Андрей Зарин - Казнь
Стремлев был еще короче Полозова, но в противоположность ему — не только на лице, но даже и на голове не имел ни малейшего признака растительности. Зато глаза его, выпуклые, словно выдавленные из орбит, беспокойно таращились и огромный нос, как руль у лодки, гордо высился над тонкими губами, что делало его голову похожей на птичью.
— Ну вот еще, — ответил Силин, — я ему свою двойню долго не забуду!
— И хорошо! — обрадовался Стремлев. — Так вы мне насчет убийства, а? Ваш родственник, — вздохнул он, — почтим!
— Великолепная статья, — сказал Силин, — таинственная подкладка, роман. Но…
— Что?
— Меньше трех копеек не возьму, и сколько напишется!
— Степан Иванович! — воскликнул Стремлев. — Где у меня средства? Вон тот каналья может: его отец гробы делал в холерный год, нажился. Так ему легко Долинина на фельетон позвать, а я…
— Ну, тогда я уж к нему пойду! — и Силин с равнодушным видом повернул к выходу.
— Ну, миленький, ну, дорогой! — Стремлев взял его под руку. — Ну, Бог с вами! Пишите! Только, — он умоляюще посмотрел на него, — уж в «Листок» не ходите!
— Э, шут с ним! — ответил Силин. — Ну-с, так я сяду! — и он положил шляпу.
— Садитесь, садитесь, — засуетился Стремлев и многозначительно прибавил: — Возмущения побольше! Упадок нравственности и прочая.
Силин кивнул головой и опустил перо в чернильницу. Часа через полтора он вышел из редакции, весело улыбаясь.
— Ну, сделал! — сказал он сам себе. — Теперь к сестре, обедать, потом с Лапой повидаться для нового запаса… Ах, если бы каждую неделю такой случай!..
VIII
Только к утру приехал судебный следователь, Сергей Герасимович Казаринов, длинный и тощий, с белокурою головой, на которой волосы росли почему-то клочьями, в синих очках на остром и тонком носе. Он вертел беспрерывно головою, словно вывинчивал ее из плеч, и при этом нос его будто нюхал воздух.
Его сопровождал письмоводитель Лапа, постоянно имевший вид только что проснувшегося человека. Если его спрашивали, он сначала подымал голову и осматривался, словно ища глазами спросившего его человека, потом в свою очередь спрашивал: "А?" — и на вторичный вопрос уже собирался с ответом.
Казаринов был возбужден. Он давно сетовал на прозаичность своих дел (помилуйте, в пьяной драке Аким Степана зарезал, или Матренин любовник в ревности ее ножом полоснул! Разве это интересно?), и теперь убийство Дерунова, казалось, давало ему случай отличиться.
— А, Яков Петрович, Николай Петрович! И вы тут? — обратился он к Весенину. — Знакомые все лица! Ну, что без меня тут сделали?
Пристав доложил, что он составил протокол предварительного осмотра места и положения трупа, полицейский врач установил убийство и сделал осмотр трупа.
— А, а! — сказал следователь. — Проверим! Труп убрали? Нет? Вот и он? Откиньте-ка парусину! Ох, был человек, и нет! Ну, займемся. Яков Петрович, вы устройте меня!
Яков провел его в свою контору, Лапа развернул портфель, и Казаринов начал предварительное следствие.
Сначала он заподозрил в убийстве Якова Петровича, потом его прислугу, потом Весенина и, наконец, Николая.
— Вы пришли поздно? После господина Весенина? Да?
Николай с видимым раздражением отвечал на вопросы. Яков следил за ним с нескрываемой тревогой.
— И когда вы пришли, трупа не было?
— Я же сказал!
— Да, да! Я и забыл… Ну, а где же гуляли все время? По дождю? В непогодь?
Николай передернул плечами.
— Везде был! В городе, на Волге, в горах.
— И вас везде кто-нибудь да видел?
— Вероятно!
— Ведь вы же разговаривали с кем-нибудь, а?
Николай хотел что-то ответить, но, видимо, раздумал.
— Ни с кем! — сказал он.
— Ни с рыбаком, ни с мещанином каким-либо. Но вы, вероятно же, ели, пили?
— Не ел, не пил!
Следователь пожал плечами. Подозрение его усилилось.
— Ну, а костюмчик, в котором вы ходили, вероятно, промок? — вкрадчиво спросил следователь. — Вы, вероятно, его сбросили?
— Наверное!
— И, вероятно, дома.
— Не на улице же!
— И вы позволите на него взглянуть? А?
— Сделайте одолжение, — ответил Николай и в раздражении громко закричал: — Лиза, принеси мою одежду, что я вчера снял!
— Но позвольте, — вмешался взволнованный Яков, — после его прихода ушел мой письмоводитель, вот при нем, — он указал на Весенина, — если бы был труп, он бы вернулся, поднял крик!..
— А-а! — протянул следователь, и в его уме Николай тотчас очистился от подозрений, а Грузов стал несомненным убийцей.
— Не надо пока! — отодвинул он принесенный прислугою костюм. — А где же ваш письмоводитель?
— Он, вероятно, скоро придет. К девяти часам!
Следователь кивнул и вдруг обратил свое внимание на принесенный костюм. Это была светлая суконная тройка и вышитая сорочка. Ее правый рукав, как и подкладка пиджака, был залит кровью.
— А что это, Николай Петрович? — спросил следователь.
— А вот что! — Николай быстро отвернул рукав рубашки и почти сунул к носу следователя свою руку, от запястья до локтя которой почти во всю длину проходила глубокая царапина. — Садился в лодку и о багор разодрал.
Следователь быстро закивал головою.
— Так, так! Но вы позволите? — и он указал на отложенные вещи.
— Сделайте одолжение!
— Занесите в протокол: рубашка и пиджак! — сказал следователь Лапе.
В это время на пороге конторы показался Грузов.
— А, — воскликнул следователь, — господин письмоводитель. Ваше звание? имя? отчество? фамилия? жительство? Так! Скажите, вы ушли от господина Долинина после возвращения его брата?
— После, — ответил Грузов, подходя к столу.
— Часу?..
— Во втором, в начале, — ответил Грузов.
— Так, так! А где вы шли?
— У нас один выход; вот тут!
— Через дорожку, в калитку? Так! И трупа не видели?
— Нет! — ответил Грузов.
Подозрение таяло. Следователь нахмурил белые брови.
— И ничего подозрительного? Крика? Стона?
— Ничего!
— А вы лично знали, что убитый должен был прийти к господину Долинину?
— Яков Петрович при мне получил от него записку. Но мы его уже не ждали.
— Почему?
— Поздно!
— Да, поздно! А еще кто-нибудь знал про его намерения посетить господина Долинина?
— Уж этого не знаю! — Грузов развел руками и отошел от стола. Следователь устало выпрямился.
— Ну, пока все! — сказал он. — Яков Петрович, может быть, чайку?
— Сделайте одолжение! — Яков поспешно встал. — Я велел приготовить завтрак. Господа, милости просим!
За стол сели он с братом, Весенин, следователь, Лапа и пристав с доктором. Следователь разговорился.
— Вы меня извините, Николай Петрович! У меня система. Все (он указал рукою на всех, не исключая даже Лапы) у меня в подозрении — и я с этого начинаю. Это ни для кого не обидно. Мало-помалу лица передо мной оправдываются, и остается один (он поднял указательный палец), знаете, как в математике: с помощью исключения третьего! Ха-ха-ха! Возвращаясь домой, он спросил Лапу:
— Что вы думаете, Алексей Дмитриевич?
— А?
— Я говорю, что вы думаете об убийстве? Есть подозрения?
Лапа, будто проснувшись, раскрыл широко глаза и ответил:
— Надо навести справки, много справок, много…
Контора нотариуса Долинина приняла прежний вид. Спустя два часа Сухотин с Весениным совершили в ней крупную сделку, и Яков Петрович скрепил их договор. Грузов писал бумаги; Лиза гремела на кухне посудою; часы монотонно тикали в столовой. Николай куда-то ушел, и сердце Якова, отчасти успокоенного, все еще тревожно сжималось. Он провел, как и Николай, бессонную ночь и успел увериться в его невинности, но тревога за него не покидала его сердца. Николай в одну ночь побледнел и осунулся. Он все время говорил с Яковом, как безумный. То радовался и убеждал, что Дерунов понес заслуженную казнь, то с ужасом и слезами думал о том, как перенесет эту весть Анна, что она заподозрит его. Потом говорил, что знает убийцу, и снова отказывался от своих слов. Едва уехал следователь и был убран труп, Николай оделся и вышел из дома.
Яков не мог заниматься.
— На сегодняшний день мы закроем контору, — сказал он Грузову, — можете идти, Антон Иванович.
Грузов стал убирать бумаги.
— А завтра?
— Завтра наведайтесь. Сегодня я уж утомился очень. Не спал… волнения…
"Странно, — подумал Яков, когда Грузов ушел, — на этого человека смерть Дерунова не произвела никакого впечатления. Словно он знал о ней еще вчера. Фу, какие скверные мысли!.. Дерунов был плохой человек…"
Грузов, наклонив голову и приседая в коленях, медленно брел по улицам, раскаленным полдневным солнцем. Путь ему предстоял немаленький.
Если пройти всю Московскую улицу, которая оканчивается оврагом, и перевалить за него, то очутишься в предместье города — "на горах". В этом предместье улицы не мощены и в жаркие дни уподобляются песочнице, а в дождливые — чернильнице; домишки в нем все деревянные, перекошенные, изредка с мезонином и балкончиком; селятся здесь торгующие на базаре мещане, владельцы домов, извозчики и в качестве жильцов — бедные конторщики, люди темных профессий, мастеровые и фабричные. Нравы здесь буйные и полное господство демократичного стиля, так что франт, появившийся на улице в модной шляпе, рискует обратить свое украшение в одно воспоминание. Днем по улицам шумной ватагой бегают ребятишки, гоняя какую-нибудь несчастную собаку или отбившуюся от дома свинью; вечером и в тихую летнюю ночь сидят веселыми группами удалые мещане с девками и под визг гармони какой-нибудь голосистый тенор выводит: