот этот аист, -- сказала девочка, указывая на бесцеремонное создание природы, без пропуска и приглашения вторгшееся в покои высокого сановника.
Слова у Игоря Юрьевича кончились. Нет, он хотел, конечно, что-нибудь сказануть, отчего весь этот беспредел прекратился бы, и пусть даже с потерей должности, но голова вместе с надежной его жизнью осталась бы у него под контролем, а слова не шли. Нет, не шли. Слова были где-то там, глубоко, вне досягаемости сознания Игоря Юрьевича. Только остатки рефлексов все еще могли помочь.
Он сделал слабый жест, пытаясь прогнать наглую птицу, но та, словно не замечая голого человека, прошлась по его кровати, бросила там кучку помета, тщательно, по-кошачьи все это зарыла его, Лаврентьева подушкой, противным голосом, открыв клюв, проорала на него: "Мяу!" -- и, нахохлившись, уселась в углу комнаты, то ли заснув, то ли ожидая приказаний своей хозяйки.
Страх, охвативший теперь Игоря Юрьевича, был самым сильным из тех, что испытал он за свою большую, пятидесятилетнюю жизнь. И драки в институте по молодости, и парткомы, где выворачивали его наизнанку, и срывы планов по добыче нефти, а в последние годы все эти "крыши", сосущие деньгу, оказывающие услуги по уводу денег из-под контроля налоговиков, а потом этим же и шантажирующие, -- хватало всякого, натерпелся! Но страхи эти были объяснимы! Он сам их порождал и преодолевал их, контролировал, а здесь...
Игорь Юрьевич заплакал, сначала даже не замечая, как первые слезы оставляют на мыле темные дорожки, а потом его прорвало. И он в голос как медведь заревел, жалея всего себя, жалея свои принципы и беззащитность перед этой маленькой, неизвестно откуда взявшейся девочкой, от великого стыда перед ней. Стыда за то, что вот он -- голый и беспомощный -- позволяет ей делать все, что заблагорассудится, что птица какая-то -- совершенно нелепая -- наложила в его кровать кучу дерьма, а он даже не смог прикрикнуть на нее. А ведь еще вчера его видел по телевизору весь мир, от него что-то зависело в этом большом мире, с ним считались сотни миллионов людей, он был силен, и он был сама власть.
А сейчас? Сейчас Игорь Юрьевич ощущал, что есть вещи совершенно ему непонятные, не укладывающиеся ни в какую систему известных ему законов, если, конечно, не принимать во внимание всякую мистическую чушь, о которой, впрочем, кроме как из сказок, он все рано ничего не знал.
На его голову легла легкая рука и начала его поглаживать, успокаивая.
