Леонид Гаврилкин - Остаюсь с тобой
Алесич поворачивается на другой бок, натягивает одеяло на голову, оставляя только узкую щелочку перед носом. Разве думать о Кате? Кстати, она вспоминается ему не первый раз. Всплывает лицо, как солнечный зайчик в темных уголках памяти. Она и сегодня вспомнилась, однако не могла поглотить его мысли целиком. Катя, Катя... Она бросилась ему в глаза в первый день, как он заявился на буровую. Но тогда он и не разглядел ее хорошенько. И теперь не мог сказать, красивая она, нет ли. Она и поразила его не внешностью, а своим появлением среди этих стандартных вагончиков, ржавых труб, работяг в запятнанных глиной брезентовых робах, - мелькнула в белом халате и белом платочке и исчезла в синем вагончике, стоявшем в некотором отдалении от других, - в нем помещался бригадный котлопункт. Потом он какое-то время не видел ее и, казалось, забыл о ней. Те же розовые и распухшие от воды руки, которые, плавая в оконце, ставят на пластмассовый поднос тарелки с едой, казалось, не имеют ничего общего с мелькнувшим тогда перед ним загадочным видением. Некоторые буровики наклонялись, заглядывали в оконце, говорили ей, наверное, что-то остроумное, - оттуда слышался звонкий женский смех. Алесич ни разу не осмелился заглянуть в оконце. Но, сидя за своим столиком, он чутко прислушивался к каждому звуку, доносившемуся из кухни. Иногда ему хотелось оглянуться, увидеть ее лицо, однако он так и не оглянулся. Какое ему дело до нее, до всех женщин на свете, когда он не верит им, приспособленкам и эгоисткам. Вчера в обед, схватив поднос с первым и вторым, он бросился к своему месту, подальше от этого оконца, где ему почему-то стыдно было задерживаться, как вдруг она позвала его: "Что это вы компот забыли?" В ее серых глазах было столько внимания, сочувствия и доброты, что Алесича будто залило всего жаром. Не чуя ног под собой, он вернулся к своему столику, сидел как оглушенный...
Что-то похожее было с ним, когда он первый раз увидел Веру. Нет, попервости он не разглядел ее. В свете фонаря увидел только ее стройные белые ноги. Потом, когда пригласил на танец, разглядел и лицо... Пошел провожать. По дороге домой она тоненьким голоском пела ему новые песни, те песни, которые пели по радио. Она знала их бесчисленное множество. Она и после часто пела те песни, но он ни одной не запомнил. Черт знает, что творится с ним сегодня! Снова Вера... Нет, лучше уж думать о Кате. Так вот... Сидел он за столиком и напряженно прислушивался к каждому звуку на кухне. Ему опять захотелось увидеть тот взгляд, убедиться, что он не был случайным, предназначен только ему.
Обычно, пообедав, он оставлял тарелки на столе - так все делали, - а сейчас поставил на поднос, чтобы подать их в оконце. Надеялся, что она отзовется на его голос, что-то скажет, может, они даже и разговорятся. В вагончике как раз никого не было. Она не подошла. Откуда-то из глубины кухни, залитой паром, как туманом, раздраженно крикнула: "Да поставьте там..." Эх, лучше бы он не лез с теми тарелками! Не было бы такого неожиданного разочарования. Насупленный и мрачный, он выбрался из вагончика, дав себе слово больше никогда не заглядывать в то оконце. Хватит! Одной поверил... Да Катя и не стоит того, чтобы о ней много думать. Такая же, как и Вера. Может, и похуже. Слышал, как буровики говорили, будто не только муж прогнал ее, а даже из города выдворили за любовь к чужим мужикам. Говорят, и здесь, едва появилась, только то и делала, что назначала нефтяникам свидания, пока мастер не пригрозил, что прогонит, если не успокоится.
А может, бессонница у него оттого, что в вагончике душно, не хватает воздуха? Он встал, осторожно, босыми ногами ощупывая пол перед собой, чтобы вдруг не опрокинуть табурет, прошел к окну, бледным пятном видневшемуся в густой темноте. Оно было открыто. Постоял, прислонившись лицом к металлической сетке от комаров, несколько раз глубоко вздохнул. Но на дворе воздух, казалось, был такой же душный, как и в вагончике. Теплый, пропахший горелым мазутом.
Алесич воротился, лег на спину, заложив руки под голову. Лежал, смотрел в темноту, не думая больше о своей бессоннице, не борясь с ней, не отгоняя видений, которые в беспорядке кружили, толклись перед глазами. Но вот его ноги будто кто опустил в теплую воду. Тепло начало разливаться по всему телу, делая его вялым, сонливым. Голова заполнилась туманом, веки отяжелели. Алесич с радостью подумал, что наконец засыпает. И если бы его ничто не потревожило, он проспал бы до самого утра. Но как раз в этот момент кто-то прошел вдоль вагончика, нарочно или нечаянно ударил ногой или рукой об стену. Шаги скоро отдалились, послышался стук в оконце соседнего вагончика, а потом и приглушенный, сдержанный голос:
- Это я.
- А кто тебя просил? - раздраженный голос Кати.
- Поговорить надо.
- Говори.
- Ты пусти.
- Проверять меня приехал?
- Говорю же, поговорить надо.
- Говори, я слышу.
- Не могу я так, через решетку.
- Услышу.
- Я прошу тебя, Катя.
- Я тебе сказала.
- Что ты сказала?
- Чтобы не ходил, не беспокоил. Забудь, что у тебя была Катя.
На какое-то время голоса стихли. Сон с Алесича как рукой сняло. Лежал и злился на того непрошеного гостя, который помешал ему уснуть.
- Катя, нельзя же так, - понизил голос тот, незнакомый. - Поговорить надо.
- Говори.
- Открой.
- Ой, снова за свое.
- Катя...
- Знаю, что я Катя. Не мешай спать, мне рано подниматься.
- Катя!
- Слушай, иди ты туда, откуда приехал! Все!
- Катя, я же хочу поговорить про твою учебу. Я договорился... Показать, как и что. Открой. Прошу тебя.
- Не надо меня просить. Отойди от окна. - И добавила с насмешкой: Нечего бить машину на ночных дорогах.
- Да черт с ней, с машиной. Катя!
- Я тебе сказала.
- Катя!
Алесич не выдержал, впотьмах нащупал брюки, оделся, обул на босые ноги ботинки и, не завязав шнурки, выскочил из вагончика, зашагал прямо на голоса. Заметил под окном Кати мужчину в белой рубашке. Подбежал, хотел схватить за шиворот, но только сгреб пальцами рубашку.
- Марш отсюда, пока жив! - пихнул мужчину в спину.
Тот не шевельнулся, стоял как скала. Тогда Алесич схватил его обеими руками за плечи. Черта с два, мужчина и после этого не сдвинулся с места.
- Людям спать надо, а он шастает! - зарычал Алесич.
- Пусти, - как-то неожиданно спокойно сказал незнакомец, двинув плечами, легко отбросил от себя Алесича. - Иди спать, друг, не лезь не в свои дела.
- Нам завтра на вахту, а ты... - снова набросился на мужчину Алесич. В нем все кипело от злости и обиды.
- Чего ты там кричишь? - с укором проговорил мужчина. - Люди же спят. Иди тоже спать, муха. Пока не прихлопнул.
- Меня? - не мог совладать с собой Алесич. - Ты хоть знаешь, сколько надо таких, как ты, на фунт сушеных?
- Знаю, - ответил незнакомец. - Пойдем, покажу.
- Пошли!
Они прошли немного по дороге, остановились у легковушки, которая светлела в темноте, поблескивая никелевым бампером.
- Она тебя наняла?
- Я знать ее не знаю... Но шуметь ночью...
- Нервишки у тебя, - пожалел незнакомец. - Запомни. Чтоб в мои дела не лез. Я к жене приехал. Понял? А будешь нервничать, то...
- То что? - все еще петушился Алесич.
- Вот что, - незнакомец вдруг одной рукой подхватил Алесича под ремень на брюках, поднял над собой выше головы, швырнул в темноту, подальше от дороги.
Алесич упал на какой-то куст, тот обдал его пронизывающей холодной росой. Скатившись с куста на землю, Алесич схватил первое, что попало ему под руку, - твердый комок земли, - бросился на дорогу и увидел только, как в полночной темени мигают красные огоньки машины. Она шла почему-то с выключенными фарами.
Постоял, постоял, разминая комок в руках, и повернул обратно.
- Ой, я так боялась за вас! - встретила Алесича Катя. Закутавшись в одеяло, она сидела на лавке у столика, за которым буровики обычно играли в домино.
- Чего? - спросил Алесич волнуясь: он никак не ожидал встретить сейчас женщину.
- Он же штангист. Мастер спорта. Может трактор перевернуть, не то что...
- Драпанул, как заяц. Пусть молит бога, что удрал на машине, а то бы... - Он осекся на полуслове и после паузы запальчиво добавил: - Но и так больше не покажет здесь своего носа.
Увидев, что Катя сидит, не собирается уходить, Алесич тоже присел на другой край лавки, но тут же вскочил снова: рубаха натянулась и, спину обожгло как огнем. Наверное, поцарапал каким-нибудь сучком, когда упал на куст.
- Ой, если бы оно так! - вздохнула Катя. - И что за человек? Сказала же яснее ясного, что больше видеть его не хочу, так нет, ездит и ездит. Думает, пошутила, надеется, что вернусь. А мне не то что возвращаться, мне вспоминать о нем противно.
- Пьет?
- Если бы пил. В рот не берет. Говорю же, штангист. Все тренируется... - Помолчав, призналась: - Ревнует.
- Значит, любит, - уныло проговорил Алесич.
- Пусть он провалится со своей любовью! - возмутилась Катя. - Если бы знала, что он такой, и не глянула бы в его сторону.
