Иван Истомин - Первые ласточки
— Мозет быть, — лепетнул Сенька, стоя вверху на двух бревнах. — Выпимши, поди.
— Подпрыгни-погляди!.. Нет, он теперь не пьет, не пил даже в Пасху. И правильно — надо беречь копейку. Петул-Вась говорил — при первом пароходе откроется в Мужах хлебозапасная мир-лавка. Все будет там, что душе угодно. Эль уже спрашивал у него в долг на еду, пока строится. Обещает Василий.
— Вот мне бы тоже поплосить в долг, — вздохнул Сенька. Он в старой коротенькой малице, в поношенных бахилах. — Не даст, навелно.
— Тебе дадут без разговора. — Гриш без шапки, в одной рубахе и броднях. — Ты нынче поедешь на весенний лов рыбы?
Сенька тряхнул головой отрицательно:
— Нет. Девчонки дулные какие-то. Нельзя оставлять одних.
— М-да, — вздохнул Гриш. — А почему ты не женишься?
— Ищу богатую невесту, — засмеялся Сенька и предложил: — Пелекул!..
— Ну, перекур дак перекур. — Гриш бросил ручку пилы. Сенька сел и опустил ноги вниз. Начал шарить в карманах.
— Да-а! Воды нет холосей. Хочу пить. «Чайную» бы воду сейчас. У-у!..
— Не мешало бы. — Гриш опустился на бревна рядом со штабелями плах и досок. — Что-то долго не идут наши посланцы за «чайной» водой. Поди, застрял лед, а мы умираем без «чайной» воды. — Он полез в карман за кисетом.
— И мои, навелно, ушли на белег за «чайной»… Во-он летят гуси!..
— Их сегодня много. — Гриш вертел цигарку. — Руки зудятся палить по ним. Не могу! Избенка!
3На берегу Оби людей становилось все больше, несмотря на поздний вечер — уже десять часов. Но солнце катилось над увалами и светило вовсю — «кукушкины» ночи светлые. Лед уже миновал Мужи и стал помаленьку приближаться к северному мысу, чтоб обогнуть его и скрыться за поворотом. И за островом ушел лед — там быстрое течение. Вдоль по берегам остались выплывшие осеньчики и вышвырнутые ледоходом на сушу льдины. Но они уплывут или растают к утру.
— Вот и «чайная», чистая вода — пользуйтесь, люди!
— Спущусь вниз, зачерпну, — сказала Елення Ильке, оставляя его одного на нарточке за амбаром. Февра и Федюнька с Белькой давно на берегу, загроможденном старыми рыхлыми льдами.
— Иди быстрее, мама! Хочу «чайную» воду. — Илька нетерпеливо дергал веревку от нарточки, будто ехал. — Эх, какая чистая вода стала на реке! Все-все видно! Даже тени от птиц!..
Елення по взвозу спустилась вниз, взяла ведро из рук Февры, но никак не могла вступить на льдину — скользили бахилы. Лед был старый-старый, чуть заденешь — осыплются льдинки, длинные, как ножи.
— Вот тебе, и не зачерпнешь воды-то, — смеялась Елення. — Как же быть-то?
Февра спросила у матери:
— Почему ты мне не велишь? А я легкая.
— И я бы зачеррпнул. — Федюнька кидал камешки, но они долетали только до льдины.
— Нельзя! Утонете. — Елення все же взобралась на льдину и остановилась. — Вот я и здесь…
— Бельку зови, мама! — крикнул с горки Илька. — Пускай сперва проверит она.
А Белька будто поняла — прыг на льдину и побежала вперед к кромке льда.
— Она прросит ведрро! — воскликнул Федюнька.
Елення было двинулась за Белькой, но вдруг под собакой лед рассыпался, хрустя и звеня, и собака оказалась в воде.
— Ой!.. Ой… — Елення повернула обратно, но в тот же миг провалилась до середины бахил.
Ребята испугались, а потом давай хохотать, видя, что Елення угадала провалиться недалеко, возле самого берега. А Белька, как вышла на галечный берег, шумно стряхнулась, будто плавала за уткой.
— Вот и «чайная» вода, — засмеялась Елення, вертя в руке пустое ведро. — Не зачерпнуть пока…
— Я тебе зачерпну!.. — Гажа-Эль аршинными шагами спускался по взвозу, и, видать, выпивший. — Дай ведро…
— Но, Элексей?!. Опять пьян. Ай-я-яй!.. — закивала Елення, а ребятишки отступили назад. — Не выполняешь слово — опять споткнулся…
— Э-э, — махнул рукой Гажа-Эль. — Угостил один друг на именинах… Давай ведро!..
— Нет, не дам. — Елення отступила на шаг. — Пьян же ты! Да и гнилой лед — не пройдешь до воды. Я чуть не утонула. Видишь? — она кивнула на льдину. — Провалишься, утопишь ведро.
— Не провалюсь, — подмигнул Гажа-Эль и взял ведро. Он был без шапки, в ватнике и сапогах-«кандалах». Только вступил на льдину, сразу же под общий смех провалился.
— Вот видишь? — сказала Елення.
— Ничего, якуня-макуня. — Гажа-Эль, хрустя «кандалами» и брякая пустым ведром, вышел на берег. Покачиваясь, он стал высматривать льдины, но они были все почерневшие, готовые вот-вот рассыпаться и исчезнуть.
Люди наперебой предлагали то одну, то другую льдину. Но Гажа-Эль выбрал самую большую, как раз напротив Ильки. Ребята переместились в эту сторону.
— Вот где надо черпать воду, а не там. — Гажа-Эль шел уверенно к воде, играя пустым ведром. Потом постоял, ощупал ногами льдину. Подошел к кромке, зачерпнул и расплылся в улыбке, довольный:
— Есть «чайная»…
Но тут послышался хруст, треск, и обломок льдины с Гажа-Элем потихоньку начал отплывать от берега.
— Ой, утонет!.. — завопил народ.
— Якуня-макуня!.. — Гажа-Эль вмиг, выплескивая воду из ведра, оказался над разрывом. Но перескочить не успел — лед качнулся, и он бултыхнулся в воду по пояс. Закричал, поднимая вверх ведро: — У-уххх!.. Холодная вода!..
На берегу и на пригорке вовсю стали хохотать — вот так помощник! Не хвастался бы! Гажа — гажа[10] и есть! Прольет из ведра остальную воду…
— М-му-у, — мычал в воде Гажа-Эль и, поставив ведро на обломок льдины, попробовал вылезти, но не смог, осыпались края льдины иглами. Захватив ведро и мыча, он начал пробираться вброд, ломая «кандалами» ветхие льдины. Поставил ведро на гальку и выдохнул: — Получайте, якуня-макуня…
— Спасибо, Гажа… дядя Эль, — сказала Февра, краснея.
— Мама, скоррей! Есть «чайная»! — звал Федюнька.
Елення, ухмыляясь, взяла ведро.
— Спасибо, Элексей! Значит, есть «чайная»!
— Поставь скорей самовар, — покачал головой Гажа-Эль. — Может, я зайду. — И он стал снимать «кандалы», чтоб вылить воду.
— Приходи, Элексей! — ответила Елення.
Глава 6
Надежды
Эта июльская ночь была тихой и комариной. С вечера небо заволокло тучами, но спокойная вода так и манила порыбачить.
— Дядя Роман, заскочим на сор,[11] — упрашивал Куш-Юра Евдок. Они возвращались на лодке-калданке из долгой поездки по рыбацким станам. — Свежей рыбы добудем! — уговаривал парнишка.
Куш-Юр не сразу ответил, все еще поглощенный увиденным в поездке. Власть родовых старшин слабела на глазах. Беднота, подпирая друг друга, вставала на ноги. Рыбаки стремились продать улов рыбтресту, а не перекупщикам. И это было доброй и важной приметой времени.
— Порыбачить? — переспросил наконец Куш-Юр, очнувшись от своих мыслей. — Не поздновато? И небо вон какое хмурое.
Евдок перестал грести:
— Не поздно! А дождь не помешает.
— Ладно, — согласился Куш-Юр.
Волоком перетащили лодку через невысокую узкую гривку, выехали на сор.
— Посмотрю, как вы будете ставить сети!
— Я ведь не сильно мастак… Однако поглядим. А почему ты первым не хочешь ставить? — улыбнулся Куш-Юр.
— Нет, нет! Я еще молодой. Со старшего надо начинать, с начальника.
— Ну, с начальника так с начальника…
Когда Куш-Юр закончил возиться с сетью, верхняя тетива ее была ровно натянута между кольев.
— Ну как? Сойдет?
— Сойдет!
Стал накрапывать дождь, потом зачастил, и водная гладь стала походить на огромную раскинутую сеть.
— Пожалуй, промокнем.
— Во-он, кажись, на покосе дым, — показал Евдок.
— Верно. Давай туда. Чайком побалуемся, угостимся малосолкой. И косарей угостим.
В одной сети затрепыхалась рыба, и они быстро выбрали ее. Когда подъехали к берегу, у костра не было ни души, а над огнем закипал большой медный чайник.
— Эге-гей, кто есть живой? — крикнул Куш-Юр. В шалаше завозились, и оттуда показалось загорелое до черноты женское лицо.
— К нам, оказывается, гости пожаловали! Улька, вставай, пора. И дождь перестает…
— Вуся, здравствуйте! Можно к вам почаевничать?
— Вуся, вуся! Как нельзя! Можно. А кажись, свой человек? Здравствуй, Роман Иванович… А это твой заместитель?
— Заместитель, — с улыбкой подтвердил Куш-Юр. — Зовут Евдоком. Познакомься.
— Знаю, что Евдоком, — улыбнулась Васення. — Улька! Уля! У нас гости. Вставай…
Из шалаша вышла девушка-подросток, увидела Куш-Юра и Евдока и смущенно зарделась. Поздоровалась негромко и бегом пошла к своей лодке.
Куш-Юр посмотрел на Евдока.
— А ты чего не поздоровался?
— Не успел, — Евдок смутился еще сильнее Ули.
— Ого! — не удержался Куш-Юр, а Васення лукаво улыбнулась:
