Александр Мишарин - Белый, белый день
Торжественно, сияя красно-синими огнями, не спеша проехал один из только что купленных мэрией громадных полицейских "фордов"... и благополучно свернул на разворот!
"Зачем?! Зачем?.. - чертыхался про себя П.П. - Пригодится! В жизни все пригодится... Сейчас много чего меняется... В мире, где волны ненависти проносятся над страной! Над народом..."
Ведь не выносило же раньше этих глухих мальчиков и девочек на большую дорогу с таким товаром... И эти иномарочники спокойно сидели в своих колхозах да на огромных южных складах. А может быть, и в докторантурах и НИИ...
Да что далеко ходить? Не мотался же раньше сам П.П. от академического института до ЮНЕСКО. Не уходил в какие-то сомнительные концерны. В вице-президенты банка, в советники правительства, в помощники самого Президента... В редакторы журналов, в организаторы каких-то немыслимых партий... Или просто в аналитики - по вызову, по заказу...
А теперь снова сбивает институт с новыми молодыми сотрудниками! Снова выколачивает своим мощным пузом, седой бородой, давней славой офис, любое финансирование. Государственное, приватное, международное...
Кавголов рассмеялся - только стук его тяжеловесной палки был ему собеседником. Он на секунду замер - непривычное зрелище трамвайного круга в начале старой Песчаной вдруг заставило его остановиться. Он знал, он был уверен, что утром этого круга с людьми, парой остановок - последней и первой - здесь не было...
П.П. вдруг вспомнил слова своей восьмидесятилетней соседки, спорящей поутру в садике с таким же "божьим одуванчиком".
- Ну, как же! До пятьдесят шестого по Песчаной трамваи ходили! И круг был трамвайный! Наш-то дом в пятьдесят втором сдавали. А вторую часть, за аркой, - лет на пять растянули...
Кавголов невольно оглянулся на окна второго этажа первого на Соколе кооперативного дома для военных летчиков. В уже наступившей октябрьской тьме ярко, словно какими-то софитами, была подсвечена комната. За легкими, старинными, прозрачными кружевными занавесками были отчетливо видны две тени. Да нет, не тени - фигуры Марии Ивановны Романовой и... И его матери Анны Георгиевны!
Они стояли, явно прощаясь, смеялись чему-то непонятному для стоящего внизу П.П. Ему показалось, что они даже поднимали на прощание - наверное, еще трофейные - звонкие бокалы из тончайшего хрусталя. Он слышал! Слышал этот чарующий, пленительный перезвон бокалов в их руках...
Но вот фигуры исчезли. Мария Ивановна, видно, провожала маму в прихожей. Еще минута, две, три... Последние слова: "Ах, я же забыла... Я же пришла к тебе рассказать..."
Кавголов стоял, притаившись в выступе ложной арки, столь любимой сталинскими архитекторами. Еще минута... другая. И мать появится в дверях дома...
Но прошло пять минут... Десять! Кажется, уже полчаса...
П.П. решился оторваться от стены и глянуть в то окно...
Теперь оно было темное - закупоренное чем-то тяжелым, не пропускающим ни полоски света. А когда Кавголов оглянулся, то увидел прямую, как стрела, пустынную Песчаную улицу. Никаких трамваев, никакого круга. Ни остановок, ни людей, спешащих с работы... Ничего! Только первая в этом году слабая поземка, увлекаемая ветром по когда-то молодой и праздничной, а теперь состарившейся, довольно унылой, тускло освещенной улице.
П.П. пошел посередине тротуара, неуверенно похлопывая себя по карманам. То ли хотел закурить, то ли принять лекарство. Трость - его гордость сейчас показалась ему хлипковатой и вычурной. Не выдержит она его веса, если ему действительно станет плохо.
А ведь это все звоночки! Звоночки! Сосуды головного мозга...
- Вам плохо? Помочь? - неожиданно услышал рядом голос высокого мужчины с некрасивым, но по-своему обаятельным лицом.
Кавголов невольно распрямился: "Ну, что вы! Не за того меня приняли! Я еще..."
И неожиданно заговорил с незнакомцем легко, приязненно, словно со старым знакомым:
- Вот стою и думаю - почему одни старики к моему возрасту высыхают, превращаются буквально в свою тень, а другие становятся так непохожи на себя?.. Даже лепкой лица! Смотришь ему вслед - он ли это или не он? Вот и меня всё раздувает! Вроде бы даже мускулатура растет, не только пузо... А все равно... Боюсь упасть!
- Ничего вы не боитесь! - спокойно и даже улыбаясь ответствовал собеседник. - А масса тела - это серьезный вопрос... - Он стал профессионально серьезен и добавил кратко, но не легковесно: - Это физиологически зависит от того, какие задачи вы себе ставите!
- Да никаких задач я уже себе не ставлю! - в сердцах вырвалось у П.П. Я просто хочу кое-что понять.
- А это и есть задача! И судя по вам... это задача немалая! Масштабная.
Кавголов внимательно посмотрел на лицо собеседника. Кого-то оно ему напоминало. Но кого? Убей Бог!..
- Конечно, конечно... - забормотал Кавголов. - Я недавно думал об огромных волнах ненависти. О нерационально взрывающихся... энергиях изменений. Я бессильно назвал их волнами ненависти. Но нет, это скорее волны изменений! А значит, и разрушений... Они были так же сильны и в первые послевоенные годы. Миллионы остались без жилья, без семей, без близких... Все были как-то по-разному ранены... Кто - убитыми отцами, сожженными или разбомбленными квартирами. А кто - бешеными трофеями. Какой-нибудь подполковник старался пригнать на родину грузовик. А генерал - вагон. Маршалы и каптенармусы - эшелоны... А народ жил ужасно, нищенски! И при этом тяжело работал! Физически работал! И вот тогда тоже расцвела преступность... воровская среда. Она базировалась на миллионах потерянных, никому не нужных людей. И на детях, на калеках! И на просто потерявшихся, не выдержавших шока войны людях. Война выпила, выжрала у них силы! Шла мясорубка... Дети, школьники, солдаты, покалеченные в прошлых боях... Умные старослужащие, уже не лезущие под пулю... Недаром расцвел СМЕРШ! Доносчики, пьянство, трофеи, изнасилования... Война раздавливает человека! Даже если она якобы победоносная!..
- Вы воевали? - тихо спросил собеседник.
Кавголов вздохнул.
- Нет, воевал мой отец.
- И мой тоже.
- Как он теперь?
- Он давно умер.
- Мой тоже...
Собеседник помолчал, кашлянул. И сказал тише:
- Он страшно пил. Хотя окончил войну генералом, Героем Советского Союза.
- Понимаю...
П.П. посмотрел на этого скромного, даже бедно одетого человека в каком-то легкомысленном берете, которые носят бедные врачи и богатые туристы.
- Я врач, - словно услышав его мысли, ответил собеседник. - Всю жизнь здесь живу, в этом доме. - Он показал на дом, около которого только что прятался П.П. - Заходите как-нибудь... Мы, кажется, соседи? Я вас давно приметил в наших краях. - Он решительно протянул руку. - Макаров Иван Васильевич. Прошу. Живу я один - с женой как-то не заладилось. Правда, не пью. А на чай с сахаром милости просим!
Он улыбнулся, и Кавголову вдруг что-то стало ясно.
- А мама ваша... жива? - неожиданно спросил он.
- Да-а, - даже растерялся Иван. - Только она отдельно живет... Вот ездил к ней, навещал.
- А Мария Ивановна... давно умерла? - почти мрачно спросил Кавголов.
- Да... Больше двадцати пяти лет...
- Вы уже институт окончили? - почти утвердительно произнес Кавголов.
- И даже аспирантуру... А перед ней ординатуру! В Первой градской... У меня замечательные профессора были.
Иван Васильевич говорил что-то случайное, сбитый с толку вопросами этого еще могучего, странноватого старика.
- Замечательные у вас не только профессора были! - Кавголов протянул руку на прощание. - Увидимся! Куда мы тут друг от друга денемся...
У П.П. всегда была крепкая рука, но пожатие младшего Макарова представилось ему пожатием каменной десницы.
Они попрощались. Кавголов перешел на другую сторону Песчаной и остановился возле угла, откуда еще был виден старый кооперативный дом. Минут через пять-семь шторы на втором этаже неторопливо распахнулись. Внутри комнаты зажегся слабый, какой-то сиротский свет.
"Все! Все на свете случается. И ни от чего не отмахнешься, не заткнешь уши! Ты всегда в кругу. Как бык на арене! И тебе всегда бросают вызов! Не принять его, пока тебя не сбили, - постыдно! Ниже достоинства мужчины... просто человеческого создания, которое не может не мыслить... Не плакать!"
Он громко, трубно, на всю пустынную улицу, высморкался. И повторил про себя: "Не плакать!"
IV
Среди давних приятелей Пашиного отца были замминистра торговли и легендарный Маршал Советского Союза, знаменитый тогда генеральный писатель СССР и главный режиссер Малого театра, увенчанный четырьмя Сталинскими премиями и высшим, почетным актерским званием... И многие другие...
Многие звали их в гости. Говорили, что надо познакомить внуков, - у всех внуки были уже в возрасте Пашки...
Внуки! А у него - сын!
Однажды они с отцом все-таки собрались и в воскресенье поехали к какому-то Романову. Он был то ли министром, то ли замом... То ли генпрокурором... Лысый, дородный, хлебосольный... С пышной женой в новой квартире на улице Горького.
