Александр Вельтман - Саломея, или Приключения, почерпнутые из моря житейского
К получению жалованья Дмитрицкий выздоравливал; но однажды, во время болезни своей, он надумался и решил, что глупое счастье надо заменить чем-нибудь умным. И вот все время болезни он стал посвящать на изучение волшебной науки, по части превращения листов. Эксперименты постоянного совершенствования в науке он производил над помещиками, и, по пословице: «бей сорок, бей ворон, добьешься и до белого лебедя», он зашиб однажды изрядный куш у одного юного агронома. Деньги развивают фантазию и в прохладных душах, с ними непременно хочется летать. Ремонтерство – пресоблазнительное поручение для кавалериста[3]: подорожная на все четыре стороны, пики» – в Бердичев. Отправился и наш герой в Бердичев. Счастлив. Там-то в Бердичеве, тьма казначеев, тьма ремонтером, тьма понтеров, тьма Эстерок или Эсфирей, Лий, Рахилей, которых называю! Рохли мм, жидок евреев – иудеев – факторов, контрабандистов и талмудистов, панов, панн и паненок, шляхтянок и гардеробянок. Чудо! Корчмы, бильярды, карты, коханки, мазурки, панские реньчки[4] и ножки, сто тысенц дьяблов и цо еще? – больше ничего не нужно, всё есть. Дмитрицкии прибыл благополучно; по обычаю, остановился в корчме, потому что где живет израиль, там нет домов, а есть корчмы: это ряды длинных заездных мазанок с крытыми дворами напролет из грязной улицы в вонючий переулок. Переднюю часть корчмы составляет комната для приезда вельможных панов. Здесь можно присесть на стул, прилечь на канапе, посмотреться в зеркало, выглянуть на улицу, раскинуть ломберный стол, побеседовать с какой-нибудь Рифкой, угодливой хозяйкой в жемчужных мушках, или с Пейсой, ее сестрой, или дочерью, с распущенными кудрями до плеч. И Рифка и Пейса смотрят в глаза и неугомонно допрашивают, не потребно ли чего-нибудь пану: «А может быть, пан покушает чего-нибудь? а может быть, пан чай будет пить?… пан с ромом пьет?… а может быть, пан желает что купить?» Только что пан заикнулся, Пейса уже исчезла, прокричала в нос на дворе: «Хаймэ, Хаймэ!» – и еще что-то по-своему, и жидок Хайм бежит в ряды. Глядь, из какой-нибудь лавки крадется Хайм, а за Хаймом из всех лавок бегут Хаймы, Мошки, Иоски, Абрамки и Шлёмки с узлами. Хайм в двери, и все за ним. Напрасно и Рифка и Пейса застановили двери, хотят припереть на крюк: жиды ломят, проталкиваются, кладут на пол свои узлы, торопятся развязывать, и каждый, бранясь по-жидовски со всеми прочими и охуждая чужие товары, расхваливает свои и сует их в руки панские.
Этой картины, не только живой, но и писаной, не найдешь даже и в Москве, где некогда, по татарскому обычаю, купцы держали при себе таких сидельцев, которые тянули покупщиков к лавке за ворот.
Но мы еще не кончили описания корчмы. Рядом с приемной меблированной комнатой лежит небольшая штуба хозяйская; здесь две кровати, подле окна стол, в углу печка, подле печки лавка, в другом углу шкаф с посудою, по стенам полки с горшками и плошками. Под заскорузлыми перинами ложе Рифки и Пейсы с братьями и сестрами; на печке ложе старой жидовки, а на лавке наймочки.
Все остальное протяжение корчмы, от улицы до переулка, разделяется на отделения для заезжих – вход прямо со двора; каждое отделение разделено надвое печкой, которая таким образом и составляет стену, или перегородку, очень удобную для топки камышом и бурьяном. Втащат несколько связок длинного камышу, разложат в грубе огонек[5], воткнут один конец связки, камыш вспыхнет, затрещит, и по мере того, как огонь пожирает, камыш вдвигается в печь. Проглотив связок десять камышу, груба раскалится как нельзя лучше, и вы до самого вечера имеете полное право жаловаться на нестерпимый жар, духоту и в случае слабой головы на угар; а ввечеру можете снова топить или почивать в прохладной комнате.
На дворе корчмы постоянное месиво грязи; это в одно и то же время и конюшня, и сарай, и хлев, и курятник, и помойная яма.
Город – не столица обширного размера, и потому экипажи – лишняя вещь; можно, не уставая, ходить из конца в конец пешком; по сторонам улиц грязь не так глубока, и всегда есть, вместо тротуара, пробитая тропинка; но если вы – смелый кавалерист, то можете оседлать какого-нибудь жида и переехать на нем чрез топь. Впрочем, в каждой корчме можно нанять пару кляч в бричке с дышлом, и какой-нибудь Шлёмка довезет вас и на бал и с балу.
Жидовское местечко – удивительная вещь: это шайка, но не разбойников и не воров. В этом случае каждый жид честен как черт: как черт не убьет, не украдет, но как черт – обманет, проведет, надует, обморочит, соблазнит, раззадорит, и вы почувствуете какую-то тяжесть в кармане и выбросите из него все деньги жиду за дрянь, как черту душу за земные наслаждения.
Кто не живал посреди израиля, тот не понимает достоинства картин жидовской школы.
Вот на лавочке у ворот одной корчмы сидит офицер, в шинели и фуражке; что-то очень смутен; облокотясь на колени, он запустил руки в густые кудри и, как будто насильно похилив голову книзу, заставил ее устремить глаза в землю. Сидит и молчит, не смотрит даже на Пейсу, которая, накинув капотик на одно плечо, стоит подле.
– Вы сердитые такие, не хотите говорить, – сказала она ему с участием.
Офицер молчит.
– Знаю я: пан Желыньски обыграл вас; сказала я, что не играйте с паном.
– Да поди прочь, пожалуйста!
– Зачем пойду прочь? я хочу здесь стоять.
– Ну, стой, да молчи.
– Я только жалею вас, больше ничего; а вы сердитесь.
– Ах ты, Песька! ну, поди сюда!
– Как это можно!
– Ну, поди прочь!
– Где тут квартирная комиссия? – крикнул улан, подъезжая к соседней корчме.
– Улан! какого полка? – спросил офицер.
– Татарского уланского, ваше благородие, ремонтной команды.
– Кто офицер?
– Поручик Дмитрицкий; вот не допрошусь, где квартирная комиссия: заготовить надо квартиру его благородию.
– Пустяки, брат; здесь и в месяц не добьешься порядочной квартиры; а твой офицер, верно, не остановится в мурье.
– Как можно, ваше благородие; он приказал, если не отведут хорошей квартиры, так нанять.
– Так нечего и хлопотать, вот здесь есть квартира, лучше и не найдешь.
– Поди посмотри, прекрасная, меблированная, с зеркалами комната, – сказала Пейса.
– Да уж, верно, понравится его благородию, – сказал улан, посматривая на Пейсу, – так я поеду, буду ждать его у заставы.
– Веди прямо сюда; да постой, служивый, ты посмотри, ты увидишь, какая прекрасная квартира, мы за постой дешево берем.
– Ну, посмотрю, – сказал улан, въезжая на двор и слезая с коня.
– Видишь, какая квартира для твоего офицера?
– Славная, славная!
– На-ко, выпей с дороги.
– И квартира славная и хозяйка славная!.. а уж мой офицер такой, что и квартиру ему подай славную и хозяйку славную… ох, да и водка какая славная!..спасибо!
– Если понравилась, так выпей еще… Смотри же, прямо к нам веди, не слушай других…
– Небойсь; да закусить, брат жидовочка, дай чем-нибудь.
– Сейчас, сейчас; вот два бублика.
– Довольно одного. Так прощайте же покуда.
– Офицер твой любит играть, может быть, в карты, так мы ломберный стол поставим, – сказала Пейса.
– И играет, и гуляет, – отвечал улан, моргнув глазом.
– Женатый или нет?
– Какой женатый!
– А богатый?
– Да сорит деньгой; куда их беречь: и поигрывает, и вашу братью задаривает… щедрый, нечего сказать! Ну, поеду навстречу.
– Прямо сюда, да не ошибись. Я пошлю фактора на заставу… Хаймэ! гэ!
Пейса что-то пробормотала, и Хаймэ побежал за уланом.
– Хвалит своего офицера, – сказала Пейса, выходя за ворота, – в карты играет…
– Э?
– И богат; вот и играйте с ним.
– Э?
– Да; со своим братом офицером лучше вам играть; а эти паны в париках – шулера.
– Э?
– Да, я вам говорила.
– Э? Сидоров, дай трубку.
– Трубку-то я подам, сударь, да пустую.
– Табаку нешто нет? Поди возьми у Соломона фунт.
– Поди возьми! – бормотал косолапый кавалерист-денщик про себя, отправляясь в лавку, – пожалуй возьму; мне что! я поди возьми, так сам не будет отвечать… Эй, давай фунт табака барину.
– Фууунт?
– Да, фунт! сказано фунт, так фунт. – У тебя карбованный али сто?
– Да, сто! как бы не так!
– Давай деньги.
– Поди у барина возьми, он тебе даст.
– Даааст? а у барина деньги есть?
– A у кого ж и быть деньгам, как не у господ? Ну, давай же или сам неси; барин велел фунт табаку принести; ну и ступай.
– Велел?
– Говорят, велел; ступай, он, чай, расплатится с тобой.
– Расплатится?
– Стало быть, расплатится, когда велел целый фунт приносить.
– Пойдем, пойдем.
– Пойдем.
Между тем офицер, не дождавшись табаку, отправился по соседству, корчем через пять, к пану Желынскому.
Пан Желынский был знатный игрок, старый пес в рыжем парике, с преотвратительной наружностью. Все знали его ремесло, говорили ему в глаза: «Ты, пан, шулер! с тобой нельзя играть!» Он на это издавал звук: «хэ, хэ, хэ, хэ?», садился за стол, высыпал горсть червонцев, разламывал звучно обертку колоды, раскидывал ее, как веер, и, пропустив с треском карту в карту, клал тихо на стол и произносил: «Не угодно ли?» На это магическое слово ничего нельзя было отвечать, кроме: «Угодно!»
