Борис Можаев - Мужики и бабы
- Да! По самой передовой, единственно правильной в мире. Берем и вырываем с корнем как защитника обреченного класса эксплуататоров.
Бородин сжал сухую с узловатыми пальцами руку в темный увесистый кулак, чуть пристукнул им по столу и сказал, раздувая ноздри:
- Не обманешь! Эта рука сама все делала. Мы за чужой счет не жили. Одно слово - крестьяне.
- Были крестьянами. А теперь кто будет колхозником, а кого и попросят удалиться.
- Куда это?
- Подальше от земли, чтобы не мешать на ней жить по-новому. Собирайтесь! Иначе силой уведем.
Кулек при этих словах кашлянул и подошел к столу, с готовностью глядя на Ашихмина. Бородин встал, оправил толстовку и пошел к вешалке. Надежда бросилась за ним, повисла у него на плечах, заголосила:
- Куда ж ты спокидаешь нас, кормилец наш ненаглядна-ай? Чего ж мы без тебя делать-то будем? Сиротинушки горькие...
- Надя, ну чего ты ревешь? - одернула ее Тараканиха. - Не в тюрьму, чай, забираем. Посидит в пожарке. Кампанию проведем и отпустим.
- А это что еще за информатор? Кто вас уполномочил разъяснение делать? - цыкнул на нее Ашихмин.
- Дак она, эта, боится, что его в тюрьму отправят, - оправдывалась Тараканиха.
- Не ваше дело! Собирайтесь! И поживее, - понужал Бородина Ашихмин.
Надежда затихла и спросила Тараканиху:
- А чего ему с собой дать?
- Ничего не надо. Понадобится чего - завтра скажут.
Андрей Иванович между тем надел полушубок, застегнул на все пуговицы, шапку натянул поплотнее, как в извоз собирался, и сказал жене:
- Ну, дак я пошел...
- Ступай, Христос с тобой, - Надежда перекрестила его и всхлипнула.
На пороге хозяин приостановился и вполоборота Максиму сказал:
- Михаила путем встречайте. Насчет девчонок его, значит, как договорились...
- Все уладим. Об чем разговор? - отозвался Максим Иванович.
Вот и проскрипела простуженным голосом избяная дверь, ударила с надсадным железным дребезжанием щеколда, пролопотали бормотным грохотком потревоженные в коридоре половицы, и смолкло все, затихло, как в погребе. Братья сидели за столом в тех же позах, точно завороженные, глядели себе под ноги, будто стыдились друг друга, Надежда села на приступок у печки и тихонько плакала, уткнувшись в головной платок.
- Вот и встретили братца. Ничего себе пироги, - сказал наконец Максим Иванович.
- Да, повеселились в честь святок, - отозвалась Надежда, прерывисто вздыхая.
- Я вот что надумал, сестрица... Михаила я к себе заберу. Вам теперь не до гостей. А ежели что понадобится тебе, скажешь мне или Николаю - придем, поможем. И принесем чего, ежели...
- А что нам понадобится? У нас все есть, на год запасено. Спасибо! А со скотиной сами управимся.
- Держать его долго не станут. Разберутся и выпустят. Как-никак, он ведь активист, председатель комсода, - со значением на лице рассуждал Николай.
Но его не слушали; Надежда все плакала, всхлипывая и покачивая головой, а Максим Иванович сидел, сцепив руки на коленке, бессмысленно глядя в пол.
В тот вечер Мария не пришла домой.
Совещались долго, чуть ли не до полуночи. Из округа приехал представитель, давал инструкции - как проводить раскулачивание. Во-первых, начинать одновременно во всех селах, то есть не дать опомниться, застать врасплох. Иначе слухи поползут, и главы семейств могут сбежать на сторону. В каждом селе разбивать раскулачивание на две категории: в первую заносить особо опасных и богатых кулаков; этих - глав семейств и старших сыновей брать под стражу и отправлять с милицией в райцентр или в Пугасово, семьи из домов выселять, с собой не давать никакой скотины, ни добра - вывозить из дому в чем есть, отправлять тоже в Пугасово к железной дороге. Во вторую группу заносить кулаков многодетных, разбогатевших в основном за счет больших земельных наделов и не имеющих заведений - мельниц, постоялых дворов, лавок и так далее. Этих сажать нельзя и обижать во время раскулачивания запрещается; у этих брать расписку, что все отобрали по-культурному, что грубостей не было и никаких оскорблений. У служителей церковного культа, если они бедные, отбирать только предметы службы и домашней роскоши. Которые живут в плохих избах - тех можно не выселять.
Назавтра весь актив собирать с утра в райкоме, сюда же приедет делегация рабочих из округа для оказания практической помощи, а еще отряд железнодорожной милиции. Во время раскулачивания по райцентру бесцельное хождение запрещается. Все улицы берутся под надзор. Объявляется боевая готовность номер один - круглосуточно. Оружие и боеприпасы, у кого еще не имеется, взять с утра в райкоме.
Долго прикидывали, спорили - кого куда послать, сел много, уполномоченных не хватало. Мария заранее упросила Тяпина оставить ее дежурной по райкому. И все складывалось для нее по-задуманному. Но в последнюю минуту пришел из райкома Паринов и передал приказание Поспелова - выделить от комсомола одного руководителя тихановской боевой группы. В резерве оставалась только Обухова. Ее и назначили.
Как представила себе Мария завтрашний поход по настороженному, замершему Тиханову, женские вопли, причитания, детский плач... И проклятия на ее голову... И не дай бог встретиться на этой операции с разъяренной сестрицей своей. Проклянет ее Надежда. А то, чего доброго, и в волосы вцепится... И с какими глазами пойдет она домой с этого совещания? Что она скажет им? Куда спрячется от позора? А душу свою, душу как обмануть? Это что - венец борьбы за счастье народное? Детей малых на мороз выбрасывать для блага общего? Нет, эти дьявольские забавы, как говорит Митя, не для нее... Лучше с голоду помереть, чем своими руками выбрасывать детей на мороз...
Она дождалась в коридоре, пока все не ушли из зала, где проходило это совещание, - остались только Тяпин с приезжим инструктором, и постучала в дверь.
- Да! - послышался голос Тяпина.
Вошла как бы ненароком, замялась возле порога.
- Тебе что, Маша? - спросил Тяпин, не отрываясь от листка, - он расписывал рабочих по группам, диктовал приезжий инструктор.
- Мне с вами поговорить надо... Я подожду вас в вашем кабинете.
- Говори сейчас. Мы отсюда прямо в штаб - составлять боевое расписание.
Мария перевела дух, словно после перебежки, потом расправила плечи, подтянулась, как солдат в строю, и твердым голосом отчеканила:
- Митрофан Ефимович, я не буду завтра возглавлять эту группу.
- Почему? Это еще что за чепуха? - Тяпин глянул на инструктора и покраснел. - Ты что, Маша, не в себе?
- Я не пойду раскулачивать. - Она тоже вся раскраснелась, и глаза ее смотрели на них строго и возбужденно.
- Ты что, против линии партии? - спросил Тяпин с испугом.
- При чем тут линия партии? Я не хочу выбрасывать на мороз малых детей какого-нибудь Алдонина...
- Ну, знаешь, Маша! Эти твои штучки надоели. На этот раз твои капризы добром для тебя не кончатся. Распустилась, понимаешь, - Тяпин обрел наконец уверенность в себе и сделал строгое лицо.
- Интересуюсь, вы что же это, по убеждению отказываетесь или по стечению обстоятельств? - спросил приезжий инструктор, кривя в усмешке сухие нервные губы; он был строен, еще не стар, с короткой стрижкой седеющих волос, в суконной защитной гимнастерке и в щегольских сапожках. Только шпор еще не хватало для полного комплекта...
- Я считаю - война с малыми детьми, со старухами и со стариками не доставит чести бойцам революции, - волнуясь и загораясь до блеска в глазах, до дрожи в голосе, ответила Мария.
- Вон как! - иронически поглядывая на нее, протянул приезжий инструктор и, поскрипывая сапожками, вразвалочку двинулся к ней, сардонически усмехаясь: - А про кулацкие обрезы вы не слыхали? Про гибель активистов и селькоров вы тоже ничего не знаете?
- У нас таких случаев не было. А если они и были в других местах, так это еще не повод для расправы с невинными детьми, пусть даже и зачисленными по кулацкой линии.
- А вы ничего не слыхали про теорию и практику классовой борьбы? Вы думаете, с нашими детьми считались в гражданскую войну? Не выбрасывали их из домов и не рубили шашками только за то, что они Комиссаровы дети?
- Во-первых, у нас теперь не война, а во-вторых, повторяю, дети Алдонина не виноваты в том, что пострадали дети какого-либо красного комиссара. И оттого, что кто-то пострадал, я не стану выбрасывать на мороз этими руками, - Мария растопырила пальцы и потрясла поднятыми руками, детей Алдонина, Клюева, Амвросимова и кого там еще. Не стану! Мне такой оборот классовой борьбы не подходит. Я не хочу в такой рай, который создается подобными методами! Не хочу! И возвращаю билетик обратно, как сказал Достоевский.
- Если вы заодно с этим мракобесом Достоевским, то нам вместе с вами делать нечего. Кладите партбилет! - Последнюю фразу инструктор произнес угрожающим тоном, словно команду подал.
Но Мария поглядела на щеголеватого полувоенного долгим взглядом сощуренных потемневших глаз и спокойно сказала не ему, а Тяпину:
