Элизабет Гаскелл - Жены и дочери
– Отчего же, помню прекрасно, вот только в те дни он казался мне рослым конем.
– А! Это потому, что сам ты был совсем еще крохой. Тогда у меня в конюшне было семь лошадей, и это не считая фермерских коней. Не помню, чтобы в то время мне особенно досаждало что-либо, хотя она всегда отличалась слабым здоровьем. Но каким же красивым мальчуганом был Осборн! Его неизменно обряжали в черный бархат, это чистое щегольство, да еще и против моей воли, но в том не было ничего дурного. Сейчас он вырос и стал красивым молодым человеком, но солнечный свет покинул его лицо.
– Он очень переживает из-за денег и тех неприятностей, что доставил вам, – заметил Роджер, принимая чувства брата как нечто само собой разумеющееся.
– Только не он, – возразил сквайр и с такой силой ударил чубуком по каминной решетке, что тот разлетелся на куски. – Ну вот, что я наделал! Впрочем, не обращай внимания! Я говорю, только не он, Роджер! Деньги его ничуть не беспокоят. Их так легко занять у евреев, если ты – старший сын и наследник. Они всего лишь спросят: «Сколько лет вашему отцу и не случалось ли с ним апоплексических ударов или приступов?» – и дело улаживается тотчас же. А потом они начинают вынюхивать насчет поместья и сбивать цену на лес и землю… Но не будем более говорить о нем, это все бесполезно, Роджер. Мы с ним потеряли общий язык, и у меня складывается впечатление, что только сам Господь всемогущий может помирить нас. Я злюсь на него еще и из-за того, что он только в самый последний момент стал оплакивать ее. Но ведь в нем есть и хорошее! Он такой сообразительный и умный, если только даст себе труд взяться за дело всерьез. А вот ты всегда был тугодумом, Роджер, все твои учителя утверждали это в один голос.
Роджер коротко рассмеялся:
– Да, в школе из-за своей медлительности я заработал немало кличек.
– Не расстраивайся! – поспешил утешить его сквайр. – Я точно не стал бы обращать на это внимание. Будь ты таким же умником, как Осборн, то тебя интересовали бы только книги и сочинительство и тебе наверняка, так же, как и ему, было бы скучно в общество такого неотесанного деревенщины, как я. Тем не менее, похоже, тебя высоко ценят в Кембридже, – после паузы добавил он, – поскольку ты стал старшим ранглером. Признаться, я чуть было не забыл об этом – известия пришли в нелегкий час.
– В общем, да! В Кембридже всегда гордятся старшим ранглером нынешнего года. Но в следующем году я должен буду сложить с себя полномочия.
Сквайр откинулся на спинку кресла и долгим взглядом уставился на янтарные угли, по-прежнему сжимая в руке бесполезный черенок. Наконец он негромко произнес, словно забыв о том, что у него есть слушатель:
– Я писал ей, когда она уезжала в Лондон, и сообщал ей домашние новости. Но теперь к ней не дойдет никакое письмо! К ней невозможно докричаться!
Роджер вздрогнул и поднялся.
– Где тут у вас табакерка, отец? Давайте я набью вам другую трубочку!
Исполнив обещание, он склонился над отцом и погладил его по щеке. Сквайр тряхнул головой.
– Ты только что вернулся домой, мой мальчик. И ты еще не знаешь, в кого я превратился! Спроси Робинсона – я не стану отсылать тебя к Осборну, он держит свои мысли при себе, – но любой слуга скажет тебе, что я сам на себя не похож, когда впадаю в бешенство и кричу на них. Когда-то меня считали хорошим хозяином, но те времена давно миновали! Когда-то и Осборн был славным мальчуганом, и она была жива, и я был хорошим хозяином, очень хорошим, да!.. Но теперь все это осталось в прошлом.
Он вновь взялся за трубку и закурил, а Роджер, помолчав некоторое время, пустился в долгий рассказ о злоключениях какого-то преподавателя Кембриджа на охоте, причем повествовал об этом с таким юмором, что сквайр помимо воли не удержался от смеха. Когда они поднялись, чтобы разойтись по своим спальням, отец сказал Роджеру:
– Что ж, мы провели вместе приятный вечер, приятный для меня, во всяком случае. Но, пожалуй, о тебе этого не скажешь. Теперь в моем обществе совсем не весело.
– Уже и не припомню, когда мне в последний раз было так хорошо, отец, – произнес Роджер.
И он говорил правду, хотя и не дал себе труда доискаться до причины своего счастья.
Глава 24. Скромный ужин миссис Гибсон
Все это имело место быть еще до первой встречи Роджера с Молли и Синтией у обеих мисс Браунинг, равно как и скромный ужин в пятницу у мистера Гибсона, состоявшийся в назначенный час.
Миссис Гибсон намеревалась приложить все усилия, дабы братья из Хэмли сочли его легким и приятным; так оно и получилось. Мистер Гибсон любил молодых людей не из-за их родителей, они нравились ему сами по себе, поскольку он знал обоих Хэмли с самого детства; а с теми, кто ему нравился, доктор умел быть очень милым и приятным. Миссис Гибсон устроила им роскошный прием, а радушие и сердечность в хозяйке способны, словно мантией, прикрыть ее прочие возможные недостатки. Синтия и Молли выглядели потрясающе, что стало для обеих девушек единственной обязанностью, безукоризненного выполнения которой потребовала от них миссис Гибсон, поскольку сама намеревалась принять самое деятельное участие в застольной беседе. Осборн с радостью пошел ей в этом навстречу, и некоторое время они беззаботно болтали о всяких пустяках, демонстрируя свое умение вести светский разговор. Роджер, которому полагалось бы окружить вниманием и заботой одну из молодых леди, сосредоточенно слушал мистера Гибсона, увлеченно рассказывавшего ему о статье по сравнительной остеологии. Она была опубликована в одном из научных зарубежных журналов, которые лорд Холлингфорд обыкновенно пересылал своему другу, деревенскому доктору. Тем не менее время от времени юноша ловил себя на том, что внимание его рассеивается, и он устремлял взгляд на прелестное личико Синтии, сидевшей между его братом и мистером Гибсоном. Она почти не принимала участия в том, что происходило за столом; опустив глаза, девушка рассеянно крошила хлеб на скатерти, и ее чудесные длинные ресницы отбрасывали тень на нежные щечки. Она думала о чем-то своем, в то время как Молли изо всех сил пыталась понять хоть что-либо из разговора отца с Роджером. Вдруг Синтия подняла голову и поймала взгляд Роджера, полный молчаливого восхищения. Она более не могла делать вид, будто не замечает, что он в упор разглядывает ее. Девушка слегка покраснела, но, оправившись от смущения, вызванного обожанием, светившимся в его глазах, тут же устремилась в атаку. Тем самым она заставила молодого человека перейти от смятения, которое охватило его, когда он понял, что его застали врасплох, к обороне против ее обвинений.
– Это правда, я не слушала, – обратилась она к нему. – Видите ли, в науках я полная невежда. Но, прошу вас, не испепеляйте меня гневным взглядом, пусть даже я совершеннейшая тупица!
– Я и не подозревал… То есть… я вовсе не собирался испепелять вас гневным взглядом, – сбивчиво ответил Роджер, не зная, что еще сказать.
– Синтия вовсе не тупица, – подхватила миссис Гибсон, боясь, что собственное мнение дочери о своих умственных способностях может быть принято всерьез. – Но я всегда замечала, что у каждого человека есть талант к чему-то своему. Вот и таланты Синтии не распространяются на науку и серьезные исследования. Ты помнишь, родная, каких трудов мне стоило научить тебя пользоваться глобусом?
– Да, конечно. Но сейчас я не отличу долготы от широты, вечно я путаю, какая из них горизонтальная, а какая – вертикальная.
– Тем не менее уверяю вас, что у нее потрясающая память на стихи, – продолжала ее мать, обращаясь к Осборну. – Я сама слышала, как она без запинки декламировала «Шильонского узника»[64] от начала и до конца.
– Думаю, что нам было бы ужасно скучно слушать ее сейчас, – заметил мистер Гибсон, с улыбкой глядя на Синтию, которая ответила ему благодарным и понимающим взглядом.
– Ах, мистер Гибсон, я уже имела несчастье убедиться, что поэзия не трогает вашу душу, и в этом смысле Молли пошла по вашим стопам. Она предпочитает серьезные книги, с фактами и цифрами, так что ей грозит опасность со временем превратиться в «синий чулок».
– Мама, – покраснев, возразила Молли, – вы полагаете книгу серьезной только потому, что в ней были приведены конструкции различных ульев для пчел. На самом деле это не так. Но она оказалась очень занимательной.
– Ну, если вы намерены вдаваться в чрезмерные тонкости и прибегать к софизмам, да еще и употреблять латинские слова, думаю, нам самое время выйти из комнаты, – заявила миссис Гибсон.
– Давай не будем спасаться бегством, мама, словно мы потерпели поражение, – возразила Синтия. – Возможно, речь действительно идет о тонкостях, но я, например, прекрасно понимаю, о чем сейчас говорит мистер Роджер Хэмли. И книгу Молли я тоже читала, пусть и немножко. Серьезная она или нет, но мне книга показалась достаточно интересной, во всяком случае, намного интереснее «Шильонского узника», каким он представляется мне сейчас. Я убрала «Узника» с полки, чтобы освободить место для «Джонни Гилпина»[65], который стал моей любимой поэмой.
