Иван Истомин - Первые ласточки
— Ты, оказывается, хорошо помнишь?
Кузь-Матрена, довольная, усмехнулась:
— Когда как… А про что мы говорили-то?
— Вспоминала молодость, — подсказала Анн.
— Да! Да-да, — закивала Кузь-Матрена.
— А что это он разговор-то про Ухту завел?!
— Эндрей-то? — Кузь-Матрена приставила левую руку к уху. — Вспомнил свою молодость ухтинскую. Никогда не вспоминал, а тут вдруг вспомнил. Меня-то, говорит, в Ухте вспоминают, ждут, наверно. Придется съездить в Ухту, привезти соль и горящую воду. За Камнем-Горой-то, в Мужах али Березовом, нету в помине соли и непти. Сказывает, съезжу, пожалуй, непременно. Девок хоть увижу. Вот лешак-старик. Тьфу!.. — И обе засмеялись.
— Ой, мне ведь идти пора, — спохватилась Кузь-Матрена. — Овечки-то мои убегут от стрижки. Я про них и забыла. — Она с великим трудом поднялась на ноги, опираясь о посох.
Из-за амбара вышла шумная ватага. Взрослые несли на носилках глину, дети баловались. Илька был на руках у Еленни.
2— Вот и осень пришла-пожаловала. — Гриш стряхивал у порога снег с меховой обуви. — Река стала насовсем. Хорошо, что успели привезти сена на распутицу. Теперь можно и терем-теремок достраивать помаленьку. А там гимги-морды[9] поставлю и — на лыжи, лесовать-охотиться. Нельзя мне бросать это дело сейчас — каждый рубль-копейка пригодится…
— Пригодится. — Радостная Елення стояла у печи, помешивая в небольшом чугунке кашу. Засмеялась: — Заварил кашу — доваривай…
Гриш вернулся с путины с неплохим заработком — от сдачи рыбы рыбтресту получил больше двухсот рублей. К его приезду Елення и мох приготовила, и кирпичи сделала, и сено поставила. Все как надо. И ребятишки живы-здоровы. Февра уже ходит третий год в крохотную школу, а Илька целыми днями корпит над «писаниной» — научился держать пятерней огрызок карандаша и рисует на клочках бумаги «гуренек» — домовых и банных.
После завтрака Гриш, одетый по-рабочему, взял топор и нетерпеливо направился к заветному дому — будущему терем-теремку. Словно впервые внимательно осмотрел венец. Походил, полюбовался, задумался. И вдруг понял — прав был Куш-Юр — мала избенка.
«Ну что это? Одна комнатушка, — размышлял Гриш. — Пока дети растут — терпимо. А больше станут — каждому постель нужна. Илька больной, — ему покой надобен. Как же это я не догадался раньше? Надо сразу строить избу из двух комнат. Материалу, что ль, нет? В тайге живем-здравствуем. И место позволяет — можно удлинить сруб. Сейчас же, пока земля совсем не застыла…»
И, не откладывая, тут же начал копать ямки. Елення, увидев в окошко непонятную его работу, подошла, и Гриш объяснил. Елення задумалась — лишние расходы, а потом согласилась — пусть делает как хочет. Она свое обещание выполнила — мха заготовила больше, будто знала. И кирпичи готовы.
Гриш за десять дней сумел уложить в ямки поперечные чурки, построить вторую половину венца и поднять несколько рядов до окошек. Изба получилась длинная, немного на лодку смахивает, — зато из двух комнат.
Тут подошло время ставить гимги-морды. Эта работа артельная, мужчины работали ватагой.
Есть на берегу Малой Оби, южнее села Мужи, за три версты, приметное место — Кедровое. По этому месту издревле строили по первопутку подводную изгородь поперек реки — перегораживали и ловили рыбу гимгами. Много требовалось жердей, чтобы перебросить редкий тын от берега до берега. С января уже не ловили — начиналась порча воды, загар. Весной в ледоход весь лес уносило в море, и каждую осень начинали сызнова. Но лошади, чтобы вывозить жерди, были не у всех, даже гимги не у каждого. Зимой рыба свежая, даже выпрямиться не успеет на снегу, так полукалачиком и застывает. Поневоле приходилось объединяться — бери, безлошадный, коня и вези к Кедру толстые и длинные жерди на себя и на хозяина коня, если он того хочет. Потом, сообща, все разом долбят лунки и загораживают реку неплотно стоящими жердями. После этого тянут жребий — кому в каком месте ставить гимги. Прорубь для них вырубают с напарником и проверять ездят вместе.
Гриш не беспокоился — гимги есть, две, большие, высокие, не влазят в дверь. Съездил за жердями, нашел напарника — Сеньку Германца, у того жеребец-жеребенок, дал Гриш ему коня привезти жердей. Сенька ленивый, зато Гриш пронырливый, бойкий, приучит он шевелиться Сеньку мало-мальски. Никто не берет Сеньку в напарники, даже Гажа-Эль, гуляка.
Загородили Обь, вытащил Гриш жребий на свой пай с Сенькой и поставили гимги, условились просматривать по воскресеньям.
А потом пришло время охотничать до марта. Попутно с охоты дровишки да бревна для избы возить.
3Прошла зима. Опять, как и в прошлом году, в апреле собиралась в Нардоме сходка-митинг в память Ленина. Распахнулись над Мужами белые ночи. Лед на окнах растаял, через них с южной стороны гляделась церковь, а с западной — низкое солнце, то и дело заслоняемое входящими людьми. Голландская печь не топилась, на сцене стояла незажженная лампа — без них тепло и светло. В глубине сцены, в простенке между окнами, большой портрет Ленина. Над ним кумачовый лозунг: «Мы наш, мы новый мир построим».
Сельчан пришло много — битком набит Нардом, пришли послушать о Ленине, ведь многие в прошлом году из-за оспы ничего не слышали. Куш-Юр к тому же сулил показать большой портрет Ленина, присланный из Обдорска. Даже бабы пришли — вон у нетопящейся печи сидят Елення, Сандра, другие женщины. Сандра совсем выздоровела, побелела, румянец на лице, глаза блестят. А Варов-Гриш, Сенька Германец и Гажа-Эль в другой стороне, на одной лавке. Гурьбой пришли недавние богачи Озыр-Митька и Квайтчуня-Эська с дружками, чтоб показать они отныне за новую власть. Но подмигивали друг дружке усердно, корчили рожи и усмехались. И Эгрунька с Яшкой с ними. Она нет-нет, да ревниво следила за Сандрой. «Выздоровела, холера. Теперь крутит, наверное, с Романом. Видела, шли вместе…» — чуть вслух не произнесла Эгрунька.
Из внутренней двери вышел Куш-Юр. Улыбнулся, направился к сцене, держа знакомую Варов-Гришу брошюру и листки бумаги.
Куш-Юр уже давно не брил голову, отросли русые волнистые волосы и закрыли шрамы. Но все равно его зовут за глаза Куш-Юром, Гологоловым. Он чисто побрит и празднично одет — в черном костюме, коричневатом свитере и серых валенках.
Восхищенно ахнула Эгрунька, а Сандра зарделась. По рядам прошел шумок.
— Успокоились? — Голос Куш-Юра звучал приподнято и упруго. — Вуся! О-о, народу-то сколько пришло! Очень рад за вас! Побеседуем. Ведь завтра день рождения Ильича. Пятьдесят пять лет ему бы исполнилось. А на днях прислали нам из Обдорска большой портрет Ленина. Вот, смотрите!.. — Куш-Юр отошел немного в сторону и вгляделся в зал, тепло улыбнулся молодым партийцам — комсоргу Вечке, Халей-Ваньке и Пызесь-Мишке.
— Хороший портрет, — сказал кто-то в зале. — На зырянина похож. Хороший портрет.
— Хороший, — подтвердил Куш-Юр и увидел возле печи Сандру. Это его так обрадовало и согрело, по-доброму затревожило, что он потерял приготовленные слова и начал беседу немного не так, как задумал. Но в зале никто не заметил — все слушали.
Куш-Юр на зырянском языке заговорил о жизни и деятельности Ильича, и это казалось всем сидящим в зале куда понятней, чем на русском. Вот ведь как научился говорить по-зырянски. И Куш-Юр почувствовал, что люди как бы приблизились к нему, нет, наверное, это он приблизился к ним. Правда, редко-редко затруднялся сказать то или другое слово и что-то неправильно произносил, но это не вызывало усмешки. Больше часа говорил председатель. О том, как заветы Ленина претворяются в жизнь России и в жизнь отдельных народов Крайнего Севера. Куш-Юр привел местные примеры, близкие и понятные мужевцам. Поведал об Обдорском районе, что возник вместо Обдорской волости. Отметил, что Тобольский окрисполком скоро примет Положение о родовых Советах. Рассказал о том, что Комитет Севера ВЦИК под руководством Смидовича разрабатывает программу по оленеводству и ветеринарии. И про многое другое, что было близко, понятно и дорого собравшимся, про лампочки Ильича, что вспыхивают по стране.
Потом председатель отвечал на вопросы. Все были довольны беседой.
— Ну что — нет больше вопросов? — спросил Куш-Юр.
— Нет! Спасибо! — И стали расходиться.
Но тут Варов-Гриш задал Куш-Юру вопрос по-русски:
— А почему, Роман Иваныч, у нас в селе Мужи досей поры-времени нету югыд-би? Нет светлого огня, электричества? В Обдорске, в Березовом есть! Мы видели с тобой, помнишь? А у нас — по старинке, керосиновой лампой живем. Куда это годится? Нам тоже лампочки Ильича надо…
— Товарищи! Постойте, товарищи! Садитесь, миряне-зыряне, — останавливал Куш-Юр людей. — Тут спрашивают про югыд-би, про светлый огонь…
— Югыд-би?.. В белые-то ночи?.. Ха-ха-ха! — раздался смех, прокатился хохоток, кто-то свистнул, но остановились, грудясь у двери.
