Николай Каронин-Петропавловский - Снизу вверх
— Ты забылъ еще одинъ случай, — вставила Надежда Николаевна, хорошо знавшая всѣ обстоятельства Воронова.
— Да, точно, забылъ… Съ нимъ еще произошелъ одинъ случай. Попалъ онъ въ руки къ одному барину, къ тому самому, который часто бываетъ у меня, ты его видалъ не одинъ разъ, — Колосовъ. Человѣкъ суровый, серьезный. Петруша однажды самъ попросилъ его заняться съ нимъ… должно быть, находятъ же на него такія минуты, когда онъ самъ видитъ, какъ пустъ внутри. Попросилъ онъ Колосова и тотъ согласился заняться. Но, вмѣсто того, чтобы исподволь, полегоньку забирать его въ руки, онъ сразу, съ первыхъ же уроковъ, огорошилъ… „Вы ничего не знаете!…“ „Вы говорите глупости!…“ „Вамъ нужно работать, чтобы чему нибудь выучиться!…“ „Это неправда! Не говорите словъ, которыхъ не понимаете!…“ „У васъ нѣтъ никакихъ мыслей, кромѣ животныхъ!…“ Вотъ какъ принялся сразу за него Колосовъ. Это все при мнѣ было… Ну, думаю, ничего хорошаго для Петруши не будетъ… его надо бы прежде погладить, тихонько подкрасться къ нему, тихонько взять его въ руки, да уже тогда и насѣсть на него, чтобы ему дохнуть нельзя было зря. А Колосовъ сразу сталъ рѣзать его на каждомъ шагу, кромсать его на куски, билъ его сверху, снизу, съ боковъ, и Петрушка мой окончательно поглупѣлъ и потерялъ всякій смыслъ. Я сразу увидалъ, что для Петрушки пользы отъ этого не будетъ: очень ужь круто. И дѣйствительно, Колосовъ скоро отказался заниматься… „Этотъ Вороновъ, говоритъ, глупъ, какъ пятьсотъ свиней“. Да и самъ Петрушка радъ былъ оставить эти занятія, которыя мучили его не знаю какъ. Такъ и остался онъ тупой…. Да и нельзя иначе: то его бьютъ, то носятъ на рукахъ, то опять онъ униженъ, раздавленъ. Такъ и остался онъ ни съ чѣмъ. Надо тебѣ сказать, живетъ онъ тутъ въ городѣ бѣда какъ скверно. Со всѣми товарищами рабочими онъ нигдѣ не можетъ ужиться, не уважаютъ его за его глупое самохвальство, смѣются, хозяева также избѣгаютъ его неуживчивости, онъ то и дѣло сидитъ безъ дѣла. Но и у него бываютъ минуты, когда онъ всею душой понимаетъ, какъ подшутила надъ нимъ судьба, какъ его искромсали, какая онъ игрушка… Я тебѣ прочитаю его одно письмо къ матери. Это письмо осталось у меня по такому случаю, что разъ онъ пришелъ ко мнѣ попросить денегъ на марку, а Надя дала ему больше, чѣмъ на марку… и письмо оказалось ненужнымъ, потому что онъ написалъ сейчасъ же новое письмо, уже „со вложеніемъ“.
Ѳомичъ порылся между книгами и газетами, досталъ грязный листокъ бумаги съ нѣсколькими строками и прочиталъ его:
„Милая маменька, видно, я несчастный на всю жизнь останусь, оттого мнѣ нѣтъ нигдѣ счастія, а я ужь боленъ сильно… Часто мнѣ вамъ даже копѣйки взять не откуда, а самъ знаю, какъ вы бѣдуете тамъ… У меня работы нѣтъ, голодаю, рубашка всего одна осталась, и ежели очень грязная, я самъ возьму ее, да мою, сушу и опять надѣваю, а пока хожу въ пальтѣ… Подштанниковъ у меня двое, да чуть живутъ. Однако, я надѣюсь вскорости вамъ послать два рубля. Очень мнѣ чижело, маменька!“
— Вотъ видишь, какъ у него все тутъ хорошо, просто, — продолжалъ Ѳомичъ. — Онъ мучится, что не можетъ достать два рубля старухѣ, которая ѣстъ лукъ. Куда всѣ и слова иностранныя дѣвались! Ему тутъ и въ голову же придетъ сказать, что у него, напримѣръ, меланхолическіе подштанники. Вмѣсто этого онъ прямо плачетъ слезами: „мнѣ, маменька, чижело!…“ А ты его хотѣлъ, Миша, побить. Замѣть, онъ очень честный. Разъ онъ у меня пропилъ тиски, такъ на другой день, какъ только очухался, снялъ съ себя все дочиста и выкупилъ… Можетъ быть, изъ него и вышло бы что-нибудь, ежели бы попалъ въ руки. И не глупый онъ, а только вымотанъ, заигранъ.
Ѳомичъ увлекся и разсѣянно ходилъ по комнатѣ (обѣдъ давно кончился), не замѣчая, какое странное дѣйствіе произвелъ его разсказъ на Михайлу. Надежда Николаевна замѣтила, но не понимала причины необычайнаго волненія Михайлы.
— Главная бѣда, несчастіе, горе нашего брата въ томъ, что мысли нѣтъ… именно той главной мысли, которая бы показала намъ, что дѣлать, куда идти, какъ жить. Нельзя, требовать, чтобы простой человѣкъ былъ ученый, но онъ долженъ жить по своему, а не по приказу, и знать, въ какую точку бить для поправленія бѣдовой своей жизни. Нечего разсчитывать на чужія головы, потому что отъ этого только будетъ игрушкой, куклой. А съ куклой извѣстно какъ поступаютъ: какъ она безсмысленна, молчитъ, то иногда ее сажаютъ на почетное мѣсто, кладутъ передъ ней пирогъ и конфекты, иногда же бросаютъ ее въ темный уголъ и забываютъ о ней надолго, а иногда сѣкутъ!
Ѳомичъ, кажется, еще хотѣлъ продолжать говорить, но въ это время онъ обратилъ вниманіе на Михайлу. Послѣдній мучительно волновался; онъ то вставалъ съ мѣста, то садился. Поблѣднѣвшій до губъ, онъ вдругъ вскричалъ:
— А вѣдь вы не знаете, кто я такой!
Ѳомичъ и Надежда Николаевна съ удивленіемъ переглянулись.
— Кто же ты? — спросилъ Ѳомичъ.
— Вѣдь я сидѣлъ въ острогѣ! Чуть бы еще, негодяй бы вышелъ!
Михайло судорожно выговорилъ это, какъ будто плакалъ навзрыдъ, но на лицѣ его отражалось только негодованіе.
— За что ты сидѣлъ?
— Сжульничалъ!
Надежда Николаевна съ испугомъ смотрѣла на Михайлу, а Ѳомичъ нахмурилъ брови, и оба такъ растерялись, что не могли произнести слова.
Но Михайло не далъ имъ опамятоваться и разсказалъ тотъ мелкій, хотя темный случай изъ своей жизни, который чуть было не погубилъ его. Разсказалъ онъ рѣзко, коротко и съ обычными дикими выраженіями, какъ бы намѣренно усиливая бичующими словами смыслъ дѣла.
— Вотъ какой я подлый былъ! — кончилъ свой разсказъ Михайло и перевелъ духъ.
Ѳомичъ и Надежда Николаевна молчали. Михайло смотрѣлъ уже твердо, но подозрительно.
— Но вы не думайте ничего… Я былъ… а теперь подлость прошла. И я сказалъ оттого, чтобы вы не думали, что… ежели бы скрылъ отъ васъ ту пакость… Когда вы заговорили объ игрушкѣ, то я рѣшился…
— Да, много темнаго бываетъ съ нашимъ братомъ, — возразилъ Ѳомичъ растерянно и задумчиво.
— Но вы не думайте обо мнѣ худого… Я не тотъ теперь.
Выговоривъ это сквозь зубы, Михайло уже гордо посмотрѣлъ на Ѳомича, и во взглядѣ виднѣлась явная угроза: „Берегись заподозрить меня въ чемъ-нибудь!“… Но согласіе было уже разстроено на этотъ день. Всѣ чувствовали какую-то натянутость и поторопились разойтись въ разные углы.
Михайло рѣшился-было работать за станкомъ насильно, но, видно, взрывъ раскаянія и самобичеванія дорого ему стоилъ; онъ безсильно выпустилъ изъ рукъ работу.
Впрочемъ, черезъ нѣсколько дней Михайло возстановилъ дружескія отношенія. Вышло такъ, что Ѳомичъ въ этотъ день въ первый разъ за два мѣсяца предложилъ ему деньги, какъ стоимость его труда, тѣмъ болѣе, что Михайло уже многое дѣлалъ самостоятельно. Но, выслушавъ предложеніе, Михайло бросилъ презрительный взглядъ на деньги, лежавшія на ладони Ѳомича.
— Нѣтъ, это вы покуда оставьте! — сказалъ онъ рѣзко.
— Да ты что, чудакъ? — воскликнулъ Ѳомичъ.
— Рано еще… надо поучиться.
— Вотъ чудакъ! Значитъ, не рано, если я тебѣ предлагаю!
— Это ваше дѣло. Но только вы, пожалуйста, подальше отойдите съ вашими деньгами.
— Но ты, по крайней мѣрѣ, дерзостей не говори!
Ѳомичъ обидѣлся и разгорячился, а Михайло прямо озлился и съ пламенною ненавистью глядѣлъ на деньги, лежавшія уже на станкѣ. На доводы Ѳомича онъ отвѣчалъ дерзостями и дикими словами, ни въ чемъ неумѣренными. Въ концѣ концовъ, они оба начали буквально ругаться. Поднялся страшный шумъ въ мастерской. Ѳомичъ растерянно бралъ въ руки и опять швырялъ разныя вещи, вовсе ему ненужныя, и въ страшномъ возбужденіи ходилъ по мастерской, какъ будто что-то отыскивая, а Михайло ушелъ въ дальній уголъ комнаты и оттуда сверкалъ глазами. Наконецъ, пріотворилась дверь, и Надежда Николаевна вопросительно посмотрѣла на обоихъ. Это сразу привело въ память Ѳомича; онъ внезапно сѣлъ на стулъ, хлопнулъ себя по ногамъ и расхохотался.
— Чуть въ драку не вступили!… Ну, однако, ты, Миша, настоящій ежъ! Тебѣ слово, а ты сейчасъ ужь колючки свои растопыришь… Эдакъ, братъ, невозможно!
Ѳомичъ разсказалъ Надеждѣ Николаевнѣ, изъ-за чего собственно они начали шумѣть.
Но Михайло продолжалъ стоять въ углу, попрежнему, вооруженный злобными взглядами. Только Надежда Николаевна успокоила его, сказавъ нѣсколько ласковыхъ словъ.
Съ той поры натянутость между ними прекратилась.
Съ этого же времени начинается его открытое ученіе. Онъ понялъ, что ему надо много учиться. Это рѣшеніе его сейчасъ перешло въ неудержимое желаніе, какъ всегда. Ночныя свои упражненія онъ до сихъ поръ скрывалъ, но теперь какъ то сразу рѣшилъ, какъ это глупо, и сказалъ своимъ друзьямъ, что ему непремѣнно надо учиться, для чего просилъ Ѳомича свести его къ тому суровому барину, Колосову. Ѳомичъ изъявилъ полнѣйшее удовольствіе, только удивился, почему непремѣнно къ Колосову? Не испугается-ли Михайло его суровости? „Если онъ даже бить меня будетъ, я все-таки буду слушаться его!“ — пояснилъ Михайло энергично.
