Юрий Герман - Один год
Он боялся забыть начатую фразу.
Вздохнул, развалился в неудобном лапшинском кресле и сказал:
- Ура, Окошкин пришел! Патрикеевна, устроим шикарный ужин, а? С картошкой, с селедкой, огурцами и калганной водкой. Если бы ты знал, Василий Никандрович, какую водку настаивает Патрикеевна...
- А вы все пишете?
- Дописываю, переписываю - и опять наново.
- Тяжелый ваш хлебчик...
- А ты думал...
Помолчали. Окошкин задумчиво произнес:
- Интересно все-таки, долетела уже или нет.
- Балашова-то?
- Именно, Катерина Васильевна.
- Возможно, что долетела. Но вряд ли. Мне один довольно известный летчик такую мысль как-то выразил: авиация - самый современный вид транспорта: час летишь - неделю ждешь.
- Довольно цинично для летчика.
- Что-то ты, Василий Никандрович, поднаторел слова говорить...
- Поднатореешь тут, - угрюмо отозвался Василий. - В такой переплет попал - врагу не пожелаю. Буквально, остались от козлика рожки да ножки.
Ханину очень хотелось узнать, что произошло с Окошкиным, но он, не подавая виду, вышел за Патрикеевной еще пораспоряжаться насчет ужина. Когда он вернулся, в комнате сильно пахло валерьянкой.
- Просьба у меня к вам, - сказал Окошкин. - Пока Иван Михайлович в отъезде - можно, я тут поживу? Лапшин, конечно, возражать не будет.
- А что случилось-то?
- Случилось, что я из-за него ужасно погорел.
- Как так?
- А выследила меня теща. Сначала мне Катерина Васильевна по телефону на квартиру позвонила, и я с ней условился...
Ханин слушал, улыбаясь.
- Ничего смешного, Носач, тут нет. Вы бы втяпались в такое дело...
- Да какое дело-то?
- А такое, что перед посадкой в самолет эта самая Балашова меня, понимаете, обняла и поцеловала. И вообще то смеялась, то плакала. А теща все это видела и на заметку брала. Конечно, сразу целая концепция у них: сам едва концы с концами свожу, а своих девок самолетами на курорты посылаю. Вот тут и толкуй. Прямо Вальпургиевы ночи, а не жизнь. Вы только поглядите, что от меня осталось.
- Отлично выглядишь!
- Ну да, отлично!
Закусив картошкой с селедкой и выпив большую стопку калганной водки, Васька сказал Патрикеевне:
- Ей-богу, я раньше думал, что у вас тяжелый характер. Только сейчас понял, какая вы женщина. Вы - ангел, а не женщина.
- Ну-ну, - сказала Патрикеевна. - Не кощунствуй!
- Ангел! - крикнул Окошкин. - И не спорьте! Я тогда неорганизованный был человек, когда здесь в былое время проживал, а сейчас я - организовался. Я на все четыре копыта сейчас подкованный, и по хозяйству помогаю, и по магазинам бегаю, и вот даже мастику для пола купил по собственному почину. Картошки больше нет?
- А ты чай пей с хлебом и с маслом, - жалостливо сказала Патрикеевна. Хлеб хороший, свежий. И масло несоленое...
- Мы соленое берем, - вздохнув, сказал Окошкин. - Оно дольше не портится.
Он откусил огромный кусок хлеба с маслом и положил в стакан три куска сахару, потом вопросительно взглянул на Патрикеевну и положил четвертый.
- Ничего, - сказала Патрикеевна, - можно! Нам не жалко. Верно, Давид Львович?
- Они говорят, что у меня нездоровый аппетит, - быстро забормотал Окошкин. - Они говорят, что у меня никогда ни приличной обстановки не будет, ни шубы с котиком. Они говорят, что все сам проедаю. А зачем мне ихняя шуба с котиком? Зачем мне приличная обстановка? Что, я на сахар себе не зарабатываю? Ну, люблю сладкий чай, ну, бейте, ну, эх!
Отодвинув от себя стакан, он пересел на подоконник, рукавом протер запотевшее, залитое дождем стекло и стал глядеть на улицу.
- Ладно, Василий Никандрович, не отчаивайся, - посоветовал Ханин. - В общем-то, ничего страшного нет. Она, наверное, тоже страдает - твоя Лариса. Иди попей еще чаечку, помогает от грустных дум. Развелся ты или как?
- Убежал, - с тоской в голосе произнес Василий. - Они меня за баранками послали, вот трешка ихняя. Я трешку в кулак - и ходу. Теперь мне на эту трешку до самой получки жить...
Когда Патрикеевна стелила Окошкину постель, зазвонил телефон и женский голос спросил Ханина, не здесь ли Окошкин.
- Здесь, - сказал Давид Львович, передавая Василию трубку. Василий Никандрович долго слушал молча, потом сказал:
- Не тарахтите, попрошу, так неразборчиво, мне неясна ваша мысль.
Через несколько минут он велел:
- Террор только не наводить!
И наконец, когда Ханин дочитал передовую в газете, Василий Никандрович произнес:
- Так. Я себя виновным не считаю и считать не собираюсь. Вы с вашей дочкой покуда что отдохните от меня, а я отдохну от вас. Может быть, впоследствии мы и найдем общий язык, но покуда вы будете вклиниваться между нами - навряд ли. Что касается до происшествия на аэродроме, то это все не в вашу пользу, что я и докажу впоследствии. Привет Ларисе!
Повесив трубку, Окошкин сел на кровать к Ханину, длинно и горько вздохнул и сказал:
- Теща плачет, Ларка плачет, я с ума схожу.
- Это оттого, что не знаете вы, какие бывают настоящие несчастья...
- Ну, да! - разуваясь, усомнился Окошкин. - У меня, что ли, счастье?
- Самое настоящее, - усмехнулся Давид Львович. - И ты со временем сам поймешь.
- А служитель культа?
- В шею служителя!
- А теща?
- С тещей нужно расселиться.
- А... а промтовары эти все?
- Будь мужчиной, и кончатся промтовары...
- А...
- Ладно, - сказал Ханин. - Надоело! Почитай лучше книжку, какой-то ты, действительно, нервный стал.
Они оба почитали еще с полчаса, потом Ханин спросил, можно ли гасить свет. Но Василий уже не ответил - спал. На нем была новая нижняя рубашка с розовыми отворотиками. "Промтовары", - подумал Давид Львович, погасил свет и улыбнулся в темноте. Ему сделалось смешно и немножко жаль Васю.
Приехали до вас!
Потирая большими руками горящее от морской воды и одеколона лицо, он сидел и думал до рассвета, порою считая часы, оставшиеся до прилета Балашовой, потом опять, оскальзываясь сапогами, спустился к морю и уплыл далеко, черт знает куда, развернулся и, рассекая могучим плечом багровые от восходящего солнца волны, вернулся к берегу. Одеваясь в грохоте прибоя, он не слышал, что его зовут, а когда увидел ночного сторожа Фадеича, опасливо бегущего вдоль полосы прибоя, то не обратил на него внимания.
- Товарищ Лапшин! - подобравшись как можно ближе к Ивану Михайловичу, закричал старик. - Там до вас приехали, уже с час дожидаются на крыльце.
- Чего? - крикнул Лапшин.
- Приехали до вас! - повторил дед, тыча стволом берданки в сторону Дома отдыха. - Дожидаются...
Старик ухитрялся дежурить в полушубке и папахе, словно за Полярным кругом, и было смешно видеть эту приземистую фигуру на фоне пальм и олеандров. Лапшин улыбнулся и тотчас же с досадой подумал, что, наверное, теперь придется провожать пьяного Антропова домой, потому что кто же, кроме него, явится сюда в такую рань. Дед потащился наверх, а за ним не спеша, помахивая полотенцем, пошел Лапшин. Ему не хотелось сейчас слушать унылые жалобы Антропова, не хотелось никакой болтовни, и, наверное, поэтому, уже совсем близко подойдя к Балашовой, он не понимал, что это она.
- Иван Михайлович, куда вы смотрите? - тихо и испуганно спросила Катя. - Вот же я!
На ней был серенький, потертый плащ, и подстриженные волосы ее развевались на ветру. Лапшин успел заметить, что она ухитрилась еще похудеть, явственнее проступали высокие скулы, и глаза стали еще круглее, чем были раньше. Растерянно улыбаясь, Иван Михайлович сделал еще шаг вперед и протянул ей руку, а она взялась за его запястье обеими холодными, широкими ладошками, поднялась на носки и по-детски поцеловала его в подбородок.
- Ничего не понимаю! - все так же растерянно улыбаясь, произнес Лапшин. - Ведь по расписанию в восемнадцать шесть прибытие?
Ее круглые глаза по-прежнему были совсем близко от него, от его большого, костистого, обожженного солнцем и ветром лица, от его жестких, соленых губ; она все еще, словно за надежный, крепкий поручень, держалась за его запястье и объясняла подробно, как сломался тот самолет, на котором она "поехала" сначала.
- То есть не поехала, а полетела, - смеясь и радуясь чему-то, говорила Катя. - Он очень сильно сломался, Иван Михайлович, так сломался, что дальше не мог никак ехать. Нам предложили отправиться на станцию. Все отправились, а я высчитала, что так дольше будет. И тут все переменилось, потому что пошел еще один самолет - грузовой, я упросила, и меня приняли. Я ужасно просила, вы даже не можете себе представить как. Он прямой сюда, самый прямой...
С моря потянуло ветром, Катерина Васильевна на мгновение закрыла глаза, сказала шепотом:
- Господи, какой вздор! Ну кому это интересно?
Глаза ее вновь распахнулись, и, точно удивившись, она сказала:
- Здравствуйте, Иван Михайлович!
- Здравствуйте, Катя! - ответил он и засмеялся. Потом велел: - Вот что: идите выкупайтесь! А я пока все организую. Тут для вас комната приготовлена и разное прочее, но нужно поторопить. К морю дорожка, видите - скамейки и две пальмы. Сразу - вниз.
