В Вересаев - Без дороги
У околицы залаяли собаки. Я с надеждою стал вглядываться в туман: может быть, фельдшер идет. Нет, прошла баба какая-то... Вдали поют петухи, из барака доносятся глухие отхаркивания Игната. Я заметил, что сижу как-то особенно грузно и что голова совсем уже лежит на плече. Я встал и снова вошел в барак.
Игнат неподвижно лежал на спине, закинув голову. Между черными, запекшимися губами белели зубы. Тусклые глаза, не моргая, смотрели из глубоких впадин. Иногда рвотные движения дергали его грудь, но Игнат уже не выплевывал... Он начинал дышать все слабее и короче. Вдруг зашевелил ногами, горло несколько раз поднялось под самый подбородок, Игнат вытянулся и замер; по его лицу быстро пробежала неуловимая тень... Он умер.
Я стоял, прикусив губу, и неподвижно смотрел на Игната. Лицо его с светло-русою бородою стало еще наивнее. Как будто маленький ребенок увидал неслыханное диво, ахнул, да так и застыл с разинутым ртом и широко раскрытыми глазами. Я велел дезинфицировать труп и перенести в мертвецкую, а сам побрел домой.
И вот прошло всего каких-нибудь полсуток. Я выспался и встал бодрый, свежий. Меня позва-ли на дом к новому больному. Какую я чувствовал любовь к нему, как мне хотелось его отстоять! Ничего не было противно. Я ухаживал за ним, и мягкое, любовное чувство овладевало мною. И я думал об этой возмутительной и смешной зависимости "нетленного духа" от тела: тело бодро и дух твой совсем изменился; ты любишь, готов всего себя отдать...
14 августа
Я уже давно не писал здесь ничего. Не до того теперь. Чуть свободная минута, думаешь об одном: лечь спать, чтоб хоть немного отдохнуть. Холера гуляет по Чемеровке и валит по десяти человек в день. Боже мой, как я устал! Голова болит, желудок расстроен, все члены словно дере-вянные. Ходишь и работаешь, как машина. Спать приходится часа по три в сутки, и сон какой-то беспокойный, болезненный, встаешь таким же разбитым, как лег.
Кругом десятками умирают люди, смерть самому тебе заглядывает в лицо,и ко всему этому относишься совершенно равнодушно: чего они боятся умирать? Ведь это такие пустяки и вовсе не страшно.
18 августа
Буду рассказывать по порядку.
Это произошло на Успение. Пообедав, я отпустил Авдотью со двора, а сам лег спать. Спал я крепко и долго. В передней вдруг раздался сильный звонок; я слышал его, но мне не хотелось про-сыпаться: в постели было тепло и уютно, мне вспоминалось далекое детство, когда мы с братом спали рядом в маленьких кроватках... Сердце сладко сжималось, к глазам подступали слезы. И вот нужно просыпаться, нужно опять идти туда, где кругом тебя только муки и стоны...
Колокольчик зазвенел сильнее и окончательно разбудил меня. Я встал и пошел отпереть. В окно прихожей видно было, что звонится Степан Бондырев. Он был без шапки, и лицо его глядело странно.
Я отпер дверь. Степан медленно шагнул в прихожую, слабо пошатнувшись на пороге.
- Дмитрий Васильевич, к вам!
Он коротко и глухо всхлипнул. Лицо его было в кровоподтеках, глаза красны, рубаха разод-рана и залита кровью.
- Степан, что с вами?!
- К вам вот пришел. Ребята убить грозятся; ты, говорят, холерный... Мол, товарищей своих продал... с докторами связался...
Он опять глухо всхлипнул и отер рукавом кровь с губы.
- Да в чем дело? Какие ребята? Войдите, Степан, успокойтесь!
Я ввел его в комнату, усадил, дал напиться. Степан машинально сел, машинально выпил воду. Он ничего не замечал вокруг, весь замерши в горьком, недоумевающем испуге.
- Ну, рассказывайте, что такое случилось с вами.
Неподвижно глядя, Степан медленно заговорил:
- Говорят: холерный, мол, ты!.. Это зашел я сейчас в харчевню к Расторгуеву, спросил ста-канчик. Народу много, пьяные все...- "А, говорят, вон он, холерный, пришел!" Я молчу, выпил стаканчик свой, закусываю... Подходит Ванька Ермолаев, токарь по металлу: "А что, почтенный, нельзя ли, говорит, ваших докторей-фершалов пообеспокоить?" - На что они, говорю, тебе? - "А на то, чтоб их не было. Нельзя ли?" - Что ж, говорю, пускай доктор рассудит, это не мое дело.- "Мы, говорит, твоего доктора сейчас бить идем, вот для куражу выпиваем".- За что? - "А такая уж теперь мода вышла докторей-фершалов бить".- Что ж, говорю, в чем сила? Сила большая ваша... Как знаете...
Я дрожал крупною, частою дрожью. Мне досадно было на эту дрожь, но подавить ее я не мог. И сам не знал, от волнения ли она или от холода: я был в одной рубашке, без пиджака и жилета.
- Как холодно! - сказал я и накинул пальто.
Степан, не понимая, взглянул на меня.
- "Ишь, говорят, тоже фершал выискался! - продолжал он.- Иди, иди, говорят, а то мы тебя замуздаем по рылу!" - Что ж, говорю, я пойду! Повернулся, вдруг меня кто-то сзади по шее. Бросились на меня, начали бить... Я вырвался, ударился бежать. Добежал до Серебрянки; остановился: куда идти? Никого у меня нету.. Я пошел и заплакал. Думаю: пойду к доктору. Скучно мне стало, скучно: за что?..
Он замолчал, глухо и прерывисто всхлипывая. У меня самого рыдания подступили к горлу. Да, за что?
Ясный августовский вечер смотрел в окно, солнце красными лучами скользило по обоям. Степан сидел, понурив голову, с вздрагивавшею от рыданий грудью. Узор его закапанной кровью рубашки был мне так знаком! Серая истасканная штанина поднялась, из-под нее выглядывала голая нога в стоптанном штиблете... Я вспомнил, как две недели назад этот самый Степан, весь забрызганный холерною рвотою, три часа подряд на весу продержал в ванне умиравшего больно-го. А те боялись даже пройти мимо барака...
И вот теперь, отвергнутый, избитый ими, он шел за защитою ко мне: я сделал его нашим "сообщником", из-за меня он стал чужд своим.
Степан заговорил снова:
- "Завелись, говорят, доктора у нас, так и холера пошла". Я говорю: "Вы подумайте в своей башке, дайте развитие,- за что? Ведь у нас вон сколько народу выздоравливает; иной уж в гроб глядит, и то мы его отходим. Разве мы что делали, разве с нами какой вышел конфуз?.."
В комнату неслышно вошел высокий парень в пиджаке и красной рубашке, в новых, блестя-щих сапогах. Он остановился у порога и медленно оглядел Степана. Я побледнел.
- Что вам нужно?
Он еще раз окинул взглядом Степана, не отвечая, повернулся и вышел. Я тогда забыл запе-реть дверь, и он вошел незамеченным.
Я закинул крючок на наружную дверь и воротился в комнату. Сердце билось медленно и так сильно, что я слышал его стук в груди. Задыхаясь, я спросил:
- Что это, из тех кто-нибудь?
- Ванька Ермолаев и есть. Сейчас все здесь будут.
Что было делать? Бежать? Но одна мысль о таком унижении бросала меня в краску, выско-чить в окно, подобно вору, пробираться задами... Да и куда было бежать?
Я молча ходил по комнате. Ноги ступали нетвердо, по спине непрерывно бегала мелкая, быстрая дрожь. Мне вдруг во всех подробностях вспомнилась смерть доктора Молчанова, недавно убитого толпою в Хвалынске... Беспричинность и неожиданность случившегося не удивляли меня теперь: мне казалось, в глубине души я давно уже ждал чего-нибудь подобного... На сердце было страшно тоскливо. Но рядом с этим гордо-уверенное, радостное чувство поднималось во мне: я не знал еще, что буду делать, но я знал, что заслоню и защищу Степана.
Случайно я увидел в зеркале свое отражение: бледное, искаженное страхом лицо глянуло на меня холодно и странно, как чужое. Мне стало стыдно Степана и досадно, что он видит меня в таком состоянии... Ну, да теперь уж все равно...
Я остановился у окна. Над садом в дымчато-голубой дали блестели кресты городских церк-вей; солнце садилось, небо было синее, глубокое... Как там спокойно и тихо!.. И опять эта неприя-тная дрожь побежала по спине. Я повел плечами, засунул руки в карманы и снова начал ходить.
В наружную дверь раздался сильный удар, в то же время оглушительно зазвенел звонок - раз, другой, и звонок оборвался.
- Они! - апатично сказал Степан.
В дверь посыпались удары.
Со мною произошло то, что всегда бывало, когда я шел на что-нибудь страшное: во мне вдруг все словно замерло, и я сделался спокоен. Но что-то странное в этом спокойствии: как будто другой кто уверенно и находчиво действует во мне, а сам я со страхом слежу со стороны за этим другим.
- Оставайтесь здесь,- сказал я Степану, вышел в прихожую и запер комнату на ключ. Ключ я положил себе в карман.
Наружная дверь трещала от ударов, за нею слышен был гул большой толпы. Я скинул крючок и вышел на крыльцо.
Как взрыв, раздался злобно-радостный рев. Я быстро спустился с крыльца и вошел в середину толпы.
- Что это, господа, чего вы?
- Фершала давай своего!
Серьезно и озабоченно я спросил:
- Фельдшера? Зачем он вам?
Маленький худощавый старик с красными глазами, торопливо засучивая рукава, протиски-вался ко мне сквозь толпу.
- Зачем?.. Зачем?..- бессмысленно повторял он и рвался ко мне, наталкиваясь на плечи и спины.
Я шагнул навстречу.
- Ну вот, он мне объяснит, погодите кричать... Пропустите же его, дайте дорогу!.. Вот... Ну, в чем дело? - коротко и решительно обратился я к старику.
