Элизабет Гаскелл - Жены и дочери
К тому же ей стало совершенно очевидно, что Осборн несчастлив дома. Он утратил свой напускной цинизм, которым щеголял в то время, когда от него ждали успехов в колледже. Что ж, как говорится, нет худа без добра. Если он не давал себе труд критически оценивать других людей и их поступки, то, по крайней мере, речь его не была щедро приправлена перцем язвительности. Он выглядел куда рассеяннее и уже не был таким милым и приятным, думала миссис Гибсон, но свои мысли держала при себе. Он казался не совсем здоровым, но это могло быть следствием угнетенного расположения духа, что, как замечала Молли, частенько прорывалось сквозь его вежливую пустопорожнюю болтовню. В разговорах с нею он то и дело вспоминал о «счастливых днях, оставшихся в прошлом», или «временах, когда моя мать была еще жива». При этом голос у него срывался, он мрачнел, а Молли охватывало непреодолимое желание выразить ему свою искреннюю симпатию и сочувствие. А вот отца он вспоминал нечасто, и тогда Молли казалось, что в его манерах сквозит та самая болезненная сдержанность, которую она подметила во время своего последнего пребывания в Холле и которая, судя по всему, по-прежнему сохранялась между ними. Почти все, что она узнала о внутренних проблемах семьи, сообщила ей миссис Хэмли, и Молли не знала, насколько ее отец был в курсе происходящего. Именно по этой причине ей не хотелось чрезмерно досаждать ему своими вопросами, тем более что мистер Гибсон был не из тех людей, кто любил рассуждать о домашних делах своих пациентов. Иногда она спрашивала себя, уж не было ли это сном – те полчаса в библиотеке Хэмли-холла, когда она узнала об обстоятельстве, имевшем чрезвычайно большое значение для Осборна, но которое столь мало изменило его образ жизни – и в словах, и в поступках. На протяжении тех двенадцати или четырнадцати часов, что она провела после этого в Холле, ни он сам, ни Роджер более ни словом не обмолвились о его женитьбе. Все это и впрямь походило на сон. Пожалуй, Молли испытала бы куда большее неудобство от обладания этой тайной, если бы Осборн был бы настойчивее в своем предпочтении, которое он выказывал Синтии. Она явно забавляла и привлекала его, но это увлечение было, скорее, платоническим. Осборн восхищался ее красотой и, казалось, сполна ощущал на себе всю силу ее обаяния, но вместе с тем он с легкостью оставлял ее и пересаживался поближе к Молли, если что-либо напоминало ему о матери, разговаривать о которой он мог только с нею одной. Тем не менее он стал настолько частым гостем у Гибсонов, что миссис Гибсон вполне можно было простить некоторые фантазии относительно того, что молодой человек приходит к ним исключительно ради Синтии. Ему нравилась гостиная, дружелюбная атмосфера, царившая в ней, и общество двух девушек, чья красота и манеры были намного выше среднего; к тому же одна из них пребывала с ним в особых отношениях, поскольку была любимицей его матери, память о которой он столь бережно хранил. Осознавая, что он уже не относится к категории холостяков, Осборн, пожалуй, был слишком равнодушен к невежеству остальных на этот счет и к возможным последствиям этого.
Почему-то Молли не хотелось первой упоминать имя Роджера в разговорах, посему она упустила множество возможностей узнать новости о нем из первых уст. Осборн часто бывал настолько апатичен или рассеян, что предпочитал следовать течению беседы, а не вести ее. В качестве неотесанного малого, не уделявшего ей особого внимания, и второго сына Роджер не слишком занимал мысли миссис Гибсон, Синтия же никогда не видела его, а каприз или прихоть не слишком часто побуждали ее вспоминать о нем. После того как он занял высокое место в математических списках, Роджер еще не был дома – по крайней мере об этом Молли знала. А еще ей было известно, что он упорно работал над чем-то, – она полагала, что над получением членства в научном сообществе или стипендией, – но и только. Осборн неизменно отзывался о брате в одной и той же манере: в каждом слове, в каждой интонации звучали любовь и уважение – нет, даже восхищение! И это – от человека, взявшего на вооружение девиз nil admirari[53] и редко утруждавшего себя подобными эмоциями.
– А, Роджер! – сказал он однажды, и Молли мгновенно уловила произнесенное имя, хотя и не слышала, о чем прежде шел разговор. – Он такой один из тысячи – из целой тысячи, право слово! Не думаю, что в ком-то еще встречается подобное сочетание благородства, добродетели и настоящей мужской силы.
– Молли, – поинтересовалась Синтия после того, как мистер Осборн Хэмли откланялся, – что за человек этот Роджер Хэмли? Даже не знаю, насколько можно верить хвалебным отзывам его брата, но эта тема остается единственной, которая вызывает неподдельный энтузиазм у Осборна Хэмли. Я уже несколько раз обращала на это внимание.
Пока Молли колебалась и раздумывала, с чего начать, в разговор вмешалась миссис Гибсон:
– Это лишний раз свидетельствует о том, сколь благороден по натуре Осборн Хэмли, отзываясь в таких восторженных тонах о своем брате. Подумаешь, старший ранглер! Ну и что? Нет, я не отрицаю его заслуги, но что касается умения вести беседу, то здесь он полный профан. Здоровенный, неуклюжий увалень, который выглядит так, словно сложить два и два для него – непосильная задача, и это при том, что он – гений в математике. Увидев его, вы бы ни за что не поверили, что он – брат Осборна Хэмли! Словом, он начисто лишен лоска и вообще какой-либо примечательности.
– А ты что думаешь о нем, Молли? – не унималась упрямая Синтия.
– Он мне нравится, – ответила девушка. – Он был очень добр ко мне. Я знаю, что он не такой симпатичный, как Осборн, но…
Было довольно трудно произнести все это негромко и без эмоций, но Молли справилась, прекрасно понимая, что Синтия не успокоится, пока не получит от нее какого-либо ответа.
– Полагаю, он приедет домой на Пасху, – сказала Синтия, – и тогда я увижу его собственными глазами.
– Очень жаль, что траур не позволит им посетить Пасхальный благотворительный бал, – с грустью заметила миссис Гибсон. – Мне бы не хотелось брать вас туда, девочки, если у вас не будет достойных партнеров. Я бы поставила себя в ужасно неловкое положение. Было бы куда лучше, если бы мы присоединились к компании из Тауэрз. Тогда вы гарантированно обрели бы партнеров, потому что они всегда приглашают мужчин, которые умеют танцевать и которые пригласили бы и вас после того, как исполнили бы свой долг перед дамами дома. Впрочем, с тех пор как леди Камнор заболела, все настолько изменилось, что я не удивлюсь, если они вообще никуда не пойдут.
Пасхальный бал стал постоянной темой разговоров для миссис Гибсон. Иногда она говорила, что он станет первым ее появлением в обществе в качестве новобрачной, хотя всю зиму она раз или два в неделю наносила визиты своим знакомым. Затем она сменила акценты и заявила, что он чрезвычайно интересует ее только потому, что на ней лежит ответственность представить вниманию общества свою дочь и дочь мистера Гибсона, хотя почти все, кто собирался посетить сие мероприятие, уже видели двух молодых леди раньше, пусть и не в бальных платьях. Но, подражая манерам аристократов в том, насколько она понимала их, миссис Гибсон намеревалась «вывести в свет» Молли и Синтию именно на балу, что она рассматривала, в некотором роде, как представление при дворе. «Они еще не выходили в свет» стало ее любимой отговоркой, к которой она прибегала всякий раз, когда девушек приглашали в дом, где, по ее мнению, бывать им не следовало, или же когда их приглашали в гости без нее. Она даже умудрилась создать воображаемые трудности, когда мисс Браунинг, старинная подруга семейства Гибсонов, навестила их однажды утром, дабы пригласить девушек на дружеское чаепитие и игру в карты. Подобное скромное увеселение должно было стать знаком внимания для троих внуков миссис Гуденоу – двух юных леди и их брата, – которые приехали погостить к своей бабушке.
– Вы очень добры, мисс Браунинг, но, видите ли, я едва ли могу отпустить их – они еще не выходили в общество, что случится лишь на Пасхальном балу.
– А до тех пор мы должны притворяться невидимками, – съязвила Синтия, всегда готовая подшутить над претенциозностью своей матери. – Мы настолько знатные персоны, что наш суверен должен дать нам свое высочайшее позволение, чтобы мы смогли сыграть в карты в вашем доме.
Синтии доставила удовольствие мысль о том, как она, взрослая девушка, будет выглядеть на фоне робких девочек, только-только выпорхнувших из детской, но мисс Браунинг юмора не оценила и едва не оскорбилась.
– Ничего не понимаю. В мое время девушки без стеснения бывали там, куда их приглашали, не прибегая к нынешнему фарсу, когда им обязательно нужно вырядиться в пух и прах, чтобы появиться в общественном месте. Я не имею в виду то мелкопоместное дворянство, которое возило своих взрослых дочерей в Йорк, Мэтлок или Бат, дабы привить им вкус к приличному обществу. Знатные же господа ехали в Лондон, представляя своих юных леди королеве Шарлотте, после чего, случалось, отправлялись на бал, устроенный в день рождения. Но что же до нас, обитателей маленького Холлингфорда, то мы знаем всех здешних детишек, что называется, с пеленок, и я сама не раз видела, как девочки двенадцати или четырнадцати лет отправлялись в гости, дабы поиграть в карты, и при этом знали, как следует вести себя, не хуже любой высокородной леди. В те времена и разговоров-то о том, что «они еще не выходили в свет», и представить себе было невозможно для любого ниже дочери сквайра.
