Сергей Тютюнник - Кармен и Бенкендорф
XII
- Согласитесь, в темноте яснее думается, - после долгой паузы тихо произносит Кармен. - Я полюбила темноту в тюрьме. Никого и ничего не видеть вокруг - единственная радость там. И то редкая. Обычно - синее дежурное освещение...
- Давайте еще выпьем, - кашляя и хрипя грудью, предлагает Соломин.
- Темно. В стакан не попаду, - говорю извиняющимся тоном.
- Вот мужики пошли! - смеется Кармен. - В темноте дырку в стакане нащупать не могут! - и озорство ее чуть разглаживает наши скукоженные души.
- А вы любили женщин, Виктор Алексеевич? - меняет Кармен направление удара.
- Так я женат, Анечка, - ворочается в кресле Соломин. - Уже тридцать лет со своей Светланой Павловной.
- Я не про женитьбу спрашиваю, а про любовь, - наседает Кармен, и слышно, как она удобнее устраивается на полу.
- А я по любви женился, - с достоинством отвечает дед. - Разлюбил первую жену, развелся и со Светланой своей - в ЗАГС. Я в этих делах вранья не терплю...
Детей, правда, Бог не дал...
- И неужто у вас все всегда было по-честному, согласно норм коммунистической морали? - провоцирует Кармен, и даже в темноте чувствуется ее ехидная улыбка. - Слыхали лозунг: "Каждый мужчина имеет право на-лево"?
- Да, было однажды, в Китае, - сдается Соломин и кряхтит от смущения.
- Где-где? - не скрывает удивления Анна.
- В Китае. Ты вот пошутила: "Наливай, сказал Чжоу Эньлай". А ведь я при нем как раз в Китае в командировке был - цензуру налаживал, систему охраны тайн в печати. Ну, товарищ Мао, конечно, стоял у руля. "Русский и китаец братья навек..."
- Расскажите, расскажите, - предвкушает удовольствие Кармен, не собираясь подниматься с пола.
- В общем, лет сорок назад это было. Вы с Андреем еще не родились. Так вот, после приезда в Пекин мне дали охранника из китайской службы госбезопасности - молодую девушку лет двадцати. Она в этой робе страшной из темного хэбэ. Впрочем, там все местные так одевались. Нищета... Ходила она за мной, как привязанная. Чуть ли не в туалетную кабинку сопровождала. Вечером в гостиницу возвращаюсь, у двери своего номера поблагодарил ее за помощь, пожелал спокойной ночи и запер за собой дверь. Слышу: возня у порога какая-то странная. Я дверь распахиваю, а моя охранница спать укладывается на полу в коридоре перед моим номером. Ну, - смущенно кашляет Соломин, - тут уж я ее, конечно, пожалел и... положил рядом с собой.
- И она все выполняла безропотно? - удивляется Кармен.
- Как собака, - вздыхает Виктор Алексеевич. - И это, кстати, меня так смутило, что наутро я обратился к китайским товарищам: освободите меня, дескать, от охраны, я в ней не нуждаюсь.
- Освободили? - подаю голос и я.
- Не сразу. Пришлось долго объясняться. Да и девушка плакала, у нее могли быть неприятности. Так что я еще убеждал китайского гэбэшника, что моя телохранительница выполняла свои обязанности образцово, придумывал какие-то аргументы для своего отказа...
- Это грустная история, Виктор Алексеевич, - вздохнув и помолчав, подводит итог Кармен. - У нас с вами своих неприятностей хватает... Повеселей ничего не было?
- Было, - опять начинает ворочаться в кресле мой шеф.
- Тогда меняйте пластинку! - бодро командует Кармен.
- Я в Пекин, конечно, не в одиночку ехал. В поезде с ребятами сдружились и всю водку, которую с собой везли, по пути выпили. А в Китае тогда нищета была несусветная. В магазинах - шаром покати, все по карточкам. Только на черном рынке можно было кое-чем разжиться. В общем, пошли мы на рынок в ближайшее воскресенье за "горючим". Нашли какую-то дешевую водку и взяли по бутылке на нос... Вечером, как водится, выпили по-русски - все, что было - и спать разошлись...
Среди ночи просыпаюсь - сердце бухтит, как молот, из пор сочится пот какой-то едучий да вонючий, но главное - одеяло палаткой: женщину хочется - хоть волком вой. Еле до утра дожил...
- Так-так, - Кармен от нетерпения ворочается на полу. - Андрей, дай-ка сигаретку!
Закуриваем все, дырявя темноту тремя веселыми огоньками.
- Утром с друзьями приходим на службу - мокрые от пота, взгляд потерянный, и штаны топорщатся. Начальник как увидел, сразу все понял (он там не первый год).
Водку, говорит, вчера пили китайскую? Пили - киваем. С тигром на этикетке? С тигром - отвечаем. Сколько выпили? По бутылке на нос признаемся. Начальник побледнел и за голову схватился. Да этот напиток, говорит, лишь максимум по пятьдесят граммов в неделю употреблять можно! И тут же придвигает к себе телефон и звонит какому-то своему приятелю. У тебя там, кричит в трубку, в сельхозкооперативе кубанские казачки масло давят из подсолнуха. Срочно пришли сюда - покрасивей да побоевей. У меня тут четыре охламона тигровой водки нажрались, того и гляди помрут от одиночества. Положил трубку, посмотрел на часы и говорит: приедут они к обеду, ждите в гостинице. Даю трое суток. Чтоб в пятницу утром были на службе, как штык! - Раздухарившийся Соломин рассказывает бодро и весело.
Я слушаю своего шефа, открыв рот. Таких мемуаров, да и вообще подобного поведения я от него не ожидал.
- Верите ли, - продолжает опьяненный воспоминаниями и опьяневший от водки Соломин, - ни до, ни после никогда со мной такого не было. Да и с друзьями моими тоже. Трое суток мы из постелей не вылезали! На сон - всего пару часов, на еду - считанные минуты. Кстати, по распоряжению нашего руководителя продукты нам прямо в номера доставляли. Бедные были наши казачки! Дай им Бог здоровья, если живы!.. Ну, а в пятницу наше руководство сделало с нами почти то же, что и мы с казачками.
Соломин ставит точку в рассказе и шумно вздыхает от усталости.
- Восток - дело тонкое, - говорю я, улыбаясь во весь рот.
- Да-а, Виктор Алексеевич! - удивленно произносит Кармен. - Что развеселили, то развеселили... Вы сверкнули неожиданной гранью. Я начинаю вас любить. За это не грех и выпить. Наливай, Андрей!
Странно, но в ее голосе я особого веселья не чувствую.
- Анечка, детка, - голос у Соломина по-стариковски вздрагивает, как-то неловко мне... Не валяйся ты на полу! Сядь сюда, к нам. А то как на помойку выброшенная.
- А я, разлюбезный Виктор Алексеевич, и есть с помойки, - затвердевает у Кармен голос. - Вы что, до сих пор этого не поняли?
- Нельзя так, голубушка, - ерзает в кресле дед. - На душе как-то плохо у меня.
- Ну, душа ваша - сами с ней и управляйтесь, - рубит Кармен неожиданно низким голосом.
Мне начинает казаться, что в воздухе сгущается электричество.
- Прости ты меня, старого дурака! Я теперь тебя по гроб жизни не забуду, - в груди у Соломина что-то свистнуло. - Только не лежи ты у моих ног живым укором, словно изгнанный и заплеванный ангел!
Я начинаю тереть виски, чтоб не загудело в голове.
- Хочешь, я вот сейчас тут на колени перед тобой стану и буду стоять, пока ты не поднимешься?.. Ты уж из меня сегодня и деспота сделала, и пропойцу, и шута. Я уже на все готов, - и голос у старика начинает дрожать. - Только не терзай меня больше!
Скажи что-нибудь... Скажи, не молчи! - и в груди деда булькает захлебнувшаяся душа.
Я шалею от резкого перехода и вижу на фоне окна, как поднимается Кармен и осторожно идет к Соломину.
- Ну, будет вам, будет, - тихо приговаривает она, словно хочет успокоить расшалившегося ребенка. - Где вы есть? Дайте руку!
Белый рукав соломинской рубашки тянется к ней навстречу. Привыкшими к темноте глазами я уже различаю, как обхватывает старый генерал беспомощными руками тонкий стан молодой женщины и прижимается к ее животу воспаленной головой.
- Да не плачьте вы, - воркует Кармен и опускается рядом на колени, снимите очки... Вот так...
Я инстинктивно протягиваю руку, и Анна кладет мне в ладонь очки, смоченные старческой слезой.
- Ты великая русская женщина. Ты хорошая, - бубнит дед, уткнувшись в плечо Кармен.
- Я знаю, - шепчет она. - Я уже не держу на вас зла... Никто не виноват. Время было такое. Теперь, правда, времена еще горше. Но мы и это переживем. Правда?
- Я уже не переживу, Анечка, - шмыгает мокрым носом старик. - Не переживу.
Все гибнет. Мораль, страна... Всё... Ничего не останется. Сына хотели со Светой. Не дал Бог. Позвони потом Светлане Павловне... Ничего не останется...
- Не умирайте, - гладит седую покаянную голову Анна. - Мы ведь праздника хотели. Андрей вот музыку принес. Хотите фламенко?
- Хочу, - шепчет дед мертвеющими губами.
- Где у вас тут магнитофон? Включи, Андрей! И вызови скорую!
Я судорожно шарю руками по столу в поисках кассеты. Переворачиваю рюмки.
Опрокидываю бутылку с вином. Звенит стекло... Наконец нахожу. Вскакиваю с дивана, цепляясь за угол стола...
- В груди больно, - задыхаясь, говорит старик.
- Держитесь, дедушка, держитесь! - горячечно шепчет Анна. - Скоро вы услышите испанскую дробь моих каблуков. Мы испугаем Смерть весельем. Другого оружия у нас нет. Сейчас, сейчас... Где у вас тут валидол-корвалол? - и срывается на крик: - Андрей, быстрее!
Я включаю свет и торопливо, непослушными пальцами роюсь в ящике тумбочки, заполненном лекарствами. Капаю корвалол в стакан с водой. Пока Анна вливает спасительную жидкость в деда, накручиваю диск телефона. Сонная дежурная на "скорой" долго выясняет, куда и кому выслать бригаду. Меня раздражают ее вопросы о прописке больного.
