Михаил Танич - Играла музыка в саду
Началась отложенная на четыре года мирная жизнь, без ежедневных смертей. И внизу, в парке, был футбольный стадион, настоящий, с большой трибуной. И пришел оттуда как-то солдатик наш Женя Черный (фамилия такая, сам-то он был голубоглазый блондин) и говорит: "Сегодня немцы первенство то ли Тюрингии, то ли Саксонии разыгрывали, в один день, с выбыванием, два тайма по тридцать минут. Футбол такой послевоенный, в общем, мы их штуки на три понесем! Я договорился на пятницу. Майки они нам в красное выкрасят".
Понесем так понесем. Набиваем шипы. А в среду вышли в город - батюшки, все, что можно, заклеено бумажными афишами розового цвета, из угла в угол, по диагонали огромными буквами (позвольте сразу переведу с немецкого) - ФУТБОЛ. В левом верхнем углу: "Ваккер. Бернбург", а в правом нижнем скромненько: "Красная Армия". Цена билета 2 марки.
Ну, афиша и афиша, мы же их понесем, какая разница, что они нас обозвали "Красная Армия", они же без умысла, правда, получается как бы мы ЦДКА, а не команда артиллерийской воинской части, не очень-то и умеющая играть в этот самый футбол. Но мы же их понесем!
И торжественный день первого после такой войны международного футбольного матча настал. Играл духовой оркестр. Офицеры и генералы заполнили трибуну. Немцы проходили через единственный столик, где продавались билеты, хотя войти на стадион можно было и со всех четырех сторон парка, где билетов не продавали. Мы надели выкрашенные пятнами в какой-то свекольный цвет майки, разноперые трусы, гетры и бутсы. Началась разминка.
В воротах у нас стоял невысокого роста, очень прыгучий сержантик Павлик Мишин, акробат из московского цирка, один из ассистентов знаменитого Карандаша; он показывал чудеса, а били ему по воротам мы четверо, и было не стыдно за то, как мы это делали. Все немецкие мальчишки столпились за нашими воротами - хороший признак! Но кто такие пять-шесть остальных наших игроков, не знали не только немцы, не знали и мы сами.
Не прошло и пятнадцати минут, как немцы привезли нашему Павлику три гола. Позор! И как-то так странно играют: все больше назад мяч отдают, а потом пас, рывок - и штука! После мы узнали: они с завода "Юнкерс", всю войну дома прожили и в футбол играть не прекращали. Они были командой, а мы только что из окопов выбрались, еще от пороха не отмылись.
И тут Женя, тот самый, что стоял у истока этой авантюры, забивает приличный гол с левого края. 3 : 1. Нам что-то показалось, а точнее померещилось. Они забили "Красной Армии" еще три гола, и с понурой головой, матерясь, расходились наши офицеры с трибуны. А заплатившие по две марки немцы, наверное, вспоминали своего Геббельса и его пропаганду: футбола у русских не может быть! Откуда?
Нам удалось через месяц сыграть с "Ваккером" вничью 2 : 2, но уже без афиш, без офицеров на трибунах и без того удивившего нас столика с билетами по две марки. А весь этот месяц мы готовились к первенству Группы войск и давали объяснения в СМЕРШе и комитете комсомола: кто заварил этот позор? Кто-то даже распрощался с комсомольским билетом: это и впрямь очень сильно смахивало на провокацию.
Когда через много лет, штатский, я приехал в город Бернбург и был принят в магистрате, весь магистрат был выстроен в холле, и выступая у микрофона, бургомистр сказал: "Он в сорок пятом году пришел сюда с Красной звездой". Я нашелся и сказал: "Я и сейчас с красной звездой!" Невесть откуда ген патриотизма взыграл. Потом я понял: они чествовали никакого не писателя, а участника того исторического матча - легенды маленького города Бернбурга на реке Зааль - Бернбург ан Заале.
А МОЖНО РУКОПИСЬ ПРОДАТЬ?
Несут на рынок тетеньки
Молочные бидоны,
А я с платком и ботиками
Хожу вокруг роддома.
Разводятся, влюбляются,
А ты - одна ответчица
За то, что прибавляется
Сегодня человечество.
Что есть единица измерения писательской жизни? Вы скажете - жена. При какой жене Юрий Нагибин писал сценарий "Рахманинов"? Можно приблизительно ответить. А при какой тот же сценарий писал с ним Андрон Кончаловский ответить значительно труднее. Так вот, решительно нет, не жена, а книга есть единица измерения жизни писателя. Притом не просто написанная, а изданная книга.
Вы принесли домой сигнальный экземпляр, а он пахнет типографской краской, сладчайшим запахом прогресса и лично вашего успеха, стихотворением Пушкина "Пророк", и домочадцы обступили вас и поздравляют, и книга бережно переходит из рук в руки, а тут уже и кто-то звонит по телефону - завидует.
Как, чьи и сколько издавать книг - решалось в Большом Союзе на Поварской. Сколько эшелонов бумаги отдать на эпопеи Георгия Мокеевича Маркова и сколько оставить на эпопеи Петра Проскурина? Это были игроки на главном корте, остальные играли на боковых, а такая мелочь, как я, вообще без сеток и в расчет не бралась. Но сколько-то бумаги было и в распоряжении издательства "Советский писатель", неподалеку от господствующих высот, с которых литература простреливалась удобно, как боевиками в чеченских горах.
Моя же очередная хилая рукопись годами пылилась в шкафу отдела русской советской поэзии, которыми - и шкафом, и отделом - заведовал Егор Александрович Исаев, поэт-лауреат, больше известный своей кипучестью и должностью, а не стихами.
Книжек за всю мою жизнь вышло у меня примерно 15-16: по восемь стихотворения и отдельно - песни. Некоторые писатели расставляют свои пять-шесть книг, изданные десять-двадцать раз, обложкой, а не корешками анфас, и создается впечатление, что здесь живет автор большей части написанного человечеством за всю историю. Плохой фокус.
Мне таким не похвалиться - книжки мои в большинстве своем выглядят сиро, даже убого, как похороны по третьему разряду. Да и не найти мне их все в моем захламленном дому для того хотя бы, чтобы посчитать. Выходили они, особенно четыре книжки в "Советском писателе", трудно. Придешь к Егору Исаеву справиться, как дела, а он или мимо пробежит, сверкнув красными глазами (плохо "просыхая", плохо высыпался), не заметит, а то буркнет на ходу:
- Все хорошо у тебя, старик, относимся к тебе архиположительно!
Тоже мне Ленин! Только что не картавит. Так рукопись второй моей московской книжки пролежала в шкафу 12 лет. А издай ее Исаев через год, может, я и песен бы с горя писать не стал? Так что - судьба?
Давненько как-то, уж сам не знаю как, оказался я в Переделкине в компании молодых талантов за бутылкой на чьей-то снимаемой территории - тогда бывшие студенты Литинститута старались не покидать этого благословенного места, все-таки под бессонными абажурами Леоновы, Катаевы и Федины и делали здесь собственно советскую литературу. Был за столом и Егор Исаев. Но больше других выступал и кипятился такой Максаев, видимо, детский поэт, которому дорогу перешли лично Маршак и лично Чуковский.
Он говорил примерно так:
- Эти жиды полностью захватили детскую литературу. Ты погляди - Агния Барто, Корней Чуковский!
- А Чуковский-то при чем?
- Да жид он, знаем мы. Подкидыш.
- Скажи еще Сергей Михалков.
- И до этого доберемся.
Я был тогда приезжим, вообще - никто, в драку не лез, но заметил: антисемиты, даже молодые, даже за пьяным столом, совсем не говорят, как все мужики, о женщинах - только о евреях!
Такой дух стоял и в редакции Егора Александровича Исаева в издательстве "Советский писатель". Я мог бы пойти и в другое издательство - например, в "Молодую гвардию", но знал: там еще больше "спасали Россию" и самого Егора могли посчитать за еврея.
А потом, с перестройкой, как-то поубавилось этого духа, и меня пригласил на беседу сам главный редактор "Совет-ского писателя" Массалитин, человек интеллигентный. Говорил о своем ко мне расположении, велел секретарше чай с печеньем и карамельками накрыть, мило поговорили. Вскорости его сняли. Не хищник!
А Егор Александрович, уж ему лет 15 как на пенсию пора, гляжу, в другом издательстве трудится. Есть, есть у нас незаменимые люди!
Была у меня все же в "Совписе" одна книжка стихотворений, "Мемуары" называется, которую не стыдно и кому подарить. Сделал ее сам главный художник издательства Володя Медведев. Приятные гравюры, хорошая бумага. Наверное, еврей. Почему я так думаю? А он женат на литовке, а может быть, и на эстонке. Подозрительно, верно?
И вот совсем уж недавно, к юбилею, двумя изданиями вышла у меня как бы итоговая книга стихотворений "Жизнь" - оба издания пристойные: и ту, Издательского Дома Русанова, можно на полке обложкой к гостям поворачивать, а уж другая... Другую в Риге выпустили, как подарок клиентам своего "Parex"-банка. И мне часть тиража презентовали. Эта штучка и вовсе с золотым обрезом, как старинные книги, и вычитана хорошо - ни ошибочки. А золотой обрез даже и не в Латвии делали (там не могут!), а сшитую уже книжку в Швецию посылали. Спасибо Вам огромное, Нина Георгиевна Кондратьева! Целую тебя в щечку, Ниночка!
Еще два слова о Егоре Исаеве можно? Как-то пригласили по телефону из Союза и меня прийти к памятнику Пушкину, в день его рождения венок возлагать, телевидение суетилось. Откуда ни возьмись, и Егор появился. Оглядел всех приглашенных - ни Георгия Мокеевича, ни Верченко, ни Сурова, а Таничи - есть, набежали, самозванцы! Лжедмитрии! Стал Егор Александрович впереди меня, такой уместный, такой импозантный на фоне великого Поэта, и президентским жестом ленточку на венке лично поправил.
