Антоний Оссендовский - Ленин
Братья смеялись долго.
– Свинья, потому что свинья этот твой Стуков, но что ловкий, это ловкий! – воскликнул Петр. – Воспользовался психикой неуча и его надул. За свой проект я ничего не взял, но поломают себе комиссары головы, пока поймут, что или я сумасшедший, или весь конгресс состоит из глупцов.
Они вышли в город.
На Красной площади, на Тверской, Арбате и на Кузнецком мосту господствовали гармония и порядок. Когда они свернули в боковую улицу, их задержал милиционер.
– Товарищи, вы иностранцы? – спросил он.
– Нет! – ответили инженеры, показывая удостоверения.
– Ну, тогда можете идти свободно, так как иностранцам мы не позволяем осматривать боковые улицы! – произнес со смехом милиционер. – Нужда с горем! Нечем хвалиться!
В самом деле, было это верное определение.
Вырванные из мостовой деревянные бруски использовали зимой для топки печей. Поломанные плиты тротуаров; дома с обсыпающейся штукатуркой и оторванными железными листами на крышах; выбитые стекла; окна, закрытые лохмотьями или забитые досками; на стенах – следы от пуль и орудийных снарядов; убогие фигуры жителей, несущих на плечах какие-то мешки; босые, покрытые струпьями ноги; нечесанные головы; кучки бледных детей с голодными и злобными глазами; всюду кучи мусора, несносный смрад, вырывающийся из никогда не чищенных и не действующих подземных каналов; молчание и угрожающая, угрюмая, безнадежная тишина.
Не раздавались тут никакие очень громкие слова, не звучал смех. Люди передвигались, как машины; лица их имели безразличные, смертельно подавленные выражения. Казалось, что синие, крепко стиснутые губы не имели сил издавать возглас ненависти или отчаяния, что в глазах навсегда угасли искры веселья и что даже слезы боли высохли без следа.
Едва прикрытые лохмотьями босые мужчины и женщины с растрепанными волосами шли сгорбившиеся, прижатые до земли, сгибаясь под тяжестью маленьких мешков с картофелем или поднятых из ближайшего колодца ведер с водой.
Болдыревы шли по Малой Дмитровке, где жила знакомая им семья Сергеевых. Они застали всех дома, так как было время обеда. Давние приятели радостно приветствовали молодых людей.
Петр, пожимая руки знакомых, произнес:
– Прежде всего, как правоверный коммунист, заявляю: не стесняйтесь, кушайте и не угощайте нас, так как мы уже пообедали!
– А чай вместе с вами выпьем, – вымолвила госпожа Сергеева – А теперь, пожалуйста, расскажите о родителях, о себе. Давно уже не виделись. Сто лет, наверное, прошло…
Болдыревы говорили о своей жизни и развитии созданной ими коммуны, а позже стали спрашивать о судьбе семьи Сергеевых и общих приятелей.
Степенный господин Сергеев, некогда весьма известный в Петрограде адвокат, высказался:
– Почти все общество, в котором мы вращались, покинуло Петроград. Правил там Зиновьев в качестве диктатора, опираясь на ЧК, где бесчинствовали латыши. Город после переезда Совнаркома опустел и замер. Уже, как будто, обрушались дома и красивые здания, улицы немели, водопровод и канализация окончательно перестали работать. Мы переехали в Москву. Кто смог, тот убежал на юг, а оттуда за границу на скитания. Много общих знакомых за это время было замучено в ЧК и по смертным приговорам судов, особенно во время гражданской войны. Слабые духом и не имевшие убеждений погибли и запятнали себя. Мы могли бы перечислить несколько фамилий людей, хорошо знакомых, которые теперь помогают коммунистам в опустошении России или стали их агентами за границей, где продают царские драгоценности и шпионят за эмигрантами. Остальные как-то приспособились к обстоятельствам… Как мы, например.
– Как мы, – вмешался Григорий.
– Вы – это другое дело! – возразил Сергеев. – Вам удалось придумать гениальную вещь! Когда я прочитал об этом в газете, я восхитился вашим умом. Тогда же написал об этом вашему отцу. Те, о которых рассказывал, ничего особенного не придумали. Оказались только в состоянии существовать среди безумствующей бури. Знаю, что это дело немалое и нелегкое! Но это не наша заслуга, без Божьей помощи ничего бы не сделали!
– Помощь Божья – это хорошо, но… – начал Петр.
Госпожа Сергеева прервала его, говоря:
– Муж представил это неточно! Помощь Божья проявилась в понимании некоторых вещей, остающихся до этого времени в тени. Верили мы в Бога, нас считали христианами, но не поступали мы в соответствии с Христовым учением, а даже наоборот, что заметил в свое время Толстой. Теперь извлекли мы из Евангелия жизненные наставления, так как свои поступки приспосабливаем к словам Спасителя! Появились чистота обычаев, любовь и сила в семье, настоящая порядочность, которую даже враг уважает, и спокойствие духа, без ежедневного метания и компромиссов. Знаем, как должны мы поступить в каждом случае, не колеблемся, не знаем паники и отчаяния. Это, собственно, хотел сказать вам мой муж!
Григорий слушал, погруженный в размышления. Он давно понял эту перемену в собственной жизни и этим только объяснял успех своей семьи, коммуны и уважение, которым их окружали.
Энергичный, веселый Петр спросил:
– Ну, однако наработались вы с твердым убеждением столько, сколько за всю свою прежнюю жизнь до этого времени не приходилось…
– С твердым убеждением… – парировал Сергеев. – Каждый из нас делает, что может и умеет. Отыскали мы для себя занятия, не идущие против наших принципов. Моя жена и дочь шьют платья и шляпы для новой пролетарской аристократии. Я работаю в Комиссариате Заграничной Торговли. Знаком с международным правом и иностранными языками, следовательно, являюсь востребованным и пользующимся признанием. Сыновья заняты в театре: один рисует декорации, другой переводит на русский язык иностранные пьесы, дочь помогает матери. И так живем… Тихо, но спокойно. Другие также, если не погибли, как-то приспособились. Никто не пытался ни сделать карьеру, ни разбогатеть. Желаем только существовать, сохраняя человеческую душу.
Мужчины пошли после обеда на работу, а женщины принимали в соседней комнате клиенток, которые шумели, были требовательны, но в обществе двух снисходительных и доброжелательных женщин замолкали и начинали вежливо советоваться.
Когда Петр обратил на это внимание госпожи Сергеевой, она ответила:
– Мы пользуемся уже среди наших клиенток, жен видных комиссаров, настоящим душевным расположением. Они рассказывают нам о том, что печалит и беспокоит их. Особенно опасаются они постоянной слежки властей по причине взглядов жен комиссаров. Бывали случаи, что происходили разводы по принуждению. На этом фоне разыгрывались тяжелые драмы, даже самоубийства. Между прочим, жена завоевателя Петрограда, Антонова-Овсиенко, когда за вредные взгляды ей был дан развод, убила двоих детей, а себя сожгла. Коммунисты тоже были людьми и терпели порой больше, чем мы от давления правящей группировки. Бедные, очень несчастные, так как не хлебом только должен жить человек, а они по-другому не умели.
Инженеры распрощались с приятелями и возвращались домой. Шли они узкой уличкой, которая, как грязный желоб сточной канавы, бежала среди черных наклонившихся деревянных домишек.
Из-за угла выдвинулась мрачная похоронная процессия. Белая, ужасно худая кляча, двигая отчаянно лбом и сопя тяжело, с трудом тянула телегу со стоящим на ней неуклюжим, сбитым из каких-то нестроганых досок, гробом. Сквозь щели его выглядывала солома и какие-то белые лохмотья. Рядом с лошадью шел бородатый человек и все время хлестал ее кнутом. За телегой шествовало несколько подавленных фигур.
Внезапно лошадь зашаталась и рухнула на землю. Она брыкала ногами и постоянно пыталась поднять тяжелую голову, напрягая длинную худую шею. Напрасно бородатый человек хлестал клячу, замахиваясь кнутом, напрасно пинал ее ботинками на толстой подошве в раздутое брюхо; не помогли попытки людей, сопровождающих покойника. Белая кляча уже пришла к своему жизненному концу, она взбрыкнула еще несколько раз, вздрогнула, издала свистящий хрип и внезапно, вытягивая шею и ноги, окоченела.
– А, падаль проклятая! – выругался бородач и в отчаянии швырнул кнут на камни.
Люди коротко посовещались. Сняли гроб с телеги, поставили его на плечи и, сгорбившись, пошли к месту вечного упокоения дорогого существа.
Рыдания прекратились. Тяжело дыша и спотыкаясь на выбоинах мостовой, люди исчезали в темных изгибах улицы.
Бородатый человек стоял мгновение, ругаясь и чеша затылок, наконец, поднял кнут и ушел.
Молодые инженеры шли за ним поодаль, направляясь в центр города. Вдруг услышали за собой приглушенные голоса. Они обернулись и остановились в изумлении.
Из черных убогих домишек выскочили жители. Как стая голодных собак, столпились они у конского трупа. Через мгновение они набросились на него. Блеснули топоры и ножи, раздались крики и проклятья. Люди вырывали друг у друга из рук окровавленные куски конской падали и отбегали. Маленькая девочка скакала на одной ножке и грызла дымящийся кусок, попискивая хищно.
