Андрей Кранин - Дочки-матери
Леха растерянно кивнул. Он уже не ощущал прежней уверенности в своей правоте. Логика Макса наносила мелкие, но точные удары по его обороне. Его вдруг охватила страшная растерянность, как тогда в ту ночь. Он вдруг припомнил бессмысленные глаза Юли, освещенные лунным светом. Это были глаза мартовской кошки, тершейся задом о ножку стола. Леха начал понимать Макса. Ведь окажись он сам в такой ситуации, он вряд ли повел бы себя иначе, да и никогда он не вел себя иначе!...
Макс, будто бы прочитав Лехины думы, продолжал с жаром.
- Ты только представь себе, что мне делать дальше. Неужели ты думаешь, что, проявляя ложную порядочность, я должен теперь считать её своей подругой girlfriend, как это формулируют англоязычные? Может мне ещё жениться на ней? Тебе легко рассуждать, тебе удалось закадрить Нику, и ваша романтическая связь доставляет вам обоюдное удовольствие.
Макс с умыслом упомянул Нику. Он чувствовал, что Лехи будет приятно сравнение, в котором Ника выступает эталоном. Он не ошибся, на лице у Лехи заиграла наивная улыбка. "Вспомнил свою блядь", - подумал Макс. Вслух продолжал, стараясь говорить попроще.
- Неизвестный тебе Ларошфуко сказал, что любовь похожа на приведение - все о ней говорят, но мало кто её видел. Я тоже гонюсь за этим фантомом. Можешь усмехаться, но я ищу. Мне хочется ухаживать за красивыми, умными и тонкими (в прямом и переносном смысле) девушками. Но тут я потерпел неудачу. Что я буду делать с Юлей. Ты знаешь, что происходит с такими как она после замужества? Посмотри внимательно на её мать - мою предполагаемую тещу. Сначала они перестают брить подмышки. Потом пролезать в дверной проем. Затем, отрастив три подбородка, вечером натирают их отечественным кремом похожим на майонез, надеясь, что к утру останется только два. Обычно у таких, как она, сразу идут дети. Дети постоянно писаются и орут. Через пару лет интересы таких женщин сужаются настолько, что из книг они читают только "Советы доктора Спока", а из всех искусств их волнует только синематограф, а точнее бразильские телесериалы с утра, к обеду, после полдника и вечером, после того как на ужин нажралась тушенной капусты с сосисками. Мужчина как таковой её интересует не больше прикроватной тумбочки.
Леха дернул плечами, выражая то ли согласие, то ли некоторую степень брезгливости. Он ради шутки хотел представить Нику с тремя подбородками, но получилось только с одним.
- Ладно, - сказал он спокойно, - не ерепенься. Просто девку жалко. Если у неё такое кидалово в первый раз, потом может вообще с тормозов сойти - по кругу пойдет.
- Это уж как природа распорядилась - живо откликнулся Макс. - Если у неё врожденное бешенство матки как у Любки из "Ямы", то тут уж ничем не поможешь.
- Кто это - Любка? - отозвался Леха. - Баба что ли твоя бывшая?
- Леха, - вздохнул Макс, - ты же на филологическом факультете учишься. Ты какие-нибудь книги, кроме "Незнайки и его друзей" читал?
- Да пошел ты, - миролюбиво откликнулся Леха, - мне в детстве не до книжек было, я из детской комнаты милиции не вылезал.
Машина, ведомая Лехой, уже подъезжала к подъезду дома, где жила Леля. Часы в машине показывали половину одиннадцатого.
- Самое время для визита, - задумчиво пробормотал Макс. - Слушай, Леха, Леля спит. Я пойду поднимусь наверх, предупрежу её родителей.
- Валяй, - согласился Леха, закуривая.
Через пять минут Макс вышел из подъездной двери, сопровождаемый Евгенией Викторовной, пребывавшей в высшей степени нервного возбуждения. За ними, накидывая на ходу куртку, шел Алексей Эдуардович, явно поднятый по тревоге с постели.
- Ну, как же такое могло произойти? - сокрушалась на ходу Лелина мама. Оставили совершенно здорового ребенка...
- Это тоска по дому, - предположил Макс.
Евгения Викторовна заглянула в машину, потом нежно провела по Лелиной голове рукой. Леля встрепенулась.
- Мама, - слабо выдохнула она и снова закрыла глаза.
Евгения Викторовна, придержав слезу, отошла от машины, дав возможность мужчинам вынести Лелю. Леха, грубо отодвинул Макса, склонившегося было к беспомощному Лелиному телу. Он, не обронив ни слова, бережно взял Лелю на руки, и широко ступая, понес её к подъезду, как несут уснувшего в пути ребенка.
Лелю уложили в комнате, застелив кровать свежим, с тонким ароматом лаванды бельем. На фоне белоснежной наволочки её лицо производило впечатление пламенеющего шара. Ей было тяжко - она почти не отзывалась на просьбы Евгении Викторовны сказать, как она себя чувствует. Ее льняные волосы были спутаны и разметались по подушке, она тяжело и прерывисто дышала, а скулы иногда искажала внезапная судорога. Алексей Эдуардович где-то в глубинах многокомнатных апартаментов настойчиво кому-то звонил, и, видимо, небезуспешно, потому что не истекло и четверти часа, как в квартиру ворвалась бригада скорой помощи.
Леха сидел на кухне, устало уронив голову на руки. В его голове дымились остатки мыслей. Гул голосов из спальни, позвякивание ложки, которую Евгения Викторовна доставала по просьбе дежурного врача, басок Макса доносившийся из коридора, - все эти звуки составляли мелодию полудремы, в которую проваливался Леха. Утомление предыдущей ночи и волнения сегодняшнего дня обессилили его мощный, тренированный организм. Прошли мгновения и его разбудило легкое похлопывание по лопатке. Перед ним, как пустынное видение перед заблудившимся путником, возникло очертание Алексея Эдуардовича, держащего в одной руке бумажку с рецептом, а в другой элегантную бутылку водки "Смирнофф", опорожненную наполовину.
- Выпьем, - с интонацией скрывающегося революционера сказал Лелин отец.
Леха смахнул остатки сна, протер костяшками пальцев заплывшие от дремы глаза и, сфокусировав взгляд на рецепте, ответил вопросом:
- Как Леля?
- Ничего страшного, - начал разливать Алексей Эдуардович, - обычная фолликулярная ангина. Женька такой раз в год исправно болеет.
Женька, она же Евгения Викторовна, вошла в кухню. Увидев супруга, разливающего по стаканам спиртное, поморщилась.
- Леша, ну не время же.
Оба Леши, вздрогнув, обернулись. Алексей Эдуардович пролил несколько драгоценных капель на стол.
- Напугала! - последовала его реплика.
Евгения Викторовна, истомленная пережитым, устало опустилась на кухонный стул. Потом неожиданно встала, достала из буфета рюмку, поднесла её мужу и сказала:
- Налей и мне тогда уж...
Алексей Эдуардович, крайне удивленный развитием событий, осторожно налил половину рюмки и подождал, что будет. Потом, не совсем уверенный в своих действиях, долил до конца, и, прежде чем протянуть рюмку жене, подошел к холодильнику, открыл дверь, изучил его холодные внутренности и достал несколько блюдечек, в которых аккуратная Евгения Викторовна держала оставшиеся с ужина припасы. Выпили по одной. Обстановка потеплела.
В проеме двери показался Макс. Он сказал Евгении Викторовне, что Леля заснула и жар немного спал.
- Максим, садитесь с нами, - жестикулируя в направлении кухонного дивана сказала Лелина мать. - Спасибо вам, мальчики, огромное за помощь.
Леха посмотрел на часы - новый день начал отсчитывать минуты. Он опрокинул рюмку водки, подцепил вилкой тушенный перчик, и, закусив, поднялся.
- Я поехал...
- Куда, вы Леша, на ночь глядя, - забеспокоилась Евгения Викторовна. Оставайтесь, я Вам постелю в кабинете у Алексея Эдуардовича.
- Макс пускай остается. Мне ехать нужно. Меня Ника ждет.
Он вышел из-за стола, и начал осматривать прихожую в поисках куртки.
Евгения Викторовна ещё продолжала выражать беспокойство, но потом её одернул окрик Алексея Эдуардовича: "Да не суетись, Женя. Леша здоровый мужик, сам знает, что делать. Надо ехать, значит едет". Макс обычно такой многословный лишь стоял в прихожей, улыбаясь странной улыбкой. Он оставался....
9
В начале новой недели Збарский на утреннем собрании оглядел помятые, потрепанные, истерзанные, кашляющие, плохо выглядящие и неряшливо одетые остатки первого курса филфака МГУ, и вдруг внезапная мысль, как ковш холодной воды, окатила его сознание. Он вдруг понял, что больше не может здесь жить. Что никакая трудовая дисциплина, воспитанная в нем ещё годами партийной молодости и постпартийной зрелости, не может заставить его и дальше гноить этих детей в полях. "Богу богово, кесарю кесарево" - вспомнилось ему. Почему селян насильно, по разнорядке, не заставляют ехать в Москву на кафедру зарубежной литературы и писать за него докторскую диссертацию "Когнитивно-функциональный подход к лингвистической поэтике на примере фламандской поэзии 17-18 веков"? Почему им не велят сидеть в лингофонных кабинетах и слушать тексты на финском языке? Почему, черт побери, они не вынуждены бросить свою скотину и пьяных мужей для того, чтобы в Москве принять участие в конференции молодых кельтологов?
Одолев внезапно возникшее возбуждение, Збарский принял мужественное решение. Отправив автобус с волонтерами сегодняшнего дня в поля, он засел за составление докладной записки в деканат, в которой, эксплуатируя все свое красноречие, убедительно доказывал необходимость немедленного отзыва всего студенческого отряда обратно в Москву. Прочитав ещё раз растянувшийся на три страницы опус, он, не переписывая, запечатал его в конверт, и стал дожидаться оказии в лице известного всем владельца красной девятки. Уже утром следующего дня докладная Збарского легла на стол декана филологического факультета. Записка куратора произвела сильнейший эмоциональный взрыв на факультете. Филологическая общественность была растревожена фактами, изложенными в этой трагической ноте. Еще свежи были воспоминания о войнах уходящего века, сокративших население России на ощутимые проценты, так что перспектива потерять целую генерацию молодых языковедов была убийственна. Ответ из деканата был лаконично прекрасен - "В конце недели, в сжатые сроки организовать отъезд студентов филологического факультета в Москву". Так закончился первый в их молодых жизнях месяц обнюхивания пороха. Пришелся ли его запах кому-нибудь по вкусу, история умалчивает, только каждый из них вернулся в Москву уже немного другим - с изменившимся внутренним наполнением, преобразившимся внешним видом и обновленным видением мира.
