Мигель де Сервантес - Дон Кихот. Часть 2
– Стало быть, – ответил Санчо, не переставая торопливо жевать, – ваша милость не разделяете мнения поговорки: «Умри, Тит, но умри сыт?» А я так вовсе не хочу сам себя уморить. Напротив, я хочу поступать, как чеботарь, который до тех пор тянет зубами кожу, пока не дотянет, куда ему нужно. А я буду едой до того тянуть свою жизнь, пока не дотяну ее до назначенного ей небом конца. Вы должны знать, господин, что нет худшего безрассудства, как позволять себе, как ваша милость, отчаиваться. Послушайтесь меня: покушайте хорошенько, потом растянитесь на зеленом ковре этого луга и выспитесь немножко, и вы увидите, когда проснетесь, как это вас облегчит.
Дон-Кихот послушался совета Санчо, находя, что он говорит скорее как философ, чем как дурак: – Если б ты хотел, о, Санчо, сделать для меня то, что я тебе скажу, тогда мое облегчение было бы больше, а горе меньше: пока я буду спать, чтоб тебе угодить, ты удались немного отсюда, и, обнаружив свое тело, дай себе поводьями Россинанта сотни три-четыре ударов в счет трех тысяч с чем-то, которые ты должен дать себе для снятия чар с бедной Дульцинеи, потому что это, право, стыдно, что эта бедная дама остается очарованной по твоей небрежности и нерадивости.
– Ну, это еще терпит отлагательства, – ответил Санчо. – Поспим сейчас оба, а там что Бог даст. Знайте, сударь, что так, зря, сечь себя дело очень тяжелое, особенно когда удары должны сыпаться на плохо вскормленное и еще хуже вспоенное тело. Пусть госпожа Дульцинея потерпит: в один прекрасный день, совершенно неожиданно, она увидит мое тело проколотым ударами, точно решето, а до смерти все жизнь; я хочу сказать, что я еще пока жив, и у меня еще не прошла охота исполнить то, что я обещал.
Поблагодарив его за доброе намерение, Дон-Кихот поел немного, а Санчо много, потом оба легли и уснули, предоставив обоим закадычным друзьям, Россинанту и Серому, пастись вволю на этих обильных травою лугах. Проснулись они довольно поздно, сели верхом и продолжали путь, торопясь доехать до постоялого двора, видневшегося на расстоянии одной мили от них. Я говорю: постоялый двор, потому что Дон-Кихот так назвал его против своего обыкновения называть все постоялые дворы замками. Приехав туда, они спросили у хозяина, есть ли у него где переночевать. Тот ответил, что есть и что они найдут у него все удобства и все довольство, какие можно найти в Сарагоссе. Они оба сошли с седел, и Санчо снес свой багаж в комнату, от которой хозяин дал ему ключ. Потом он отвел животных в конюшню, задал им корму и, вознося к небу благодарность за то, что его господин не принял этого постоялого двора за замок, вернулся за приказаниями к Дон-Кихоту, который уселся на скамейке.
Когда приблизился час ужина, они вошли в дом, и Санчо спросил у хозяина, чем он может их угостить. «Всем, что душе вашей будет угодно, – ответил хозяин. Спрашивайте, чего хотите, потому что этот постоялый двор обильно снабжен по части птиц небесных, зверей земных и рыб морских. Стольких вещей нам и не нужно, – возразил Санчо, – с нас довольно будет и пары жареных цыплят, потому мой господин очень нежный и есть мало, да и я небольшой обжора.
Хозяин ответил, что цыплят у него нет, потому что коршуны опустошают всю местность.
– Ну, – ответил Санчо, – так пусть господин хозяин прикажет зажарить молоденькую курицу.
– Курицу? Пресвятая Богородица! – вскричал хозяин. – Право же, я вчера послал в город продать их больше пятидесяти штук, но, кроме кур, ваша милость можете спрашивать все, что угодно.
– Так, стало быть, – спросил Санчо, – у вас найдется и телятина, и козлятина?
– Сейчас, – ответил хозяин, – нет, потому что вся провизия у нас кончилась; но на будущей неделе будет много.
– Хорошо же мы попались! – вскричал Санчо. – Но зато, я уверен, у вас есть вволю сала и яиц.
– Ей-Богу, у моего гостя славная память! – ответил хозяин. – Я сейчас сказал ему, что у меня нет ни кур, ни цыплят, а он воображает, что у меня найдутся яйца! Пусть он выдумает другие прелести и пусть перестанет спрашивать кур.
– Да к делу, ради Христа! вскричал Санчо.
– Скажите лучше сами, что у вас есть, и будет вздор молоть.
– Господин гость, – ответил хозяин, – на самом деле у меня есть две бычачьи ноги, похожие на телячьи, или две телячьи ноги, похожие на бычачьи. Они приготовлены со своей приправой из гороху, луку и сала и, кипя на огне, говорят в настоящую минуту: «Съешь меня, съешь меня!»
– Ну, я тут же оставляю их за собой, – вскричал Санчо, – и пусть никто их не трогает. Я заплачу за них лучше, чем всякий другой, потому ничто не может быть мне больше по вкусу. Мне все равно, бычачьи они или телячьи, лишь-бы это были ноги.
– Никто их не тронет, – ответил хозяин, – потому что другие гости, находящиеся в доме, такие знатные, что возят с собой повара, официанта и всякую провизию. – Что до знатности, – сказал Санчо, – так с моим господином никто не поспорит, но его занятие не допускает ни сундуков с провизией, ни корзин с бутылками. Мы садимся себе посреди луга и наедаемся досыта желудями и кизилем.
Таков-был разговор, который Санчо вел с хозяином постоялого двора и который он прекратил на этом, не желая ответить, когда тот спросил, что за занятие или служба у его господина. Наступил час ужина, Дон-Кихот пошел в свою комнату, хозяин принес кушанье, и рыцарь сел за стол.
Вскоре после того Дон-Кихот услыхал, как в соседней комнате, отделявшейся от его комнаты только тонкой перегородкой, кто-то сказал: «Ради жизни вашей милости, господин Дон Геронимо, прочитаем в ожидании ужина еще одну главу из второй части Дон-Кихота Ламанчскаго». Услышав свое имя, Дон-Кихот вскочил на ноги, навострил уши и стал внимательно прислушиваться к тому, что о нем говорили. Он слышал, как Дон Геронимо ответил: «На что нам, господин Дон Хуан, читать эти глупости? Кто читал первую часть Дон-Кихота Ламанчского, тому неинтересно читать эту вторую часть».
– Все-таки, – возразил Дон Хуан, – мы хорошо сделаем, если прочитаем ее, потому что нет такой плохой книги, в которой не нашлось бы чего-нибудь хорошего. Всего более мне не нравится в этой книге то, что в ней изображают Дон-Кихота излечившимся от любви к Дульцинее Тобозской.[211] Услыхав это, Дон-Кихот, полный злобы и гнева, возвысил голос и закричал: «Тому, кто осмелится сказать, что Дон-Кихот Ламанчский забыл или может забыть Дульцинею Тобозскую, я докажу с оружием в руках, что он очень далек от истины, ибо ни Дульцинея Тобозская не может быть забыта, ни забвение не может поселиться в Дон-Кихоте. Его девиз постоянство и его обет – оставаться верным, без насилия над собой, по выбору и из удовольствия.
– Кто нам отвечает? – спросили из другой комнаты.
– Кто же другой может это быть, – ответил Санчо, – как не сам Дон-Кихот Ламанчский, который докажет все, что сказал, и даже все, что еще скажет, потому долг платежом красен.
Едва Санчо договорил эти слова, как два дворянина (по крайней мере, такова была их наружность) отворили дверь, и один из них, обвив руками шею Дон-Кихота, сказал ему с увлечением: «Ни ваша наружность не противоречит вашему имени, ни ваше имя не противоречит вашей наружности. Вы, сударь, безо всякого сомнения, настоящий Дон-Кихот Ламанчский, полярная звезда странствующего рыцарства, вопреки тому, кто вздумал украсть ваше имя и уничтожить ваши геройские подвиги, наподобие этого писателя, которого я и передаю в ваши руки». И с этими словами он вручил ему книгу, которую держал его товарищ. Дон-Кихот взял книгу и стал перелистывать, не отвечая ни слова, затем, через несколько минут, возвратил ее и сказал: «Из того немногого, что я видел, я заметил у этого писателя три вещи, достойные осуждения: первая – это несколько слов, которые я прочитал в прологе,[212] вторая – это арагонское наречие, потому что автор часто пропускает член» наконец, третья, окончательно доказывающая, что он неуч, это – что ошибается и удаляется от истины в главной части истории. В самом деле, он говорит, что жену моего оруженосца Санчо Панса зовут Марией Гутьеррес,[213] тогда как ее зовут Терезой Панса; а тот, кто ошибается в одном капитальном факте, заставляет опасаться, что он ошибается и во всем остальном.
– Вот, ей Богу, славная вещь для историка! – вскричал Санчо, – Хорошо же он знает наши дела, если называет мою жену Терезу Панса Марией Гутьеррес! Возьмите-ка опять книгу, сударь, и посмотрите, нет ли там меня и не исковеркано ли мое имя.
– Судя по тому, что вы сказали, мой друг, – сказал Дон Геронимо, – вы должны быть Санчо Панса, оруженосец господина Дон-Кихота?
– Да, я самый, – ответил Санчо, – и я горжусь этим.
– Так право же, – продолжал дворянин, – этот новый писатель говорит о вас вовсе не с тою благопристойностью, которая подобает вам. Он изображает вас обжорой и глупцом и ничуть не забавным, – словом, совсем не тем Санчо, которого мы видим в первой части истории вашего господина.
– Да простить его Бог! – ответил Санчо. – Уж лучше-бы он оставил меня в моем углу, не вспоминая обо мне, потому беда, кол пироги начнет печи сапожник, а сапоги тачать пирожник, и всяк сверчок знай свой шесток.
