Сергей Тютюнник - Кармен и Бенкендорф
- Вот какие мы все гады, - подыгрываю я. - Мужик нынче сволочь пошел:
мелкий, потный и похотливый...
- А что, не так? - останавливается Анна. - Один ты вот почему-то еще не облапал. Даже когда я предлагала меня обыскать... Странно. Хотя начинал резво. На улице гарцевал, как молодой жеребец на выгоне. "Девушка, давайте споем дуэтом!" - передразнивает меня Анна. - А теперь вот отчего-то скис. Испугался женщиныубийцы?
- Не надо об этом, не порти вечер, - искренне прошу я, внутренне содрогнувшись от слова "убийца".
Дурные мысли возвращаются. Мне хочется избавиться от них, и я спрашиваю:
- Почему ты не расскажешь мне правду про пистолет?
- А не хочу, - с вызовом говорит Анна. - Пусть этот рыжий идиот помучается.
В следующий раз будет головой думать, а не головкой.
- Он и так уже мучается. Мало того, что боится доклада наверх от Соломина, так еще подозревает, что ты - из ФСБ.
Анна останавливается посреди комнаты и громко смеется, закрыв лицо руками.
- Ты что, тоже так думаешь? - спрашивает, отсмеявшись.
- Я уже не знаю, что и думать, - безнадежно машу рукой.
- Нет, подожди, - вскидывает плечи Кармен. - Куртку он мою обшарил, я вся - вот, на виду. У меня что - такое вымя, что пистолет может затеряться? - и Анна прижимает ладони к своей груди. - Где я еще могу спрятать оружие?.. Я сказала ясно и четко: пистолет в мусорном ведре. Если его там нет, то это не мои проблемы!
- И не мои.
- Ладно, проехали, - спускает пар Анна и устало садится рядом, окатив меня волной своих резковатых духов.
Мы долго молчим. Кармен курит, уставившись в голую стену, и думает о своем.
Я подхожу к окну и прячу руки в карманы. Они налились зудом и готовы схватить Анну в охапку...
- Чего сидим? - устало роняет Кармен - Пошли к твоему замшелому камню истории - разбередим его усталое сердце и добавим свежей крови.
- Пошли, - соглашаюсь я и вздыхаю, чуя скандал.
X
Негромко стучу в дверь и слышу неспешные шаги старого человека. Замок щелкает, и перед нами возникает одутловатое лицо Виктора Алексеевича с лиловыми щеками. Он при полном параде: в костюме-тройке и свежей рубашке.
- Ребята, вы что, смерти моей хотите? Больше часа прошло. У меня сейчас сердце остановится, - и Соломин отступает в сторону. - Прошу к нашему шалашу!
Анна входит первой, щекоча старые ноздри шефа ароматом своих духов.
- Хотя я понимаю: дело молодое, - еле заметно улыбается дед, среагировав на запах и парад-алле Кармен в черно-красных тонах. - Спасибо, что уважили старика и до утра не задержались!
- Ваше превосходительство, - картинно кланяюсь я и в пакете звякают бутылки, - задержались в связи с разгоревшейся дискуссией о путях спасения отечественной литературы.
- Боже, какие благородные помыслы и высокие страсти вас обуревают! закрывая дверь, ворчит Соломин. - Вот кто, оказывается, бережет Родину и ее нетленный дух.
- Да, - подыгрываю я, - нам, молодым, предстоит продолжить дело отцов и дедов: возродить Россию, поднять ее с колен.
- Кто-то поднимает Россию с колен, а кто-то пристраивается к ней сзади...
Пардон, мадам! Невзначай вырвалось, - виновато зыркает шеф на Анну и идет к холодильнику. - Ребята, не стесняйтесь, берите здесь все: курицу, салат... Грузите на стол. А я присяду, с вашего позволения. Что-то мотор барахлит.
Кармен с независимым видом оглядывает большую комнату, останавливая взгляд на широком диване черной кожи, глубоких креслах, низком стеклянном столе, темно-сером паласе, вертикальных белых жалюзи, разглядывает деревянную раздвижную стену-гармошку, отделяющую спальню... Внимательно все осмотрев, она с поразившей меня проворностью бросается к холодильнику. Пока я расставляю бутылки, она сервирует стол и искоса поглядывает на Соломина.
- Виктор Алексеевич, вы бы хоть пиджак сняли и галстук ослабили, наконец говорит она вкрадчиво. - У вас здесь накурено, дышать нечем. Тут и молодому да здоровому дурно станет.
- Анечка, деточка, все равно когда-нибудь помирать, - задыхаясь, отвечает дед. - Так лучше уж при полном параде, чем в домашнем халате и шлепанцах. Тем более - дама в гостях.
- Вот они, люди сталинского закала! - хоть и с иронией, но искренне произношу я за столом. - Старая школа!
- А это правда, что вы потомственный дворянин? - препарирует деда Кармен. - Мне Андрей сказал.
- Вот болтун, - улыбается Соломин. - Правда, Аня, правда.
- И как это вас советская власть до генерала довела и на державный Олимп пустила при таком сомнительном происхождении? - продолжает резвиться Кармен.
- А советская власть, деточка, была не такая дура, как о ней в последнее время судачат, - и Соломин поворачивается ко мне. - Дай-ка мне, голубчик, сигаретку...
Нет, у меня свои, ты же знаешь... На телевизоре вон лежат... Спасибо!
- Тут я могу с вами поспорить. У этой власти были серьезные помутнения ума, - не сдается Анна.
- Это не помутнения, - спокойно отбивается Соломин, окутываясь дымом. Это просто издержки переходного возраста. У государства, как и у человека, есть свое детство, отрочество, зрелость, старость...
- И смерть, - радостно ставит точку Кармен, сияя глазами в мою сторону.
- К сожалению, - соглашается Соломин.
- Ну что это за разговоры за столом, - встреваю, боясь развития темы, и наполняю рюмки и стаканы. - Прошу! Ваш тост, Виктор Алексеевич.
- Что ж, друзья, - тяжело встает мой шеф, - стол наш хоть и не богат яствами, не в этом его достоинство. Я за свою долгую жизнь за разными столами сиживал и множество блюд и напитков вкусил. И знаете, абсолютное большинство этих застолий не помню. Что ели, что пили, и даже что говорили...
Анна под столом бьет меня по коленке, и я понимаю, о чем она подумала. Ей хочется вставить: "Не помните, потому что, видимо, нажирались вусмерть".
- И не потому не помню, что сознание терял от возлияний, - наносит превентивный удар дед, - я раньше крепок был. Это теперь ослабел, на старости лет. Дело в том, что застолья наши удивительно однообразны и похожи... до неузнаваемости...
Теперь уже я толкаю коленкой ногу Анны: оцени, мол, парадокс! Но Кармен даже бровью не ведет.
- ...Будь то пикник на природе или банкет в ресторане. Я уж про ночные бдения на кухнях не говорю... А вот один юбилей почему-то не забывается. Сам не знаю, почему, - Соломин кашляет, и в груди его хрипит. - Так вот, Константин Симонов праздновал какую-то годовщину. Помню, сервировка стола была любопытная. Из напитков - только водка и сухое вино. А из закусок жареная индейка и овощи а-ля натюрель, ножом почти не тронутые, даже зеленый лук целиком. Вот и все убранство...
- Может, поскупился? - вставляет шпильку Анна.
- Ну, что вы, деточка, - спокойно реагирует старик, сверкнув стеклами очков. - Есть случаи, когда даже Плюшкины раскошеливаются. Да Костя и не был жмотом. Он войну прошел, в окопах жил. Грех его в этом подозревать... И люди, кстати, на банкете были приличные: офицеры-фронтовики, писатели с даром Божьим. Не было дам экзальтированных, прочей публики окололитературной. Разговор хороший никто не портил... Впрочем, что-то я увлекся. Мемуары прямо. Так вот, друзья, давайте выпьем за то, чтобы наше позднее застолье...
Я смотрю на часы: половина второго ночи!
- ...осталось у нас в памяти надолго как светлая страничка нашей жизни. Дай Бог, - дед тянется с рюмкой через стол, сверкнув запонкой. Мы с Анной вскакиваем с дивана.
- Между первой и второй - чтоб даже пуля не пролетела, - тороплюсь я наливать стаканы и поворачиваюсь к Анне. - Ты не хочешь вина?
- Раз уж водку пить начала, то смешивать не буду, - резко говорит Кармен, и я вспоминаю, что она еще после драки с рыжим Олегом хлопнула грамм сто пятьдесят.
- Знаете, Аннушка, вы как-то не сочетаетесь с водкой, - роняет из кресла Соломин. - Вам красное вино к лицу.
- Наверное. Мне многое к лицу, как всякому подлецу, - красное вино, красная кровь, серебряный стилет и черный крест в изголовье, - глаза Кармен лихорадочно блестят.
- Боже мой! - вздыхает Виктор Алексеевич. - Вы, часом, стихов не пишете?
- Нет, - отрезает Анна. - Я пишу суровую прозу.
- Да-да, вы говорили, - задумывается дед и снова поднимает рюмку. Тогда давайте выпьем за поэзию жизни, а то в ней в последнее время слишком много суровой прозы!
Мы снова чокаемся. Соломин откидывается на спинку кресла, и щеки его розовеют.
- Водка - она сродни лекарству, тот же яд. В малых дозах лечит. В больших - калечит, - начинает новое повествование Соломин. - И многих губит, поскольку о дозах понятия расплывчатые. Помню, прихожу в "Новый мир", - редактором был тогда Александр Трифонович Твардовский - что-то нужно было уладить...
- А Твардовский вам и говорит: "Здравствуй, Бенкендорф! Заходи!" - с кривой улыбкой перебивает Анна.
- Верно, - поднимает белые брови Соломин. - Опять Андрей тебе выболтал?..
Было дело. Так вот, решили мы вопрос с Твардовским, а он и говорит: "Оставайся!
Сейчас редколлегия будет, выпьем..." Я ему в ответ: "Там в приемной уже Маша (жена)
