Александр Яковлев - Голоса над рекой
Если бы только он захотел, если бы это ему было надо!
В том-то и дело... А ему было все равно.
Он любил ее всегда, она знала это, и ему было все равно - безупречна она или не безупречна... А ей... ей хотелось нежности:
Боже мой, оказывается, любовь и нежность - не одно и то же!.. Вот, например, Антон Павлович Кержун, ВЕЛИКАН, любимый ее герой любимого писателя*.
Она, кстати, не относилась к нему, как к литературному герою, ни в коем случае, а ощущала живым человеком, хорошо ей знакомым, причем таким, о котором всегда мечтала. Так вот, Антон Павлович Кержун...
Он умел "щепоткой" пальцев "обирать" слезы с ресниц любимой - "теплые и веские"
эти слезы, большие, как "поспелый крыжовник"...
Господи! Ведь женщине не просто нужна любовь, да, да - не ПРОСТО ЛЮБОВЬ, а ПРЕКЛОНЕНИЕ, то есть нежность, именно нежность, ведь преклонение и есть высшая форма нежности. И нужно-то все это лишь затем, чтобы и она могла преклоняться - в ответ на это великодушие, на эту нежность - не просто любовь, а вершину ее.
Почему он не дает ей этой возможности?
Когда мужу было 55 лет, она подарила ему особый алфавитный блокнот, в который были вписаны любимые ее стихи или отрывки из них, разные мысли... Это был ЕЕ АЛФАВИТ, который, конечно, всегда был предлогом...
Кстати, на странице, где наверху стояла буква "П", он вновь прочел написанные подряд знакомые слова: "Палата, подарки, позвонки, перевозчик-водогребщик, парез, перо жар-птицы, перстень, % голубого неба, Планида, парус..."
Тогда, после второй операции жены, он забыл спросить ее, что это за слова, не до них было, а потом тоже не до них, ну а потом - забыл вообще, да и листочек со словами куда-то делся...
Блокнот начинался с такого ее стихотворения, которое было как бы посвящением:
Ты хороший,
Ты очень хороший,
А хотелось,
Чтоб был Великаном,
Чтобы слезы мои обирал ты,
Чтоб дорогой людей подбирал бы,
Чтобы "цаплиные яички"
Ты домой приносил иногда,
Чтоб чужая людская беда
Для тебя не была ерунда,
Чтоб цветы у девчонки-цыганки,
Что засохли давно и жалки,
Ты купил лишь затем,
Чтобы дать ей Рубль иль два,
И помчать "Росинанта"!**
..."Вот пришел великан
и упал..."
Стихотворение это она тогда не дописала, не знала как, чем закончить, то есть не знала, как написать Главные Слова. И она оставила для них место, но так и не дописала. И не потому, что некогда было или забыла, что это надо, нет - как-то не выходило, не писались нужные слова...
Так и осталось посвящение недописанным...
Муж не придал этому значения, скорее всего и не заметил, что законченности здесь не было.
...ВОТ ПРИШЕЛ ВЕЛИКАН...
Тут все было ее мечтой. Мечтой о своем Антоне Павловиче, который к ней непременно должен прийти, хоть когда, хоть во сколько лет! И пусть это будет он, ее муж, пусть, лишь бы Великан! Чтобы тоже - ОБИРАЛ ее слезы, покупал у цыганки завядшие цветы ("цыганкины цветы"), сажал в свою машину (в "Росинанта") на дороге любого (О! Это - особенно! Муж никогда этого не делал.), назвал бы хоть раз обычные куриные яички "цаплиными"!
Да! Да! Цап-ли-ны-е!
ВОТ ПРИШЕЛ ВЕЛИКАН!
И пусть он тоже, как там, придет и заплачет, пусть! Это особенно важно, особенно!
Да, особенно!
Она, когда читала повесть, подсчитала, что Антон Павлович Кержун, Великан сам, хотя он там и не считался Великаном, и его Ирена Михайловна плачут 40 раз, то есть плачут через каждые 1-3 страницы!.. И что Великан упал. Пришел и упал, не побоялся, хотя и Великан (он - не он Великан - все равно он!).
Да, не побоялся! Правда, у них там по-настоящему никто не падал, это у них такая поговорка была, для успокоения, но ведь не каждый для успокоения такое бы себе выбрал, а они выбрали! И он, Антон Павлович, действительно не побоялся бы, ни за что бы не побоялся упасть! Если бы было надо, если действительно было надо - пришел бы и УПАЛ,- вот что важно.
А, что говорить...
Цветы ей муж вообще не преподносил, был, правда, один случай, в армии, в Венгрии, но не об этом же особом случае вести речь!.. И сейчас бывало, конечно, бывало, но так редко... Скажем, если он видел, что цветы продаются прямо под носом, или если кто из больных приносил ему, или случалось такое по весне, - она настоятельно (!) просила остановить машину возле какого-нибудь куста черемухи, мимо которого они проезжали, и ему приходилось выходить и ломать черемушные ветки, но это ведь тоже не могло идти в счет! - ведь делал он это по просьбе, да еще настоятельной,- без своей воли, без своего желания!..
Сам же он, сам, лично, специально за цветами никогда не охотился, нет, этого не было. Даже в праздники. А уж если бы увидел завядшие!.. - ни в коем случае, даром бы не взял! Потому что ее муж никогда бы не взял в ум купить завядшие цветы просто так, да, просто так,- ну, для игры, в шутку, для предлога - отдать девчонке эти копейки - цыганке ли, не цыганке, и, конечно, не потому, что жаль ему было эти копейки, нет - просто в голову сроду не пришло бы такое -ну, не Великан он, ну что тут поделать!..
Насчет слез. Он никогда не плакал (как и не падал). Правда, раз, один раз - было. И она слышала, как он плакал, точнее, кричал в голос. Это, когда она приехала от профессора из их областной клиники, и муж узнал, что ей предстоит операция. И какая.
...Он сидел на краю ванны, включив широкую струю воды, чтобы крика не было слышно, а она в этот момент случайно вошла в ванную.
В своего "Росинанта" людей сроду не сажал, это уж никогда! И придумывал в оправдание всякую всячину: вдруг, например, сядет к ним ненароком какой-нибудь хулиган, вдруг придется задержаться где-нибудь из-за этого пассажира, а ей в это время надо будет, скажем, срочно попасть домой, чтобы лечь - нехорошо ей станет, да мало ли что может быть, если в машине посторонний!.. Хотя она-то всегда умоляла остановить машину. И все это хотя "Великана" читал и прекрасно знал, как эта повесть любима женой.
Муж внимательно прочел подаренный ему АЛФАВИТ, и он ему понравился.
Спустя какое-то время жена забрала его - он лежал в стопке книг на стуле возле кровати мужа, но никогда им не перечитывался.
Теперь блокнот стоял на полочке над ее письменным столом.
Муж не заметил исчезновения.
Почти все, что было в этом алфавите, она знала наизусть. Цитаты... Но были не только они - были и ее стихи и мысли, а цитаты... Они ведь тоже были ее! Ее, сокровенное, без чего она не могла бы теперь быть собой и чем так хотела, именно как СВОИМ, поделиться с другими, сейчас - с мужем...
(Таких алфавитов было сделано ею разным друзьям 15 штук и всем по-разному в смысле содержания, выбора цитат и оформления. Надо сказать: труд большой.)
Цитаты - цикады, говорил Мандельштам, потому что ими неумолимо напоен воздух. Ты становишься СОБСТВЕННИКОМ ЦИТАТ, введя их в свой духовный мир. А ее духовный мир был настолько НАПОЁН ими, так ими НАПРЯЖЕН, что мог бы просто взорваться!..
"А" начиналось двумя словами:
Аббат Прево.
За ними шла строфа стихотворения:
А навстречу,
улыбаясь,
В блеске солнца, как в тиаре,
золотая,
голубая
Беатриче Портинари...
(Б.Пильник)
Айда! День выбросил дугу!
(Алик Ривин)
Еще:
А в Библии красный кленовый лист
Заложен на Песни Песней.
(Анна Ахматова)
Были и такие слова:
"А чья-то огромная многосердечная доброта до сих пор склоняется надо мной, извлекая со дна любой печали".
(Белла Ахмадулина)
И очень дорогие ей слова Анны Ахматовой, которые всегда связывались с отцом, с посещением его в лагере:
А я иду - за мной беда!
Не прямо и не косо,
А в никуда и в никогда,
Как поезда с откоса...
Кончалась буква словами (и музыкой!) детской песенки, которую сочинила их младшая дочь, когда ей было 14 лет:
А там вдали - рассвет,
А там вдали - преград нет,
А там вдали - идет пароход,
А там вдали - мой друг идет.
Рассвет, рассвет ясный,
Рассвет, рассвет красный,
Люблю тебя, рассвет, каким бы ты ни был,
Люблю тебя, рассвет, каким бы ты ни был...
Ноты песенки были написаны сбоку - сестрой, закончившей музыкальную школу. Она и мелодию песенки сочинила.
А все-таки жизнь хороша, И мы в ней чего-нибудь стоим!
(Арсений Тарковский)
Отец очень любил спидолу и, когда было время, часами слушал всякие ВОЛНЫ (особенно летом, в отпуске...)...
Когда он купил ее, младшей дочери было 8 лет, и она первый год вела тогда дневник. В нем есть такая запись, как и остальные, написанная красивым детским почерком с наклоном и нажимом, которая называлась "Папа" (дневниковые ее записи много лет потом все еще были с заголовками):
"15 июня 1966 года, Среда.
ПАПА Мой папа врач-хирург. Он много спас людей. У него есть радио по имени SPIDOLA.
Он ее очень любит".
Spidola была написана крупно, красным карандашом.
- Да, папочка! Юлька передала тебе, лови! - старшая дочь бросила отцу небольшую, вроде металлическую вещицу.
- Что это?