Алексей Никитин - Рука птицелова
- И ты ответил, что учишься на третьем.
- И проиграл. Мне сказали, что я уже полгода как должен служить и через две недели я был здесь.
- Не думаю, что могло случиться иначе. Ошибившись в тот раз, военкомат мог исправить ошибку на следующий день или на следующей неделе, и ты оказался бы здесь все равно.
- Возможно. Я слабо верю в гуманность случая.
- Кстати, о случае. Что произошло сегодня с твоим другом Царенко? спросил Стрельцов.
- Произошло не с ним, а со мной, хоть и кажется это странным. Прокурор точил зубы на нас обоих. Только меня из его клыков вытащили, а его нет.
- Вытащили?
- Очень большими железными щипцами. И продолжают в этих щипцах держать...
Антон молчал, не думая ни о чем. В каптерке было темно, и силуэт Стрельцова он едва различал в слабом свете фонарей Олимпийской деревни.
- Ты можешь не объяснять. Я понимаю...
- Примерно то же сказал мне сегодня особист. Только вместо слова "объяснять" он использовал термин "распространять информацию", и он настаивал, а не соглашался.
- Особист. О чем-то подобном я и подумал. Они всегда возникают в таких ситуациях. Подключают связи. Помогают. Выручают... А потом называют цену.
- И цена их высока?
- Кому как. Это зависит от человека. Пойми меня правильно... Стрельцов достал сигарету. - Здесь нельзя курить?
- Нельзя, конечно.
- Я так и думал. - В темноте вспыхнул огонек зажигалки и тут же погас. Стрельцов затянулся. - Зависит даже не от моральных качеств человека патологических случаев рассматривать не будем - общение с ними неприятно для любого. Как бы это определить... Они крадут будущее. Кабинет особиста или кабинет на Лубянке - разницы нет - это операционная, где удаляют часть души. Лучшую часть. И что обидно, она им не нужна, она им просто мешает. Эти люди решают свои проблемы и в процессе отсекают все лишнее.
- Но почему будущее? - не понял Антон.
- Понимаешь, будущее для человека - это полет и надежда. Каждый ожидает лучшего, а лучшее всегда свободно. Они лишают нас свободы навсегда. Для большинства это очень тяжело, для некоторых - гибельно. Я говорю о людях, для которых творчество стало смыслом существования; не просто средством, инструментом выражения мыслей, хотя и это уже немало, но именно смыслом жизни. Таких людей мало, но именно на них они охотятся, отыскивая среди миллионов, попутно подбирая десятки тысяч других, подчиняя их.
- Хорошая тема. О роли спецслужб в искусстве или дьявол в совре...
- У меня на глазах они убили поэта, - Стрельцов не принял легкого тона, предложенного Байкаловым. - Ласково. Предупредительно. Он писал стихи. Мои друзья считали их гениальными. Гэбисты ему помогли. Его стали печатать, печатают и сейчас. Только стихов он больше не пишет. Не может. Работает человек в толстом журнале. Все у него нормально. Всем доволен. - Стрельцов отвернулся к окну.
- Мне показалось, что ты сказал не все.
- Все, что хотел.
С грохотом, словно по казарме рассыпали гигантский горох, вернулась с ужина рота.
- А накурили, - лысый хранитель белья и шинелей включил свет в каптерке, - там вас Курочкин ждет. С КПП вернулся.
- Значит и нам пора ужинать, - заключил Антон.
- Все, Сереге гаплык, - радостно сообщил Антону Димка Ступак, появившись вечером в казарме. Луженков завел на него дело. Статья... сто чего-то там прим. Пять лет накручивать будет. Тебя на двенадцать два нуля для дачи свидетельских показаний вызывает.
- Через тебя, что ли, вызывает? И чему ты так радуешься? И вообще, я завтра в караул заступаю.
- Что ты на меня кидаешься? Крайнего нашел? Я тебя по дружбе предупредил. Завтра тебе ротный то же скажет. Думаешь, лапа есть, так... Слушай, - Ступак снова радостно оскалился, - ты только мне скажи. Я могила...
- Где сейчас Царенко? - перебил Антон монолог прокурорского секретаря.
- А где ему быть? На губе.
- На нашей?
- Как положено. Ты его завтра охранять будешь. Вот хохма! - Ступак довольно заржал, оценив ситуацию, - ладно, успехов тебе в ратном деле. Я мыться пошел. Только зря ты про лапу свою молчишь, может с дядькой моим знакомы. Москва ведь круглая.
Утром его вызвал Бобров.
- Байкалов, бля, - сказал он, багровея лицом, - твой взвод сегодня в наряд идет. В караул заступаете.
- Знаю, товарищ майор.
- Некого с ними отправить, кроме тебя. Один под следствием сидит. Кузь, бля, в санчасть сбежал. Ангина, говорит.
- А зачем кого-то с моим взводом отправлять?
- А затем, бля, что дружок твой и подельник, - майор выдвинул ящик стола и с грохотом его захлопнул, - сидит сейчас на губе, бля. Камера номер пять. Понял?
- Хорошая камера. Теплая.
- Специалист. Вот и оставался бы... Ладно. Садись. Бумагу писать будешь. Пиши. Пишешь? Командиру второй роты, в/ч номер... написал? Майору Боброву В. Б. Дальше пиши. Расписка. Нет, бля. Обязательство. Нет... Хер с ним, пусть обязательство. Я, младший сержант Байкалов, заступая в караул, обязуюсь младшего сержанта Царенко, находящегося под следствием и содержащегося в камере номер пять гауптвахты... как тут сказать, бля... что в город ты его не выпустишь?
- Товарищ майор, я ж не идиот.
- Я идиот! Я идиот, и мне надо задницу от твоих фокусов хоть чем-то прикрыть. Скажешь ему: "Иди, Серега, домой позвони. Маме на свою тяжелую жизнь пожалуйся." - А он и пойдет. А я... Пиши: ...охранять в полном соответствии с требованиями Устава гарнизонной и караульной службы. Написал?
- Написал.
- Все без толку. Ладно. Подписывай и давай сюда. И вот что, тебя полковник Луженков вызывает. На двенадцать ноль-ноль. Городским транспортом поедешь. Вот увольнительная. Уходишь после развода, к трем часам чтоб был в части. Все. Иди, чтоб я тебя не видел.
- Радоваться пока нечему, - двадцатью минутами позже объяснял Антону ситуацию особист. - Надо быть предельно осторожным сегодня. Искусный мастер не оставляет следов. Не помнишь, кто сказал? Никто не помнит. Я неплохо знаю Луженкова, и если ты на допросе сболтнешь что-то лишнее, а ты можешь - я уже понял, он снова на дыбы встанет. Мы же кусок изо рта у него вытаскиваем, законную добычу. Он забудет обо всех договоренностях и так может понести, что никто не удержит. На тебя, сержант, два генерала наших сегодня работают. Чтоб знал. И учти, работают не за так. Я взял это дело на себя и мне по нему отчитываться. Теперь слушай: мне срочно нужна информация на солдата из твоей роты. Срочно, потому что через неделю-другую его тут не будет, и им займутся другие. Наша задача разработать его за это время. Срок небольшой, но достаточный. Будет результат, - считай, твое дело выиграно, не будет... не маленький, сам понимаешь. Понял меня, - не спросил, а подвел черту в разговоре Матвейчук. - Теперь запоминай: фамилия солдата - Стрельцов...
По возвращении от прокурора Антон должен был зайти к особисту. Вместо этого он отправился в баню и долго стоял под горячим душем, закрыв глаза. Он ощущал себя огромным валуном где-нибудь в австралийской пустыне. Он раскалился на солнце и бесконечно устал. Миллионы лет он был валуном, утомленным своей массой. Он знал только солнце и песок, и редкие дожди, приносившие наслаждение. Он, как никто, знал ничтожную цену жизни, окружавшей его. Бессмысленной, бесполезной, такой непрочной и короткой. Огромный безмолвный неподвижный камень, не имеющий формы и цвета.
Дежурным по части заступал малознакомый капитан из роты обслуживания. Его не касались проблемы учебной роты, он лишь удивленно поднял брови, глядя на список арестованных - сержант ваш, что ли, сидит?
- Наш, - подтвердил взводный, он же начальник караула.
- У-гум, - промычал новый дежурный, - и генерал еще сидит. Смотрите, чтоб генерал не сбежал.
- Он лет двадцать, как бегать разучился, - ухмыльнулся взводный.
- Случаи разные бывают, - дежурный спешил закончить развод, вечерний мороз доставал его сквозь теплое нижнее белье. - Зайду к вам ночью чаю попить.
Развод, как и положено, закончился торжественным маршем.
Приняв караулку и отправив двоих за ужином, Антон устроился в тепле комнаты начальника караула. Напротив тускло светились окна гауптвахты.
- Вспоминаешь, как с той стороны смотрелось? - усмехнулся взводный.
- Что тут вспоминать? Не забыл еще.
В дверь постучал выводной.
- Товарищ сержант, вас арестованный требует.
"Началось", - с тоской подумал Антон.
Царенко было трудно узнать. Лицо его почернело и налилось злостью. За два неполных дня он постарел лет на десять. Сеть мелких морщин собралась под глазами.
- Отмазался? - ко всему у него пропал голос. - Отмазался, сука. А меня кинул? - просипел Царенко, когда Антон вошел в камеру.
- Ты что, простыл? - Антон представить себе не мог, о чем и, главное, как говорить с Сергеем.
- Как ты отмазался?! - для того другой темы не существовало. - Как?!!
- Никак. Ты же знаешь, у меня тут никого нет.
- Врешь, сука. Ты отмазался! Отмажь и меня!!!
- Что тебе сказал Луженков сегодня?
