Борис Можаев - Мужики и бабы
- Якуша Ротастенький вместе с сороками укатили на ночь глядя в Лысуху, - сказал Семен. - Говорят, громить начнут с лесной, с глухой стороны.
- Оно, конечно, безопаснее ежели ф с лесной, - согласился Максим Иванович. - Кто орать начнет - легче рот заткнуть. Там никто не услышит.
- Они и здесь не постесняются, - сказал свое Андрей Иванович. - Вон Федорка посреди бела дня взяли - и ни слуху ни духу. Все шито-крыто.
- Дык, Селютана за фулюганство взяли, - воспрянул Николай. - Он энтому Ашихмину как засветил промеж глаз, у того, говорят, аж кобура на задницу съехала.
- Селютан пошел по политической линии, как вредитель, - возразил Семен. - На него дело открыли.
- Какое дело? Он по чистой пошел! - раскалялся Николай. - Во-первых, применение оружия в общественном месте, то есть хулиганство; во-вторых, рукоприкладство.
- А я те говорю - на него дело составлено было, - брал на горло Семен. - Поскольку в связи с зятем как с вредителем. Понятно?
- Вы чего разорались, как на сходе? - цыкнула на них Надежда. - Дети спать легли, а вы сцепились, что кобели из-за кости.
- Политика - штука горячая, - усмехнулся Максим Иванович. - Она сразу в азарт гонит. Намедни мы собрались всем колхозом, мужики то есть, в поповом доме. Сидим, вырабатываем линию - куда лошадей ставить, куда сено свозить. Вот тебе сцепились Маркел с Ротастеньким. Маркел говорит - всех лошадей свести во двор Клюева. Там сена хватит. А Якуша ему - сено Клюева сперва разделим по колхозникам, а потом внесем паи поровну и без обиды. Один орет - ты, мол, чужое прикарманить хочешь? А второй его за грудки хватает - ты свое не хочешь отдавать, так твою разэдак. Еле растащили их.
- Да, политика у вас, как у того Ивана, - где что плохо лежит, у него брюхо болит, - усмехнулся Андрей Иванович. - Как бы за счет чужого поживиться, а свое прикарманить - вот ваша политика.
- Ты, Андрей, против нас не греши. Мы не токмо что лошадей, коров, телят и даже курей - все решили свести до кучи. В общие дворы то есть, сказал Максим Иванович.
- А баб, к примеру, не сгоните в общую избу? - спросил Семен и загоготал. - Я, пожалуй, Параньку свою свел бы туда. Глядишь, впотьмах и мне досталась бы какая помоложе.
- Тьфу! У самого рожа-то вон, как варежка изношенная, а туда же, за молоденькой. У-у, бесстыжие твои глаза! - сказала Надежда.
- Дак, сестрица, дело-то не в роже... Ты не гляди, что у меня нос набок свалился. Главное, чтоб корень стоял на месте.
- Бери быка за корень! - подхватил Николай, и они с Семеном, довольные собой, шумно засмеялись.
- Тьфу, срамники окаянные! - Надежда в сердцах встала и вышла в горницу.
Андрей Иванович хмуро покосился на Семена и спросил:
- Говорят, ты записался в бригаду по раскулачиванию. Это правда?
- Небось припрут к стенке - запишешься. Все-таки у нас лавка была. Супротив пойдешь - самого раскулачат.
- И кого ж ты пойдешь кулачить? Прокопа Алдонина? - раздувая ноздри, спросил Андрей Иванович.
- Дак не своих... - осклабился Семен. - Нас поведут в Еремеевку. Кто меня там знает?
- Значит, чужих трясти будешь. Китайцев, да?
- Кого прикажут, того и будем трясти, - озлобился Семен. - Чего ты прилепился ко мне?
- Подлец ты, Семен.
- Я подлец? - встал Семен, озираясь по сторонам и краснея до корней волос.
- Да, ты подлец. - Андрей Иванович тоже встал, глаза его округлились, нехорошо заблестели, и под скулами заходили бугристые желваки.
- Андрей, Андрей, садись давай! Чего ты взбеленился? - схватил его Максим Иванович за руки.
Тот вырвал руки и, опираясь кулаками на стол, подался всем телом к Семену:
- Уходи! Уходи сейчас же из моего дома... - И вдруг сорвался на крик: Уходи, тудыт твою растуды!.. Или я тебя изобью, как собаку...
Семен отскочил от стола, как ошпаренный, с грохотом отлетела, падая, табуретка, и тотчас же в дверях из горницы выросла Надежда:
- Что это еще за погремушки?
Но на нее никто не глянул. Андрей Иванович сел за стол и устало прикрыл лицо руками, а Семен, бледный как полотно, долго не мог попасть трясущимися руками в рукава полушубка. Так и вышел, не успев как следует одеться.
- Вы чего тут не поделили? - опять спросила Надежда.
- Семен авсенькать приглашал, по дворам итить, а вон Андрей прочел ему одну авсеньку - тому не понравилось, - сказал Максим Иванович, ухмыляясь.
В сенях грохнули щеколдой и затопали по полу, заскрипели снегом.
- Что это еще за табун? - подалась к двери Надежда.
Но не успела она и до порога дойти, как дверь распахнулась и в избу ввалилась целая процессия; впереди шла Тараканиха в толстой клетчатой шали, в черной сборчатой шубе до пят, за ней в шапке с распущенными ушами Левка Головастый, потом еще Кулек в шинели и в буденовке со шлыком, и наконец пожаловал сам представитель окружного штаба по сплошной коллективизации Ашихмин - в кожаной кубанке, в белом полушубке и в белых с желтой ременной оторочкой бурках.
- Служить будете, или вам так подать? - недружелюбно встретила их Надежда.
- А мы не милостыню просить, - пропищал Левка Головастый, - мы по законному решению.
Ашихмин по-хозяйски прошел к столу, слегка отстранив Надежду рукой, как телушку, стоящую посреди дороги, и, поигрывая снятой кубанкой, не здороваясь, стал пристально глядеть на Андрея Ивановича.
- По какому случаю пожаловали? - спросил Бородин, исподлобья глядя на Ашихмина.
- А по тому самому... Вас предупреждали в Совете насчет уклонения от раскулачивания?
- Я присяги на раскулачивание не принимал, - ответил Бородин, набычившись. - И нечего меня предупреждать на этот счет.
- Извините! Вы являетесь членом сельсовета, председателем комсода. Уклонение от раскулачивания, как важнейшего мероприятия по сплошной коллективизации, рассматривается прямым саботажем. Вам это известно?
- Нет, не известно.
- Дак мы ж тебе сколько разов говорили, Андрей Иваныч! - ринулась в дело прямо с порога Тараканиха. - Не в свое село пошлем, а в чужое... Дак ты уперся, ровно бык. А глядя на тебя, и другие не идут - вон Вася Соса отказался, Макар Сивый, Сенька Луговой, Чухонин. Тебя, говорят, боятся.
- Чего меня бояться? Я не разбойник на большой дороге. Чужое добро не отымаю.
- Это что, намек? По-вашему, мы разбоем занимаемся? - повысил голос Ашихмин.
- Я знать не знаю, чем вы занимаетесь. Я только ноне и увидел вас. Чего вы ко мне привязались?
- Вон вы как заговорили! Мальчиком прикинулись. Ладно. Поглядим сейчас, каким вы голосом запоете. Федулеев, дай сюда решение Совета!
Левка моментально выхватил из папки исписанный листок с печатью и, услужливо пригибаясь, сунул его в руки Ашихмину.
- Вот решение Совета о том, чтобы изолировать вас от массы как разлагающий элемент! - Ашихмин положил на стол листок перед Бородиным. Прочтите и распишитесь.
Андрей Иванович посмотрел на братьев, на жену, с испугом глядевших на него, помедлил, свел плечи, словно его в холодную воду толкали, и начал читать вслух:
- "В связи с чрезвычайным положением, объявленным штабом по сплошной коллективизации, считать отказ от участия в раскулачивании члена сельсовета Бородина Андрея Ивановича как акт саботажа со всеми вытекающими отсюда последствиями. С целью изоляции от массы вышеупомянутого Бородина взять под стражу". - Бородин посмотрел с каким-то удивлением на Ашихмина и сказал: - А у вас нет такого права, чтобы сажать меня.
- Есть. Подписывайтесь!
- А я не стану подписывать.
- Заберем без росписи.
- Кудай-то вы его заберете? - спросила Надежда, подаваясь к столу. - У него пять человек детей. Давайте тогда и меня с ним забирайте. Мы чего делать без него станем?
- А это нас не касается, - отрезал Ашихмин.
- Как то есть не касается? - спросил Максим Иванович. - Это ж дети малые!
- Кто вы такой, чтобы задавать мне вопросы? - строго спросил Ашихмин.
- Мы, братья его, собрались на семейный совет... Дак что, и собираться вместе нельзя, что ли?
- Не мешайте нам выполнять государственные обязанности вашими дурацкими вопросами!
- Хорошие государственные обязанности - отца от детей забирать, всхлипнула Надежда.
- Успокойся, мать, - сказал Андрей Иванович. - Наши дети по ихней теории в расчет не принимаются.
- Нашу теорию не трогай! Она в огне классовых битв проверена, и не вам ее порочить. Собирайтесь! - рявкнул Ашихмин.
- Значит, по теории меня берете? - Андрей Иванович смотрел на Ашихмина, насмешливо щурясь и не двигаясь с места.
- Да! По самой передовой, единственно правильной в мире. Берем и вырываем с корнем как защитника обреченного класса эксплуататоров.
Бородин сжал сухую с узловатыми пальцами руку в темный увесистый кулак, чуть пристукнул им по столу и сказал, раздувая ноздри:
- Не обманешь! Эта рука сама все делала. Мы за чужой счет не жили. Одно слово - крестьяне.
- Были крестьянами. А теперь кто будет колхозником, а кого и попросят удалиться.
- Куда это?
- Подальше от земли, чтобы не мешать на ней жить по-новому. Собирайтесь! Иначе силой уведем.
