Борис Можаев - Мужики и бабы
- Он еще спрашивает! - Сенечка усмехнулся и покачал головой. - Пленум по выявлению кулаков на предмет обложения индивидуалкой сорвал? Сорвал. Кто помог помещику Скобликову смотаться, уйти от расплаты? Не вы ли, товарищ Бородин? Кто увильнул от конфискации имущества кулака Клюева?
- А ежели он не кулак? - азартно, распаляя себя, спрашивал Бородин. Тогда как?
- У нас есть пленум Совета, группа бедноты, партячейка, наконец. Если все они проголосовали, определили, что хозяйство данного лица является кулацким... То какой после этого может быть разговор? - накалялся и Зенин.
- Если вы сами судите, не спросясь мира, то сами и приводите в исполнение свои постановления. Я вам не исполнитель.
- То есть как? Вы хотите сказать, что отказываетесь выполнять постановление Совета? - Сенечка аж привстал над столом.
- Кто кулак, а кто дурак - определяет сход, а не группа бедноты. Бородин покосился на Тараканиху да на Якушу Ротастенького.
- Было да сплыло такое правило, хватит резвиться кулакам и подкулачникам. Теперь мы хозяева! Беднота и актив! - крикнул Якуша со скамьи.
- Вот вы сами и ходите, кулачьте. А нас за собой таскать нечего. У каждого своя голова на плечах.
- Так, ясно. Разговор на эту тему дальше вести бесполезно! - сказал Зенин, и Кречеву: - Павел Митрофанович, поставьте перед ним конкретное задание и предупредите насчет ответственности...
- Андрей Иванович, мы тебя позвали, чтобы включить в список по раскулачиванию. Как представителя середнячества, председателя комсода то есть, - сказал Кречев.
- Напрасно звали. Кулачить я не пойду.
- Я тебя лично прошу подумать хорошенько, прежде чем отказываться.
- Спасибо! Твои личные просьбы вон на пОгори дымом обернулись.
Кречев налился кровью и расстегнул ворот гимнастерки, словно ему душно стало.
- Ладно... Тебе этот отказ боком выйдет.
- Ну чего ты уперся как бык? - сказала Тараканиха. - Не ты первый, не ты последний. Кабы без тебя не пошли кулачить - тогда другое бы дело. А то ведь все равно пойдут и без тебя.
- Вот и ступайте...
- Андрей Иваныч! Ты, поди, думаешь, что мы своих пойдем кулачить? пропищал Левка Головастый. - Нету! Нас в другие села пошлют, а тех - к нам.
- Никуда я не пойду, - уперся Бородин.
- Ладно. Так и запишем, - сказал Зенин. - Но имейте в виду, чикаться с вами больше не будем. Привлечем к ответственности за отказ от содействия властям и посадим.
- Всех не пересажаете!
И - ни здоров, ни прощай - повернулся и ушел, будто и не люди сидели здесь, а так, какие-то шишиги.
Селютан ждал его на улице, подался к нему от палисадничка, возле которого стоял, прислонясь спиной к дощатой изгороди, - заглядывал в лицо, отгадать хотел - как он? что? Принял это сатанинское приглашение или отказался?
- Ну чего ты на меня посматриваешь, как нищий на попа: подаст или нет? - бросил раздраженно Бородин, отходя подальше от сельсовета.
Федорок, тяжело и часто шмыгая валенками, поспевая за Бородиным, довольно изрек:
- Вижу, что отказался. Молодец, Андрей, еш твою корень!
- Посадить грозились... А я им - всех не пересажаешь...
- Имянно, имянно! Эх, знаешь, что? - Федорок поймал его за рукав: Давай выпьем!
- Ты что, сбрендил? Ноне сочельник. Я зарок дал - до звезды ни есть, ни пить. И так уж опоганились совсем. Надо и о боге вспомнить.
- Тады сходим в поле, зайчишек погоняем. Вернемся по-темному - и не заметим, как день пролетит и запрет на еду отпадет.
- Не могу, Федор. Братья ко мне придут. У меня тут свой совет. Так что не могу...
- Эх, дуй тебя горой!.. - с досадой и тоской в голосе выругался Федорок. - Чего ж мне делать? Куда деваться? Посоветуй хоть, как мне с зятем-то? Что им ответить?
- Да пошли ты их к...
- Да, да. Ты прав. Пошлю я их подальше. А посадят - ну так что ж? Семи смертям не бывать, а одной не миновать. Эх!.. - И опять длинно, заковыристо выругался.
Пришел домой мрачный и решительный, с порога позвал кобеля. Тот явился одним духом - из защитки вынырнул и, отряхивая с шерсти соломенную труху, весело и преданно уставился на хозяина: "Ну, чего будем делать?" спрашивал и скалил пасть, улыбался.
- Счас в поле пойдем, зайцев гонять. Сиди тут и жди, - строго наказал ему Федорок.
Собака моментально уселась на ступеньку и визгливо от нетерпения тявкнула.
- Счас, счас, - успокоил ее Федорок и скрылся в сенях.
Дома его ждали: хозяйка с дочерью сидели за кухонным столом, прямо у дверей, и обе встали при появлении Федорка. Авдотья, в грубошерстной черной кофте и в черном платке, горбоносая и длиннолицая, смахивала на монашку перед иконой, того и гляди, закрестится - и рука занесена с троеперстьем; дочь - полногрудая, круглолицая, с потеками от слез на белых ядреных щеках, часто моргала влажными бараньими глазами, готовая в любую секунду пустить новые ручьи слез.
- Ну, чего уставились? Думали - и меня забрали? Вот дурехи, - обругал их несердито Федорок, проходя в горницу, отгороженную невысокой дощатой перегородкой от передней.
- Дык чего сказали-то? Выпустят его, али как? - спросила сама.
- Ага, выпустят... После дождичка в четверг...
Дочь громко всхлипнула и заголосила тоненьким голоском.
- Отложи на завтра. Не то все слезы израсходуешь, - крикнул ей Федорок из горницы, проходя к дальней стенке, где висело ружье с патронташем.
Собственно, горницы никакой не было - отгороженная половина кирпичного дома смахивала скорее не то на валеную мастерскую, не то на дубильню. В углу, возле грубки, стоял огромный чан с квасцами, от него - во всю стену, до окна, дощатый верстак, на котором Федорок и овчины дубил, и строгал, и паял, и выделывал кожу. На полу валялись обрезки валенок да овчин, стружка. Даже деревянная кровать с высокими спинками была завалена свежевыделанными овчинами красной дубки. Посреди этой большой несуразной комнаты стоял дубовый толстоногий стол, ничем не покрытый, вокруг него табуретки, а еще скамьи вдоль стен. Вот и все убранство горницы. За этим столом было выпито столько водки, что она не уместилась бы и в чане. Случалось, что скорый на проделки Федорок не раз запускал медную кружку в чан за квасцами.
Однажды напоил своего приятеля, татарина Назырку из Агишева. Так перепились, что квасцы приняли за квас. Что было с Федорком, никто не знает, свалился во дворе и проснулся только наутро в прожженных штанах. А Назырка всем на потеху рассказывал:
- За Тимофеевку выехал - меня и понесло. Сперва столбы телеграфные считал, садился у каждого. За реку переехал - штаны не застегивал, из саней не вылезал - сплошной линией шла, от столба до столба...
Перетянув на животе патронташ, ружье закинув за спину, Федорок вышел на кухню. Тут его опять перехватила Авдотья:
- Дак чего сказали-то? Пошто молчишь? Иль не видишь - дочь заревана.
- Склоняли меня. А куда? Не спрашивай. Не то сама заревешь.
- Ты чего ж? Поддался им, али как?
- Ага! Держи хрен в руку. Я им так и поддамся... - длинное скверное ругательство Федорок завершил только на улице.
- Играй, пошли дармоедов гонять!
Рослый вислоухий кобель запрядал перед ним, заскакал на прямых ногах, выгибая дугой спину и махая хвостом. Они двинулись в конец Нахаловки, в открытое поле.
Стоял тихий морозный день. Солнце светило тускло сквозь кучерявую заметь жиденьких облаков. В голубеньких просветах неба протянулись белесые пряди жидкой кудели, как переметы через дорогу. И дымы над избами тянулись невысоко; какая-то невидимая сила останавливала их, плющила и незаметно растаскивала во все стороны. "Снег пойдет, - думал Федорок. - Это хорошо, заяц теперь жирует перед метельной лежкой".
Он спустился в Волчий овраг и до самых Красных гор шел низом, обследуя каждую тальниковую поросль у застывших и занесенных снегом родничков и бочажин. Снег был неглубокий, с ломким стеклянным настом. Идти было легко, и Федорок в который раз перебирал в уме эту перебранку в сельсовете, когда они обступили его со всех сторон и теребили, как собаки медведя. "Твой зять вредитель... И ты хочешь туда угодить?" "Ты можешь показать свое честное лицо, если осудишь зловредную выходку шептунов и подкулачников". "Рабочее правосудие покарает двурушников и членовредителей". "У тебя есть только один путь честного примирения с народом - публично порвать связи с подозрительным родственником..."
Говорил больше все Зенин, а эти только подбрехивали ему: не будь, мол, дурнем, выступи на общем собрании, осуди предателей. И ты всем нам товарищ и брат. "Кобель беспризорный брат вам и товарищ, брехуны сопатые, - ярился теперь Федорок. - Дали б только волю - всех вас в окна вышвырнул бы из Совета. Не позорьте Советскую власть!" И тошно ему было больше всего от собственного бессилия там, в Совете, от запоздалой этой вот ярости, от сознания невыносимой обреченности. Придут завтра так же за ним, как за Клюевым или как вот за его зятем и... Куда ты денешься, Федор Васильевич Сизов?.. И бежать тебе некуда... Ах ты, горе горькое! Доля ты наша мужицкая. Как собака на привязи. Куда ты от своего дома, от скотины своей, от землицы? И где ты нужен, кому? Работник в тебе состарился... И на чужой стороне ты всем чужой.
