Иван Истомин - Первые ласточки
Еще раз пришлось голосовать за резолюцию — единогласно. Только Озыр-Митьки да Квайтчуня-Эськи с дружками не было. Выскользнули, как налимы между жердями тына.
— Советская власть заставит их подчиниться решению мирян! — твердо заявил Куш-Юр.
Глава 5
«Чайная» вода
Неделю на селе никто не работал: Пасха.
Гриш решил передохнуть денек. Одетый, лежал он поверх одеяла и лениво размышлял: «Какой к черту праздник насухую? Даже браги нет. Однако нет худа без добра: голова не болит назавтра. Вот только заняться нечем, а спать неохота. Нагрянет вот поп, спросит, почему не бываю в церкви. Лучше пойти куда-нибудь. Пускай принимает Елення. Она причащалась. Уйду-смотаюсь, однако».
— Схожу проветрюсь, — сказал Гриш жене, уходя из дому.
Елення засмеялась:
— Еще мало проветрился! Черным стал от солнца… Скоро придет батюшка…
— Э-э, — махнул рукой Гриш и вышел из избы.
Было солнечно и безветренно — на малице шерстинка не шелохнется. Колокольный звон весело метался над селом: звонарь Тихэн-дурачок старается вовсю.
— Ишь, каналья, — усмехнулся Гриш, — вроде «Барыню» наяривает на колоколах! Никакой благости…
«А не прокатиться ли до Живун-озера? — подумал он. — Там вода живая из родников-живунов и окуни водятся. У зимы глотка прорва — неча есть стало. Ей-богу, должны там быть рыбаки! Партийцы да комсомольцы наверняка рыбачат — им Пасху не справлять. Помогу закинуть под лед невод и буду с рыбой на варево». — И Гриш пошел запрягать коня.
Дороги, похоже, были из конского навоза. Нарта-сани тащились тяжело, будто из полозьев торчали гвозди. На обочине дороги лежал изъеденный солнцем снег, хлюпала вода.
На околице села Гриш остановил коня:
— Ну, хватит, детки, кататься. Хорошего-пригожего, говорят, помаленьку-потихоньку.
Февра и Федюнька нехотя слезли с нарты, а Илька, довольный, остался сидеть.
— Потом, Илька, расскажи все-все, что видел! — попросила сестра.
— Конечно, расскажу, — засмеялся Илька.
Гриш тронул вожжи, но тут навзрыд зарыдал Федюнька:
— Возьми меня, папочка. Возьми, долегой!..
— Тпру-у! — Гриш остановил Карько и вздохнул: — Надо взять. Иди!
— Иди скорее! — обрадовался Илька.
Дорога тянулась на север до самого поворота Малой Оби и пересекала ее по льду, выходя на правый берег. Проехали по извилистой протоке и выбрались наконец на озеро. На середине озера виднелись люди и несколько лошадей.
— Есть народ! Стараются-копошатся! — Гриш расплылся в улыбке.
— Хорошо! — воскликнул Илька.
— Холесо! — лепетнул и Федюнька.
— …Ага, попались! Нарушаете Пасху! Арестовать — конфисковать рыбу в мою пользу!
— О, Варов-Гриша лешак привел! — оторвался от лунки Куш-Юр. — Вот тебя надо арестовать, бездельника! Вуся!
— Вуся! Осенью — осетра не хотим, а весной рады окуню.
— Не наш это праздник! — горячо заговорил комсомольский вожак Вечка. — Мы — работники всемирной великой армии труда! Скидывай быстрее малицу! Помогай!..
На льду лежала большая куча ханжанг-хула — разрисованной рыбы, окуней.
Собирались сделать новую тонь. Варов-Гриш радовался:
— Еду и думаю-гадаю: не напрасно ли? Ан нет, повезло… Федюнька, иди сюда! Возьми ханжанг-хул, отнеси Ильке, ему веселее будет!..
Федюнька подошел, но рыбу не взял — живая, шевелится.
— Кусается…
— Эх ты, чудак-рыбак… — Гриш положил ему несколько окуней в подол малицы. — Неси!..
— Чудак-рыбак! Рыбу ловит, но не ест, а сдает ее в рыбтрест! — улыбнулся Евдок, двенадцатилетний сынишка хозяйки Куш-Юра.
— Вон чо знает!.. — засмеялись рыбаки.
— Сам, что ли, сочинил? — удивился Куш-Юр.
— Сам… А почему ты, дядя Гриш, не пошел работать в рыбтрест? Был бы начальником.
— Я-то? Да ведь рыбтрест только летом. Да и не тянет в начальники. Вот начнем строить югыд-би — пойду туда рабочим.
— О-о, югыд-би! Это ты, Варов-Гриш, здорово придумал, — откровенно позавидовал Вечка.
Илька и Федюнька рассматривали окуней, брошенных возле саней-нарты.
— Смотли — живые, — удивлялся Федюнька.
— Папа говорил — икряные, — разглядывал окуней Илька.
— Ну да, икляные.
— Икр-ряные надо говорить. Кррр!..
— Карр! Карр! Карр!.. — вдруг раздалось над их головами.
Оба увидели пролетавшую ворону.
— Карр! Карр!.. — наперебой принялись передразнивать птицу.
— Карр! — сердито оглянулась ворона и, взъерошенная, села.
И вдруг крикнул Федюнька:
— Ой!.. Каррр — получается!!
— Получается! Получается! — хвалил Илька. — Ну-ка, говори — каррр!
— Каррр!.. Каррр!.. — повторял Федюнька, испуганно тараща глазенки и не веря, что преодолел то непонятное, на чем так долго спотыкался. — Каррр, — прокатывалось горошком в его горлышке.
— Ура-а-а! — ликовал брат.
— Уррра-а-а! Каррр! Каррр!.. — наслаждался Федюнька. Он кинулся к отцу, беспрерывно повторяя: «Урра, карр».
Варов-Гриш, услышав Федюньку, изумился:
— Ты что кричишь?
— Карр! Уррра! Каррр!..
— Карр? Мать родная!.. — Гриш бросил невод. — Посмотрите-полюбуйтесь! Выговаривает!
— Каррр! Уррра-а-а!.. — ворковал Федюнька.
— Как научился?
— Летела ворона и гаррркнула, а Илька как ррраз дррразнил меня «гнилым языком»!
— А скажи-ка — «рыба».
— Рррыба.
— «Варов».
— Варрров.
— Скажи — «Гриш», — попросил Вечка.
— Грриш… Варрров-Гррриш…
— Ну дела! Помогла ворона! — хохотали все.
…Когда Гриш ехал обратно, все трое вспомнили как ворона выучила Федюньку.
— Папа, там кто-то идет, — показал Илька. — Во-он, видишь?
— Вижу. Кто же это идет-бредет пешком в такую даль?
Федюнька тоже вытянул шею, вглядываясь.
— Это Сенька-Герррманец, — остреньким взглядом узнал Федюнька.
— Германец! — подтвердил брат.
— Ты это куда отправился пешком? — Гриш остановил коня.
— Ба!.. Здлавствуйте!.. Далеко ездили? — заморгал Сенька.
— Везем ханжанг-хул. И ты, видать, тоже за этим, — Гриш кивнул на пустой мешок в руках Сеньки.
— Конесно. Дай, думаю, схозу-ка напоследок за хандзанг-хулом. Мозет, кто-нибудь неводит из палтейцев. Лыбки залаботаю…
— Ррыбки зарработаю, — поправил Федюнька. — У тебя не выходит…
Гриш и Илька засмеялись, а Сенька часто-часто заморгал ресницами.
— Вот здолово! Где это ты научился так говолить?
— Там! На озерре… У ворроны!
— Значит, есть лыбаки? Не зля иду? — с надеждой спросил Сенька.
— Есть, Куш-Юр там. А ты, пожалуй, не ходи в такую даль. Возьми у меня окуней. Хватит, еще останется! Садись, Сенька, в нарту.
2Прилетели трясогузки — ноги тонки, да лед ломают. Значит, приближалась «чайная» вода, годная для питья после тухлятины-загара. Люди радовались — теперь можно вдоволь пить чай и варить любое варево. Все высыпали на берег посмотреть появление «чайной» воды. Она показалась по эту сторону верхнего мыса, свободного от ледохода. Все больше и больше ширилась она, ярко сверкая во всю Малую Обь.
— Вот и «чайная» идет. — Елення, в легкой малице и бахилах, подтащила на нарточке Ильку повыше, за крайний амбар, оттуда видно было хорошо. — Наконец-то!
— «Чайная»! «Чайная»!.. — повторяли шумно и Илька, и Февра, и Федюнька, а Белька только виляла хвостом. Февра была с ведром, чтоб дождаться чистой воды и зачерпнуть ее для самовара.
Елення предупредила:
— Еще, поди, ждать долго. Посмотрим хоть на ледоход…
А ледоход шел вовсю. Уже давно минули Мужи зимние речные загородки, разделенные пополам длинным и узким островком, что был против села. Местами лед дыбился, льдина наползала на льдину. А вверху то и дело летели на север лебеди, гуси, утки, чайки… Освещенные вечерним низким солнцем, они казались то розовыми, то бронзовыми и чуть не задевали людей на берегу. Ребятишки махали им, возбужденно шумели, а кое-кто из мужчин вышел на берег с пищалем-ружьишком. Только, пожалуй, не добыл никто — нету заберегов, все загромоздило льдом до самой горы, а стреляли бесполезно — не добраться до птицы.
«Папа бы добрался или Бельку послал бы», — подумал Илька, жадно глядя на вереницу низко летящих уток.
А Варов-Гриш в этот поздний, но светлый час строил избушку. Сенька Германец помогал пилить тес и плахи. Торопились покрыть крышу, потолок и пол настелить, а уж осенью после путины вставить рамы и сложить печь. И — новоселье.
— Гажа-Эль, чай, тоже пыжится-старается. — Гриш, то замедляя, то убыстряя ход продольной пилой, стоял внизу козел. — Но что-то не тюкает, не слышно. Видно, кончил на сегодня.
— Мозет быть, — лепетнул Сенька, стоя вверху на двух бревнах. — Выпимши, поди.
— Подпрыгни-погляди!.. Нет, он теперь не пьет, не пил даже в Пасху. И правильно — надо беречь копейку. Петул-Вась говорил — при первом пароходе откроется в Мужах хлебозапасная мир-лавка. Все будет там, что душе угодно. Эль уже спрашивал у него в долг на еду, пока строится. Обещает Василий.
