Элизабет Гаскелл - Жены и дочери
Когда Роджер вернулся домой, Осборн не стал терять время и посвятил брата в свои планы. Он никогда не мог скрывать что-либо долгое время от Роджера; женственная часть его натуры неизменно требовала наличия наперсника и настолько полного сочувствия, насколько это было возможно. Но мнение младшего брата не влияло на поступки Осборна, о чем сам Роджер прекрасно знал. Поэтому, когда Осборн начал с привычного: «Мне нужен твой совет по поводу составленного мною плана», Роджер ответил:
– Кто-то говорил мне, что одна из максим[63] герцога Веллингтона заключалась в том, чтобы никогда не давать советов, за исключением тех случаев, когда он мог силой воплотить их в жизнь. Добиться этого я не могу, к тому же, старина, ты прекрасно знаешь, что никогда не следуешь моему совету.
– Не всегда, знаю. Во всяком случае, не тогда, когда он не согласуется с моим собственным мнением. Ты, разумеется, имеешь в виду, что я скрываю ото всех свою женитьбу, но ты ведь не знаешь всех обстоятельств. Ты же помнишь, что я был твердо намерен рассказать обо всем, но тут случился этот скандал с моими долгами, а потом заболела и умерла мама. Ты, кстати, даже не представляешь, насколько переменился отец, каким раздражительным он стал! Посмотрим, что ты заговоришь, когда побудешь дома хотя бы с недельку! Робинсон, Морган – все они испытывают те же чувства. Но хуже всего приходится мне!
– Бедняга! – заметил Роджер. – Я так и подумал, что он сильно изменился. Отец как-то съежился и усох, а румянец его поблек.
– Ничего удивительного, ведь он отказался от доброй половины прежних привычек, в том числе от прогулок на свежем воздухе. Он рассчитал всех, кто занимался новыми работами, которые так интересовали его прежде, а из-за того, что чалый жеребец однажды споткнулся под ним и едва не сбросил его, он отказывается вновь подниматься в седло. Но продавать его и покупать себе нового коня отец не хочет, хотя это было бы весьма разумно с его стороны. Так что теперь у нас набивают брюхо сразу две старые клячи, а он без конца рассуждает о деньгах и расходах. Кстати, вот мы и подошли к тому, о чем я хотел с тобой поговорить. Я отчаянно нуждаюсь в деньгах, а потому собрал все свои стихи и предварительно просеял их, так сказать, подвергнув критическому анализу. А теперь я хочу знать, как ты думаешь, согласится ли Дейтон опубликовать их. У тебя есть имя и репутация в Кембридже, и я смею предполагать, что он хотя бы взглянет на них, если ты попросишь его об этом.
– Я могу попытаться, – отозвался Роджер, – но, боюсь, много ты за них не выручишь.
– Я и не рассчитываю на многое. Я – новый человек и должен сам сделать себе имя. Я вполне удовлетворюсь сотней. Располагая сотней фунтов, я смогу найти себе дело. Например, содержать себя и Эйми за счет своих творений, пока буду учиться на стряпчего. Или же, в самом крайнем случае, сотни фунтов нам хватит, чтобы уехать в Австралию.
– В Австралию! Осборн, что ты собираешься там делать? Неужели ты намерен бросить отца одного? Надеюсь, ты никогда не получишь свою сотню фунтов, если рассчитываешь найти ей такое применение! Да ты просто разобьешь сквайру сердце.
– Такое могло бы случиться раньше, – угрюмо произнес Осборн, – но только не сейчас. Он смотрит на меня исподлобья, а от разговоров так и вовсе уклоняется. И можешь не разубеждать меня, я подмечаю и чувствую подобные вещи. Именно эта восприимчивость к внешнему влиянию наделяет меня моим даром к поэзии. А теперь мне кажется, что хлеб насущный, мой и моей супруги, тоже зависят от нее. Да ты и сам увидишь, в каких отношениях я пребываю с отцом!
И Роджер таки увидел, причем очень скоро. Отец обзавелся привычкой молчать во время еды, которую Осборн, имея кучу собственных проблем, не осмеливался нарушить. Отец и сын сидели вместе, обмениваясь всеми полагающимися случаю репликами в достаточно вежливой манере, но оба испытывали явное облегчение, когда разговор заканчивался и они уединялись, – отец, чтобы лелеять свое горе и разочарование, которые были реальными и глубокими, равно как и бередить рану, нанесенную ему сыном и обретшую в его понимании преувеличенные масштабы из-за того, что он и не подозревал о действительных шагах, предпринятых Осборном для того, чтобы раздобыть денег. Если, заключая сделку, ростовщики прикидывали шансы его отца жить или умереть, то сам Осборн думал только о том, как быстрее и легче заполучить деньги, которые позволят ему избавиться от насущных проблем в Кембридже и последовать за Эйми в Эльзас ради последующей женитьбы. Кстати, Роджер до сих пор не видел жены брата; собственно говоря, Осборн открылся ему только после того, как было решено и устроено все то, в чем мог понадобиться его совет. И вот теперь, во время вынужденной разлуки, все мысли Осборна, вся поэтическая и практическая сторона его натуры были устремлены к его маленькой жене, которая проводила свои одинокие дни на ферме, спрашивая себя, когда же к ней вновь наведается ее молодой муж. Учитывая, что эти раздумья занимали его целиком, не оставляя времени ни на что другое, не было, пожалуй, ничего удивительного в том, что он подсознательно пренебрегал отцом. Разумеется, проблема от этого отнюдь не теряла остроту, а о последствиях оставалось только сожалеть.
– Я могу войти и выкурить с вами трубочку, сэр? – осведомился в первый же вечер Роджер, осторожно налегая на дверь в кабинет, которую отец оставил приоткрытой.
– Тебе не понравится эта затея, – предостерег его сквайр, все еще не позволяя распахнуть дверь настежь, но явно смягчившись. – Тот табачок, что курю я, придется не по вкусу таким молодым людям, как ты. Лучше ступай и выкури сигару с Осборном.
– Нет. Я хочу посидеть с вами, и я способен стерпеть даже самый крепкий табак.
Роджер налег на дверь посильнее, и та неохотно уступила его напору.
– Учти, твоя одежда пропахнет дымом. И тебе придется одалживать у Осборна духи, чтобы отбить запах, – мрачно предрек сквайр, одновременно подталкивая сыну по столу короткую красивую трубку с янтарным мундштуком.
– Нет, спасибо, я возьму длинную глиняную трубку. Или вы до сих пор считаете меня ребенком, отец, чтобы я смирился с этакой кукольной головой? – парировал Роджер, глядя на гравировку на трубке.
В глубине души сквайр был польщен, но предпочел не подавать вида. Он ограничился тем, что сказал:
– Осборн привез ее мне, когда вернулся из Германии. Это было три года тому.
После этого оба некоторое время курили молча. На сквайра благотворно подействовало общество сына, которое тот добровольно предложил ему, хотя вслух об этом не было сказано ни слова. Но уже следующая реплика сквайра наглядно демонстрировала, в каком направлении текут его мысли. Собственно, слова его всегда представляли собой прозрачную среду, сквозь которую был виден основной поток.
– Дело всей жизни мужчины начинается и заканчивается через три года – я познал это на собственном опыте. – И он вновь принялся сосредоточенно попыхивать трубкой.
Пока Роджер мысленно подбирал ответ на столь банальный трюизм, сквайр вновь вынул трубку изо рта и заговорил:
– Помню, когда поднялась вся эта шумиха насчет назначения принца Уэльского регентом, я где-то вычитал – в газете, скорее всего, – что короли и их престолонаследники всегда пребывали в дурных отношениях. В то время Осборн был совсем еще маленьким, обычно он ездил кататься верхом со мной на Белом Суррее… Ты, конечно, не помнишь пони по кличке Белый Суррей?
– Отчего же, помню прекрасно, вот только в те дни он казался мне рослым конем.
– А! Это потому, что сам ты был совсем еще крохой. Тогда у меня в конюшне было семь лошадей, и это не считая фермерских коней. Не помню, чтобы в то время мне особенно досаждало что-либо, хотя она всегда отличалась слабым здоровьем. Но каким же красивым мальчуганом был Осборн! Его неизменно обряжали в черный бархат, это чистое щегольство, да еще и против моей воли, но в том не было ничего дурного. Сейчас он вырос и стал красивым молодым человеком, но солнечный свет покинул его лицо.
– Он очень переживает из-за денег и тех неприятностей, что доставил вам, – заметил Роджер, принимая чувства брата как нечто само собой разумеющееся.
– Только не он, – возразил сквайр и с такой силой ударил чубуком по каминной решетке, что тот разлетелся на куски. – Ну вот, что я наделал! Впрочем, не обращай внимания! Я говорю, только не он, Роджер! Деньги его ничуть не беспокоят. Их так легко занять у евреев, если ты – старший сын и наследник. Они всего лишь спросят: «Сколько лет вашему отцу и не случалось ли с ним апоплексических ударов или приступов?» – и дело улаживается тотчас же. А потом они начинают вынюхивать насчет поместья и сбивать цену на лес и землю… Но не будем более говорить о нем, это все бесполезно, Роджер. Мы с ним потеряли общий язык, и у меня складывается впечатление, что только сам Господь всемогущий может помирить нас. Я злюсь на него еще и из-за того, что он только в самый последний момент стал оплакивать ее. Но ведь в нем есть и хорошее! Он такой сообразительный и умный, если только даст себе труд взяться за дело всерьез. А вот ты всегда был тугодумом, Роджер, все твои учителя утверждали это в один голос.
