Александр Яковлев - Голоса над рекой
- Что это?
Отец держал в руках маленький прямоугольничек светлошоколадного цвета с какой-то надписью.
- Что это? Что написано?
Это был маленький портсигар, изящный, с закругленными краями, или, может, сигаретница, с выпуклыми буквами поверху. Отец взял очки, висящие у него на шее, на веревочке, надел их и прочел:
- Брейнц майн харц. По-еврейски. Наискосок было написано.
Читать надо было справа налево.
- Переведи!
- Гори, мое сердце, - перевел отец.
Все рассмеялись.
Руки у отца слегка дрожали. Такой легкий тремор был у него уже давно от многолетнего неумеренного курения - по 2 пачки "Беломора" в день, а то и больше, и, главное - начинаемого непременно и ежедневно натощак, но тремор не мешал ему хорошо оперировать и делать даже тонкие операции, как, например, удаление крохотного камешка из юксто-везикального отдела мочеточника, то есть -предпузырного, расположенного глубоко в малом тазу, почему и трудно было тут работать. А он еще делал это быстро и ловко.
У него были выпуклые ногти - так называемое часовое стекло, а ногтевые фаланги - утолщены и закруглены, словно барабанные палочки. Они так и назывались в медицине. Сходство с ними усиливалось от этого часового стекла - фаланги были еще более выпуклыми, - еще больше походили на барабанные палочки.
Чаще всего это бывало у больных с хроническим бронхитом и эмфиземой легких, которые у отца были.
Старшая дочь уже знала, что отец за ее отсутствие бросил курить и была этому страшно рада - она больше всех давно умоляла его бросить, но он не бросал.
- Папочка! Эта сигаретница, кажется, Юлькиной тетушки, ну, их фамильная. Юлька сказала: "Пусть уж из этой, маленькой, курит!" Она ведь, как и я, не знала, что ты у нас теперь некурящий! Знаешь, Юлька сейчас со многими вещами, даже реликвиями, почему-то расстается... Только дедово все оставляет...
Как-то не по себе было дочери: и вино, и сигаретница, а отцу все нельзя...
Привезла... ... Гори, мое сердце... Отец улыбнулся, побросал сигаретницу в полусогнутых ладошках и опустил в карман домашнего костюма.
- Папочка! Вот бы раньше такую!
- Да зачем же? Я разве такие курил?? - он махнул рукой.
...Раньше...
Она доставала фотоаппарат - сыну.
... Раньше...
Когда отцу было 18 лет, его призвали на действительную. Он закончил дивизионную школу, и ему было присвоено звание младшего сержанта и радиста высшего класса - 1-го. Он был направлен в 262 батальон аэродромного обслуживания (БАО) 1-й Воздушной Армии Западного особого военного округа.
Это было в 1940 году.
Через 8 месяцев началась война.
Их округ был реорганизован в Западный фронт, он стал помощником командира радиовзвода, оставаясь и радистом - обеспечивал радиосвязью наиболее сложные операции авиачастей.
Связь с родителями он потерял с конца июня 41 года, - они жили на Украине, в еврейской деревне Нагартаве Николаевской области, которая была сейчас под немцами.
Он надеялся, что родители успели эвакуироваться. Но почему они молчали?
Он волновался, но была война, почта ходила плохо...
В общем, он верил, что родители живы, что вот-вот он о них все узнает.
С тех пор он начал курить.
Буква "Б", как и все, содержала много разного, но любимым среди него, самым, было это; "Боже мой, как хрупка, как катастрофически хрупка жизнь! Дивный талант, глубокий ум зависит от какой-нибудь жилочки, которую порвать, перерезать ничего не стоит... "Рукописи не горят!" Еще как горят!" (Ольга Чайковская)
И вот еще потрясающие слова:
"Благодарение прозорливому Господу - жить со спокойной совестью больше невозможно. И вера не примирится с рассудком. Мир должен быть таким, как хочет Дон Кихот, и постоялые дворы должны стать замками, и Дон Кихот будет биться с целым светом и, по видимости, будет побит, а все-таки он останется победителем, хотя ему и придется выставить себя на посмешище. Он победит, смеясь над самим собой... Итак, какова же новая миссия Дон Кихота в нынешнем мире? Его удел - кричать, кричать в пустыне. Но пустыня внимает ему, хоть люди его и не слышат; и однажды пустыня заговорит, как лес: одинокий голос, подобный павшему семени, возрастет исполинским дубом, и тысячи языков его воспоют вечную славу Господу жизни и смерти".
(Мигель де Унамуно )
В "В" были слова А.Битова о евреях.
"Ведь почему мы евреев не любим? Потому что при всех обстоятельствах они евреи.
Мы принадлежность (выделено автором - А.Б.) в них не любим, потому что сами не принадлежим. Задумывался ты, что в тебе евреи любят? Как раз принадлежность (...)"
Здесь же было переписано все стихотворение Окуджавы "Виноградную косточку в теплую землю зарою..." Столбик стихотворения оплетался нарисованными зеленым фломастером виноградными листочками с усиками (в алфавите были и рисунки, и фотографии).
И еще: "Вот уже много веков на Краковском костеле появляется ежечасно трубач, извещая, что минул еще один час быстротечной жизни". (Это были слова известного поэта их области. Он часто бывал и у них в городе, читал свои стихи. Звали его Марк Сергеев.)
Воздух ясен, и деревья голы,
Хрупкий снег, как голубой фаянс.
По дорогам Англии веселой
Вновь трубит старинный дилижанс.
Догорая над высокой крышей,
Гаснет в небе золотая гарь.
Старый гномик над оконной нишей
Вновь зажег решетчатый фонарь.
(...)
Это стихотворение (не все - то, что было в книге) она выписала из "Алмазного венца" ("Алмазный мой венец") В.Катаева. Там автор значился под именем некоего ЭСКЕССА, данного ему, как и всем героям "Венца" Катаевым. Приходилось разгадывать, искать - это было хорошо: о многом узнавал в поисках сам. Узнавал не только подлинного поэта и его имя, но нередко что-то совсем новое о нем, очень интересное.
Где она узнала потом об Эскессе (это был самый трудный поиск), она теперь не помнит, может, и от самого Катаева, может, он где-то сам написал о нем, но вряд ли...
С - это первая буква имени поэта - Семен, Кесс - первые четыре - его фамилии:
Кессельман.
Его хвалил Блок.
Эскесс жил вдвоем с матерью, вдовой, в Одессе, в подвале... Мать его боготворила. Он ее страстно любил, но... боялся.
У Семы было жирное лунообразное лицо со скептической еврейской улыбкой, на котором часто возникало такое пророческое выражение, что было страшно за его судьбу... Она и оказалась страшной. Он погиб с матерью во время Отечественной войны - был сожжен фашистами...
Возможно ли, - было ли это?
(Верлен)
Вот видишь - приходит пора звездопада, И, кажется, время навек разлучаться...
... А я лишь теперь понимаю, как надо Любить, и жалеть, и прощать, и прощаться.
(Ольга Берггольц)
"Вот бы и мне (как Монтеню!) написать такую статью, в которой мотивированно, а значит увлекательно (...), нашли бы место цитаты (...) не одна, не две, а целая река цитат".
(Юрий Олеша)
"Г" начиналось словами о Гейне:
"Гейне приходил в Лувр, часами просиживал около статуи Венеры Милосской и плакал. О чем? О поруганном совершенстве человека. О том, что путь к совершенству тяжел и далек, и ему, Гейне, отдавшему людям яд и блеск своего ума, уж, конечно, не дойти до той обетованной земли, куда его всю жизнь звало беспокойное сердце".
(Конст. Паустовский)
Кончалась страничка словом, о многом им говорящим:
"Гипс".
В "Д" она любила это: Двое и яблоко.
Изобразить эту фразу (название одного стихотворения Вероники Тушновой) так, чтобы яблоко было нарисовано, придумала она. Яблоко было красное, а черенок и листочек зеленые.
И это, из забытого нынче Эренбурга, из "Бури", любила:
Другие встретят солнце
И будут петь и пить,
И, может быть, не вспомнят,
Как нам хотелось жить.
"Е" с первой строки содержало мысль, касаемую посадки посторонних в "Росинанта"
("чужая людская беда" - в стихотворном посвящении мужу из подаренного ему алфавита).
Если жизнь облыжная
вас не дарит дланями
Помогите ближнему, помогите дальнему!
Помогите встречному, все равно чем именно,
Подвезите женщину - не скажите имени!
(Андрей Вознесенский)
И была приклеена ее фотография, очень подходящая к этому случаю: мольба на лице, прижатые к груди руки - так, по какому-то поводу она была снята в позе просящей.
"Если человек во сне в Раю и получил в доказательство своего пребывания там цветок, а проснувшись, сжимает этот цветок в руке - что тогда?!" (Колридж, 18 век)
Страница с буквой "Ж" наверху начиналась с фамилии Желтков.
Сбоку, обрамленная волнистой тоненькой рамочкой, была фраза, относящаяся к этой фамилии, на что указывала золотая стрелка.
"... то скажите ей, что у Бетховена самое лучшее произведение (...)
L. van Beethoven. Son. N 2, Opus 2. Largo Appassionato".
(А.Куприн)
"... жизнь все же не символ, не одна-единственная загадка и не одна-единственная попытка ее разгадать, что она не должна воплощаться в одном конкретном человеческом лице, что нельзя, один раз неудачно метнув кость, выбывать из игры; что жить нужно - из последних сил, с опустошенною душой и без надежды уцелеть в железном сердце города - ПРЕТЕРПЕВАТЬ (выделено автором - Д.Ф.). И снова выходить - в слепой, соленый, темный океан".