Андрей Зарин - Кровавый пир
– Батько судить приехал! – раздалось в толпе, и она разом всколыхнулась и расступилась на две стороны. Василий взглянул перед собою и увидел страшную картину.
Вся соборная паперть была залита кровью, и у входа в церковь лежал, раскинувшись, обезображенный труп. Лица его не было видно, но в откинутой руке был зажат длинный нож, весь почерневший от крови.
А у пяты высокой колокольни во всяких позах, в изодранных одеждах, а некоторые и обнаженные вовсе, лежали брошенные, с завязанными руками старики, мужчины, женщины и даже дети. Впереди всех на ковре, в дорогом кафтане и латах, лежал пожилой полный мужчина. Лицо его было смертельно бледно. Ковер под ним был смочен кровью.
– А что было тут? – спросил Стенька, останавливая коня и быстрым взглядом окидывая картину.
– А какой‑то бисов сын, – ответил Фролка, – стал у двери да и ну, машет ножом и не пускает!
– Это дура, Фрол! – высунувшись из толпы, крикнул какой‑то оборванец.
– И впрямь дура! – усмехнулся Стенька – А ну, братики, подымите мне воеводу!
Он медленно слез с седла и вперевалку пошел к раскату.
Двое казаков бросились к лежавшему на ковре и, быстро взяв его под руки, поставили на ноги.
Стенька медленно подошел к нему, принял от казаков, взял под мышку своей сильною рукой и с ним вместе скрылся за маленькой дверкой колокольни.
Кругом воцарилась мертвая тишина. Василий, Фрол и Васька Ус слезли с коней и все с замиранием сердца смотрели на верх колокольни.
– Вон они! – крикнул их толпы голос.
– Дурень, – ответил другой, – батько его на самый верхний венец взведет!
– Тихо идут как! Я в минуту бы…
– Небось батька, поди, несет его на руках!
– Вошли, вошли!..
На верхнем ярусе колокольни показался Стенька и с ним рядом воевода. Они стояли плечо о плечо.
Стенька что‑то говорил воеводе. Воевода покачал головою.
– Ишь, ишь! – заговорили в толпе. – Ну, конец тебе, воевода!
Стенька, видно было, как подтащил воеводу к низким перилам и толкнул его от себя в грудь обеими руками.
– Ух! – охнула толпа. Тело воеводы мелькнуло в воздухе и грузно ударилось о землю.
Что‑то вздрогнуло в груди Василия.
– Ишь ты как побелел, братику! – сказал ему, толкая его в бок, Ивашка Волдырь.
– С непривычки, – усмехнулся Ус.
Стенька Разин тихо вышел из‑под колокольни.
– Ну, и поджигать можно! – сказал он, подходя к своим.
– А что с этими сделать присудишь? – спросил Ус. Стенька оглядел толпу связанных равнодушным оком.
– Что? Да повесить их! – ответил он и пошел.
– Расправляйтесь, братики, со своими недругами! – крикнул Ус.
В ответ ему раздались рев и вопли. Толпа, стоявшая доселе в нетерпеливом ожидании, рванулись к подножию колокольни.
Вон казак взмахнул саблею, какой‑то мужичонка, вопя, рвался вперед, подняв над головою огромный кол; вон ражий стрелец закрутил волоса женщины на руку и медленно водил по ее горлу ножом. Кровь брызнула фонтаном, и он осклабился.
Василий отвернулся в ужасе и побежал вдогонку за атаманом. Вдруг он поскользнулся и упал, руки его скользнули по чему‑то влажному. Он поднялся. Тонкой струею от собора текла липкая кровь, перемешанная с грязью.
Он добежал до приказной избы и перевел дух. Навстречу ему с гоготом казаки, посадские и стрельцы ворохами тащили толстые книги, свитки и грудой кидали перед собою на площадь.
– Куда это? – спросил Василий.
Один казак посмотрел на него с удивлением.
– А жечь! – ответил он.
Василий вошел в избу. Посредине стоял длинный стол, уставленный едою, кубками и сулеями. Стенька Разин, засунув за широкий кушак руки, сдвинув шапку на затылок, кричал казакам:
– Несите, несите, молодцы!
Он увидел Василия и кивнул ему.
– Вот так я сожгу все дела и на Верху, в Москве! Ну их к бису. От них только одно горе!
Василий опустился на лавку. Стон и вопли стояли в его ушах; чуть он закрывал глаза, перед ним вставал стрелец, режущий женщину. Он невольно вздрагивал и раскрывал глаза.
– Что ты такой сумный? – спросил его Стенька, подходя к нему.
– Крови много! – тихо ответил Василий.
– Ха – ха – ха! A казаком назвался! Как же ты, братик, воеводу накажешь?
Словно кнутом ударил он Василия, и тот сразу загорелся злобою. Глаза его вспыхнули.
– Вот то‑то! – одобрительно сказал Стенька – А тут, братику, каждый свои счеты сводит.
В избу друг за другом стали входить есаулы. Лица всех и одежда были испачканы кровью. Глаза горели страстью, и все, крича и шумя, казались пьяными.
– Ну, хлопцы, поработали за сегодня! Пображничаем! – сказал Разин, садясь в голову стола. – Ты, Фролушка, справа садись, а Василий слева, вот так! Ты, Вася, – обратился он к Усу, – вином потчуй. Наливай водки сначала по доброй чаре!
Казаки жадно набросились на вино и пищу. Они брали руками из мисок куски мяса и рвали их зубами, запивая вином, медом, водкою. Беседа делалась все шумливей и шумливей.
Стенька весело расспрашивал всех о взятии города.
– Ни, – говорил Ус, – и у Вознесенских ворот было мало драки. Только немчин один…
– Какой немчин?
– А тот. Помнишь, батька, когда мы отсюда уходили, воеводы до нас немца послали. Ты еще его чуть саблей не окрестил.
– Так он, песий сын, дрался?
– Пока не зарубили его, все саблюкой махал!
– Ишь, бис его возьми!
– А там и ничего больше, – заговорил Фрол, – только черкесы да персюки дрались. Ну, да их немного и было!
– Всех позабрали?
– У батьки их попряталось много, на митрополичьем дворе.
– Ну, тех оставить надо до поры. Уважим батьку! Эх! – смеясь, воскликнул Степан. – А помните, есаулы, как ваш батько в этой избе булаву сложил. Еще воеводы так‑то кочевряжились!
– Эге – ге! А помнишь, батько, як князь Львов шубу у тебя оттягал, – сказал Федька Шелудяк, рослый мужик с бабьим лицом.
Стенька кивнул.
– Попомнились ему мои речи, вражьему сыну! А вы, братики, дуванить будете, шубу мне отдайте!
Василий молча сидел подле атамана и с удивлением смотрел на него. Что в нем? Вот он сидит со всеми, такой же, как все. Даже одет не лучше, чем вот хоть Ивашка Терской или Васька Ус. И говорят с ним все, как со своим казаком, а вот он встанет да оглянет всех – и вдруг шапки полетят с голов, и все смолкнет, и по одному слову его пойдут в огонь, на верную смерть.
И Василий чувствовал, что и он за этим Стенькой пойдет везде. Степан, словно угадывая его думы, оборачивался к нему и ласково трепал по плечу.
– Пожди, братик, скоро на Саратов пойдем! – говорил он ему.
В избе уже шел дым коромыслом. За дверями избы глухим стоном отдавалось народное буйство.
Степан подозвал своего любимого Волдыря и тихо сказал ему:
– Ты, Иваша, пойди собери раду да скажи о добром казачестве. Завтра, мол, присягать будете!
Волдырь пошатнулся и пошел из дверей.
– А ты, Федя, – перегнулся Степан к Шелудяку, – закажи все добро в Ямгурчеев городок тащить. Завтра там его и подуваним.
– Ладно, батька! – покорно ответил Шелудяк и вышел следом за Волдырем.
– Пейте, браты есаулы! – закричал Степан. – Пейте, казаки! А ну!
– Помнишь, атаман, – сказал ему Терской, – как про нас песню Кривоглаз сложил. Славный мужик был и песни ладно складывал! Персюки зарубили!
– А ну!
– Подтягивайте, хлопцы!
Терской приложил руку к щеке и затянул высоким фальцетом:
Что пониже было города Саратова,
А повыше было города Камышина,
Протекала, пролегала мать Камышинка – река:
Как с собой она вела круты красны берега.
Круты красны берега и зеленые луга…
Песню подхватили гуляющие и хмельные казаки, и она гулко разнеслась по приказной избе. Пели они про то, как удалые разбойнички перетащили через нее на Волгу с тихого Дона свои струги и пошли вниз на сине море Хвалынское, и было в той песне столько молодецкой удали, столько шири и воли, что у Василия слезы выступили на глазах, и, сжимая кулаки, он думал про себя: «Вот она, жизнь молодецкая!»
Песня вынеслась на площадь, там подхватили ее проходившие казаки и понесли дальше, и зашумела она по всему городу.
– Ну, братцы, – вдруг сказал Степан, – а я с вина да радости и захмелел совсем. Поеду к себе на струг. В утро свидимся, а вы пока что гуляйте! Вася, – сказал он Василью, – ты спать‑то на струг ворочайся. Поедем, Фролушка!
Они поднялись и вышли из избы. Их ухода почти не заметили пьяные есаулы. Песни сменялись песнями.
Василий поднялся и осторожно вышел из избы. Время приближалось уже к вечеру.
IV
Василий вышел на крыльцо и на минуту остановился в изумлении и ужасе: у крыльца стояла огромная лужа крови и в нее вливалась широкая кровавая река из собора, откуда все еще раздавались неистовые крики, смешанные с воплями и стонами.
– Что там деется? – машинально спросил Василий у пробегавшего мимо стрельца. Тот на мгновение приостановился.
– А лиходеев бьют! – ответил он и побежал дальше. Площадь представляла волнующееся море лиц и голов.
