Степан Злобин - Остров Буян
— …И конь, вишь, дрожит весь, сама устала, и ночь на дворе, да и черт его знает, кто там на дороге встретит, чего содеет!
— А что мне тут делать?! Зачем поскакала, то сполнила! Матка, чай, дома плачет…
Кузя, узнав голоса Аксюши и Гурки, хотел войти.
— А поп обещал тебя с Кузькой венчать, — сказал Гурка с насмешкой.
Кузя замер в двери…
— Сам с ним венчайся!.. Пусти уздечку! Дай нуздать, не мешай!.. — со злостью воскликнула девушка.
Кузя услышал возню и бряцанье уздечки.
— Ну что, что? Опять, что ль, укусишь? Кусай!
— Уходи, окаянный! Пусти меня к Кузьке!
— Кусай!
— Не хочу!.. Скоморохи поганы…
Последнее слово ее оборвалось, словно ей накинули платок на рот…
Кузя стоял, не переводя дыхания. Лошади в конюшне хрустели овсом и лениво переступали с ноги на ногу. Было так тихо, что, казалось, слышно, как опускаются и садятся в сугробы снежинки.
— Скоморошить-то кинешь? — спросила Аксюша. Голос ее стал детским и нежным.
— Не от сладкой жизни во скоморохах, — ответил Гурка. — Малым украли меня от отца и матери… Один был, как дуб, во всем свете…
— А ныне? — еще нежней и томительнее спросила она.
— А ныне? — переспросил скоморох, и все снова утихло…
Кузя хотел уйти, но не мог сдвинуть ноги.
— Мыслишь, бесстыжая… к парню сама прискакала… — услышал Кузя шепот Аксюши, прерывающийся быстрым, тяжелым дыханием. — Теперь мне и всем-то в глаза глянуть стыдно — любовь свою всем показала…
— А что за беда! За любовь кто корит?! — сказал Гурка. — Наше дело молодое: не гулять, не любить, так зачем и жить?! Медовая ты, — добавил он тихо, — цалуешься сладко…
— Пусти, Гурушка, милый, пусти, срамно… люди узнают, — молила Аксюша.
— Обычай не мой — из сетей рыбу в воду спускать! А ты рыбка-то не проста — золото перо… Сколь девок меня любили, а такой не бывало! — Голос Гурки дрожал и срывался.
— Ой, Гурка, не лапай, срамно! — вскрикнула девушка.
— Что за срам?! Мыслишь — Кузька любить не станет? — с насмешкой сказал скоморох.
Кузя услышал возню в конюшне. Он не выдержал и с прерывистым вздохом толкнул дверь…
— Кто тут? — спросил Гурка из темноты.
— Я, — глухо откликнулся Кузя.
— Иди, брат, иди-ка в избу… Что те надо? — нетерпеливо прикрикнул Гурка.
Кузя почувствовал жар на щеках и ушах и, не помня себя, быстро выскочил за ворота…
6— Не к месту дева-то завелася в ватаге, — сказал поп Яков. — Спасибо ей, всех упасла, а ноне бы ей и к дому. Соблазн один с ними, и братства не станет, пойдут раздоры да вздоры… Не девичье дело война!..
Кузя вздохнул. Вздохнул и Иванка, и каждый из них — о своем: Кузя видел любовь Аксюши к Гурке и боялся, что сам полюбил ее, навсегда обрекая себя неудачной тяжелой доле. Иванка же тосковал, с горечью вспоминая Аленку.
«Кабы удача была и увез бы из воеводского плена старост и выборных земских, и мне бы Михайла теперь ее отдал!» — мечтал он.
— Влезем все-таки в город, Кузьма? — спросил Иванка.
— Влезем, Ваня! — решительно согласился Кузя.
Кузя не хотел оставаться в одной избе с Гуркой и девушкой. Едкая и мучительная ревность терзала его. Не раздумывая, собрался он на разведку дорог и поспешно выехал по направлению ко Пскову, обещая вернуться с рассветом.
Иванка, пройдя по дороге в обе стороны от деревеньки, проверил расставленные засады и караулы, сам посмотрел коней и щедро подсыпал овса, готовясь к отважному делу.
Но к утру Кузя не возвратился…
Иванка выехал вслед за ним на дорогу.
Мирная снежная целина лежала повсюду по сторонам. Дорога шла неглубокой лощинкой, и лишь потому ее можно было узнать под снежком. Встречных не было.
Едва заметные вешки оставлял за собой в снегу Кузя, и за ночь их уже занесло, но все же Иванка ехал по вешкам, торчавшим кое-где близ дороги. И вдруг он услышал зловещий грай воронья. Он знал его по голосам птиц, этот крик, подымавшийся над телами убитых.
Оглянувшись, Иванка увидел на холме, на одинокой сосне, повешенного человека. У него стеснилось дыхание. Он подхлестнул коня и, не опасаясь, взлетел на пригорок. Вспугнутые вороны затмили от него свет… Иван поднял голову, вгляделся в едва качавшееся тело казненного и с криком спрянул с седла: выклеванными темными глазницами глядел на него обезображенный пытками и вороньем труп любимого друга, Кузи…
В слезах, скрежеща от боли зубами, мешая страшную брань, обращенную к палачам, с нежными именами, которыми называл Кузю, Иванка дрожащими руками привязал к сосне коня, скинул тулуп и бросился к дереву… Окровавив ладони о сучья и сам не заметив этого, он добрался до ветвей и ножом обрезал веревку. Застывший труп тяжело рухнул в сугроб, подняв снежную пыль. Испуганный конь в страхе шарахнулся и захрапел…
— Эх, Кузьма, Кузьма! Кузя, Кузя, мой Кузя! — твердил Иванка, не находя больше слов и, сам дрожа, стараясь взгромоздить застывшее, негнувшееся тело на спину дрожащего коня.
— Эх, Кузя, Кузенька, Кузя!.. Эх, Кузя, мой брат дорогой! — крепко сжав зубы, твердил Иванка, на измученной лошади пробираясь назад к своим…
Когда Иванка подъехал к деревне, все вышли его встречать и перед мертвым Кузей в молчании скинули шапки.
— Ой, штой-то! Кузенька! Господи, Кузя! — страшно взвизгнула Аксюша, залившись слезами, и неведомо зачем кинулась в избу…
Вся ватага стояла в молчании…
— За лопаты, братцы, — первым опомнившись, просто сказал Гурка.
Он сам помогал рыть могилу, широкими взмахами выбрасывая мерзлые комья земли.
Поп Яков плакал, читая надгробное слово Кузе.
— «Приидите, последнее целование…» — произнес поп и больше не мог служить панихиду.
— Кузенька, милый, голубчик!.. — всхлипнув, залепетал он и сам, наклонившись, приник губами к холодному выпуклому лбу мертвеца.
Аксюша вскрикнула и повалилась в снег, закрыв руками лицо, словно чуя свою вину в этой смерти. Вся ватага терла глаза кулаками. На бородах застывали слезы.
Встав с колен от свежей могилы, Иванка подобрался, надел шапку и обратился к товарищам.
— На кони, — сказал он сурово.
Никто не расспрашивал его ни о чем. Всем было понятно, что Кузя требует мести, и вся ватага дружно и молча взнуздывала коней…
— Ты, Гурей, останься тут с дву десятками наших. Неравно налезут стрельцы, и было бы кому отбиться, — сказал Иванка.
И Гурка с небольшим отрядом остался.
7Расправившись с Кузей и зная, что он был близким другом Иванки, самого смелого атамана крестьянской ватажки, пятидесятник Ульянка Фадеев разослал почти всех стрельцов в разведку по селам и деревням, чтобы найти следы неуловимой и дерзкой ватаги. Наутро он ждал подкрепления в пятьдесят стрельцов во главе с пятидесятником Неволей Сидоровым. Они уже сговорились, что будут действовать заодно и постараются окружить Иванкиных шишей, чтобы поймать Иванку живьем и получить за него объявленную награду.
Оба боялись, что эту добычу могут выхватить у них московские стрельцы, которых, по слухам, выслали для подавления крестьянских восстаний…
В ожидании, когда возвратятся лазутчики из окрестностей, а из Пскова прибудет полсотня Невольки, Ульянка коротал вечер в помещичьем доме с хозяином и местным попом.
— Слышал я, господа, — рассказывал хозяин, — заехал намедни к островскому дворянину проезжий помещичий сын. Разговорились про шишей. Дворянин говорит: «К другим Иванка-вор проберется, а ко мне николи». — «Что так?» — спрашивает проезжий. «А псы у меня голодны, как волки, всякого загрызут!..» Хватили они по чарке вина — да спать. Утре проснулся хозяин связан… Дверь настежь, мороз… Кричит… Никого! Кое-как сам распутался, вышел, глядь — собаки висят на заборе мертвы и хвостами связаны, а людей — ни души. Стал ходить, наводить порядок, глядит — корыто, и тесто замешено. Понюхал — винищем разит. Подивился. Ан тут собаки и ожили на заборе, а были они не мертвы, а пьяны да спали связаны за хвосты. Как учали рваться, визжать — вот хвосты оторвут да потом хозяина в клочья! Испугался он, заперся в доме, а там письмо: «Голодны кобели до беды довели»… Ан то сам Иванка к нему наезжал — и пограбил, и дворню свел.
— Сказывают, хитер! — согласился Ульян Фадеев. — Да завтра придет конец его хитростям. Я его уследил…
— А не с тобой ли то было, что ты его мертвым схватил? — спросил сельский поп.
— Как мертвым, когда он живой! — удивился Ульян.
— А так: ездит с ним бунтовской поп Яков. Раз их окружили стрельцы, а в ватаге ни зелья нет, ни свинцу. Иванка и лег мертвым. Сладили ему гроб. Зажгли свечи, а поп стал молитвы петь. Стрельцы их схватили. Они дались да стали просить, чтоб сначала похоронить ватамана. Пятидесятник стрелецкий не хочет, говорит: «Представлю его живым или мертвым, за то меня наградят». Сковали всех, повезли. И стали шиши рассказывать по пути страшные басни про мертвецов. А есть у Иванки товарищ Кузька…
