Иван Истомин - Первые ласточки
— Личная просьба… — начал Куш-Юр.
— Выкладывай! — зампредседателя похлопал ладонью по столу.
— Отлучиться мне надо дней на пять. — И Куш-Юр чистосердечно поведал ему, как перепутала жизнь его судьбу с судьбой Сандры, с судьбой Мишки-Караванщика. Зампредседателя слушал внимательно.
— Ну что ж, поезжай. Возле Аксарки, говоришь, Караванщик?
— Там. Зимой на конференции сказала мне одна делегатка.
— Поезжай… — разрешил зампредседателя, и не успел Куш-Юр выйти, как в дверь постучали, и в кабинет вошла невысокая полная женщина.
— А вот и глава женотдела! Когда приехала, Варвара Ивановна?
— Ночью, на катере. Измучилась!..
— Она! — воскликнул Куш-Юр. — Она про Мишку-Караванщика говорила мне.
Женщина вгляделась в Куш-Юра, узнала его.
— Я нехорошую весть привезла мужевским…
— Какую весть?
И Варвара Ивановна рассказала, что еще в Аксарке слышала: один мужевский, Мишка-Караванщик, утонул. Опрокинуло волной лодку на промысле.
— Нечистая сила! Дела-а-а, — растерянно протянул Куш-Юр. — А откуда известно, что именно Мишка, что он мужевский?
— От жены его, от Парасси. С зобом она. Трое детей у нее, и ждет четвертого.
— А с кем был на салме[12] Михаил?
— Как его… Кажись, Озыр… Озыр…
— Озыр-Митька… — подсказал Куш-Юр. — Богатый Митька…
— Точно, Озыр-Митька с друзьями.
— Все за богатеями тянулся. Вот и получил богатство. А ведь был партизаном, бился с беляками, с мироедами. Не пойму…
— А что теперь понимать? Был — и нет. И памяти доброй не осталось, — ответила Варвара Ивановна. — Вот семье надо помочь.
— Семью мы не бросим. Я все равно поеду, поговорю с Парассей: может, вернется домой, в Мужи. Говорят, в своем доме и стены помогают.
…Много горя Мишка принес Сандре, Парассе и ему. Куш-Юру. Куш-Юр не чувствовал особой жалости и застыдился такого противоестественного равнодушия. Не исключено, что и он, коммунист, повинен, что сломалась человеческая судьба. Без сомнения — повинен, потому что в своем горе, в ревности, он перестал видеть в Мишке-Караванщике одного из тех, ради которых сам же боролся.
Горечь и боль оседали в сердце. И Куш-Юр знал — надолго останется с ним эта тяжесть. И он еще прочнее и резче осознавал ответственность за каждого человека, самую главную ответственность, которую возложила на него Советская власть.
Глава 7
Илька
Илька подрастал, и мир раздвигал перед ним свои горизонты. Сверстники играли с ним, но здоровые и резвые ноги уносили их далеко, и Илька оставался один на тихой улице.
Он завидовал ребятишкам, но уже научился не обижаться на них, что-то подсказывало ему, что так будет всегда, что одиночество временами будет плотно обступать его. И если горевать и обижаться — не хватит сердца.
Вот и сейчас… Только что веселая ватага во главе с Петруком катала его во дворе на лужайке в ящике из-под рыбы. Можно было и в нарточке, но в ящике намного интереснее. Катали-катали и убежали все на Обь — купаться.
Илька сидит, пригретый ярким добрым солнцем, мечтает. Найдет он однажды волшебную встань-траву и станет здоровым и сильным. Далеко-далеко пойдет по земле на упругих ногах, чтобы увидеть те края, откуда приходят пароходы.
Он не загадывал, кем будет, когда вырастет. Он всегда воображал себя только здоровым, сильным, несущим волшебную встань-траву всем несчастным…
И еще мечтал Илька вот так же легко и весело, как и бабушка Анн, складывать песни и сказки, чтобы все заслушались — и дети, и взрослые. И еще он хотел, чтобы ожили смешные зверята и птицы, которых он лепил из глины в часы задумчивого одиночества…
— А Илька опять один… — подошла двоюродная сестренка Лиза.
— А ты не пошла купаться?
— Да тебе скучно одному. Бабушка что говорила?
— Я, может, тоже пойду… погляжу хоть с горки…
— Что ты, Илька?
— Как-нибудь доползу.
— Сам?
— А что? — Илька двинулся с места.
Лиза побежала вперед по тротуару до соседней бани:
— Не пройти тебе здесь: грязно.
— Грязь теперь теплая. Как-нибудь! Отсохнет потом, отвалится.
— Стой, стой!.. — крикнула Лиза. — Я придумала!
Она приволокла доску и положила ее перед Илькой.
— Перебирайся!
Илька вполз на доску.
— Теперь бы еще одну. Я перелезу на нее, а эту передвинешь ты вперед.
— И правда! — обрадовалась Лиза.
Они вымазались, как чертенята, но все-таки добрались до взвоза.
В безветрии река слепила глаза, как зеркало, в которое заглянуло солнце. Возле берега плескалась ребятня. Сколько шуму, гаму, визгу! Как кулики — уже семь раз искупались, наверно.
Лиза в нерешительности потопталась возле Ильки и полувопросительно сказала:
— Ну, я пойду…
— Валяй, — вздохнул Илька.
И она поспешила вниз, на берег.
Словно нехотя чайки скользили над рекой, и отражение их лениво проплывало в голубой воде. «Вот здорово было бы, если бы рыбы отражались в небе!» — подумал Илька.
— А-а, ты тоже пришла… — Петрук заметил Лизу.
— Я не одна…
— Илька?! Кто его сюда притащил?
— Мы сами дошли. Передвигали доски и дошли.
— Мать честная!.. Сюда приволочь парнишку?!
Лиза встрепенулась:
— Февра идет…
— Ну, теперь вам обоим попадет.
— Ты как сюда попал? — изумилась Февра.
— Мы сперва играли у дома, а потом пришли сюда, — ответил Илька.
— Кто это — мы?.. Петрук еще, что ль?
— Нет… Мы… я пришел… один…
— Один? По такой грязи? — не поверила Февра. — Теперь попадет от мамы, что не уберегла тебя…
— Что, влетело? — подходя, добродушно усмехнулся Петрук.
— Тебе бы тоже надо… — сердито откликнулась Февра. — Оставили одного. Смотри, как извозился — лица не видно. Опять мама будет ругать.
Если бы Февра успела распалиться, представляя себе, какую нахлобучку получит от матери, то Ильке, возможно, достался бы и шлепок, но тут кто-то закричал:
— Пароход идет! Биа-пыж! Биа-пыж!.. Пароход!
Детей как ветром сдуло с яра. Все бросились к реке. А Илька остался. У него защемило в горле и навернулись слезы. Хорошо им, здоровым. Куда хотят — туда и бегут. А тут до взвоза добрался — и то ругаются…
Пароходы ходили редко и нерегулярно, и прибытие каждого из них было событием для всего села. Ильке повезло, что он оказался у реки. Он любил смотреть на пароходы. Ветер доносил от них запахи неведомых краев. Сердитые матросы вытаскивали на берег мешки с мукой и чудесным сладким сахаром, похожим на чуть желтоватый и крупный прибрежный песок. Обидно, очень обидно, что ему не видать, как подходит долгожданный пароход.
Февра бродила в воде возле берега. Вдруг она посмотрела вверх на Ильку и быстро поднялась по взвозу:
— Тебе, наверно, не видно?
— Не видно, — вздрагивающим голосом ответил Илька.
Февра подхватила брата под мышки и потащила на самый берег.
— О, пришел Илька! — загалдели ребята. — Смотри, вон где пароход! С баржами идет!
Илька смотрел во все глаза.
Пароход только что вышел из-за поворота, но можно было различить, что он ведет на буксире две спаренные баржи. Пароход и баржи медленно меняли очертания. Они то удлинялись, то укорачивались, а временами казалось, что они удаляются и скоро скроются за поворотом.
На воде все выглядит иначе. Вон лодка, что плывет сюда, — кажется, что встала на дыбы. Вроде столбик какой-то торчит из воды. С яра другой берег хорошо видать, а отсюда — только вершины тальника. А если наклониться пониже, то и вовсе покажется, что нет никакого берега и даже воды, а будто есть на свете одно сплошное небо, летать хочется!
— Петрук, кинь камешек в небо!
— Куда? — не понял Петрук.
— В небо! — засмеялся Илька. — В воду кинь!
Петрук поднял гальку и швырнул ее над самой водой. «Чик-чик-чик»… — зарикошетила она, едва прикасаясь к воде.
Пароход между тем приближался.
— «Красная звезда»! «Красная звезда»!.. — узнали ребята.
Живя у реки, они все пароходы знали наперечет и могли по одному гудку угадать, который из них подошел.
На берегу стали собираться взрослые.
Биа-пыж загудел так громко и пронзительно, что и дети, и взрослые зажали уши.
Он подходил к берегу. А Ильке казалось, что он сам плывет навстречу неведомым городам и людям…
Глава 8
Ма-Муувем
Дождь перестал хлестать по мокрым окнам, ставням и стенам, но по-прежнему дул ветер. Небо только-только прояснилось над западными игольчатыми увалами. Был полдень, и на влажных тротуарах и мостовых все чаще раздавались шаги прохожих — не работали: Ильин день. Во двор Варов-Гриша зашли мужчина и женщина, оба, видать, хмельные. Плотный мужик в красной суконной парке и броднях, а женщина, намного моложе, в суконной зеленой ягушке. На голову женщины накинут цветастый платок с длинной бахромой из льняных ниток, а на ногах нюки-ваи — сшитая из замши обувь. Они сильно спешили, не вытерли ноги и зашли в избу Варов-Гриша, долго шаря входную дверь.
